Полтакта

      Хинамори задерживает дыхание на полтакта. Полтакта, чтобы этого хватило на последующие резкие вдохи и не дало ей задохнуться раньше времени. Всего полтакта, а горло уже саднит, как будто в глотку залили раскалённое масло. Момо не нужно повторять дважды, чтобы она перестала бежать от своих собственных страхов, окутывающих её, словно тени. Бесполезно.       Капитан — уже бывший и уже предатель — язык не поворачивается назвать его так. Хинамори закусывает губу, наивно надеясь, что это поможет ей перетерпеть боль душевную, рвущуюся из глубины её заросшей колючими сорняками души, оттуда, где всегда найдётся место предателю и мерзавцу, но всё же капитану — её капитану — Айзену.       Он ведь улыбался ей тогда. Ещё до того, как успел сымитировать собственную смерть и позволить Хинамори уснуть у него в кабинете — до того, как Момо успела задержать дыхание на полтакта — но уже слишком после, когда почётное звание "капитан" налилось ядом и стало жечься, как горькая крапива.       — Я бы смогла всё исправить, — бормочет Момо, стирая кожу на костяшках пальцев, когда со злости бьёт нагревшийся под осенним солнцем шершавый каменный валун. Обычно она так не поступает — бережёт тело, но не душу. В этот раз хочется всё сделать иначе.       Хинамори Момо нужно всего полтакта, чтобы от недостатка кислорода вспомнить всё, что пронесётся у неё перед затуманенными глазами, чтобы потом, с очередным шумным выдохом, выпустить это всё наружу, отдать ветру. Айзен — мудрый капитан, добрый наставник, желанный мужчина — кто угодно, но не предатель, и Хинамори тошнит от собственного детского легкомыслия. В Готэе на неё стали косо поглядывать, и это не от огромных синяков под остекленевшими глазами. От Момо шарахаются, как от прокаженной.       "Бедная девочка", — шепчутся за спиной. — "Это ведь она — та самая?" Бедняжка..."       "Да что вы понимаете!" — так и хочется плюнуть в лицо. Они все не знали его, они не служили в пятом отряде под командованием Соуске Айзена, и что бы ни случилось, для побледневшей и похудевшей уже до предела Хинамори он останется именно капитаном.       Момо часто видит сны, вязкие, мерзкие, оставляющие тупую головную боль и терпкий гнилостный вкус на языке. Её силком вырывают наружу, заставляя проснуться каждый раз, когда она уже почти видит его так близко и так далеко одновременно. Каким бы страшным ни был сон, в такие моменты Хинамори не хочет просыпаться.       А когда открывает глаза, лунный свет слепит глаза. И кажется, что уже всё — стены этого кабинета, запах свечи, мерный звук мазков пропитанной смольными чернилами кисти по бумаге и даже шёпот ветра— вынырнуло из сна, застряв в этой недореальности.       Хинамори Момо уже с трудом отличает сон от яви. Она поворачивает голову, а он сидит всё также, склонившись над отчётами, и тёмные каштановые пряди падают на его освещённый тусклым жёлтым светом свечи лоб. Капитан оборачивается, и его губы, кажется, до этого момента ещё казавшиеся всего лишь вязким сном, растягиваются в улыбке.       — Уже проснулась?       Хинамори Момо требуется задержать дыхание всего на полтакта, чтобы осознать, что Айзен Соуске — ещё капитан, но уже чужак — вполне реален. Айзену же требуется всего полтакта, чтобы заставить наивную шинигами поверить очередной иллюзии его занпакто.