Надежда для дракона

      Так глубоко не спускаются даже стражники, а основание лестницы ещё не показалось. В узком проходе стоит темень, прихваченный факел освещает полдюжины ступеней вверх и вниз. Благо крыс нет: не пищат, не скребут лапками по каменной кладке. Жирная тьма и стылая сырость – сверкающему шитьём платью здесь не место. Коридор настолько узок, что края широкой юбки смахивают со стен вековую пыль.       Молодая королева спускается первой и несёт над головой факел. Мужчина с бокалом вина в руке, шатаясь, ступает ей вслед. Он давно пожалел, что затеял дурацкий спор. Далеко-далеко под сверкающими хрусталями главной залы веселятся друзья, пьют и празднуют.       Шорох тяжёлой ткани да тихое дыханье – единственные звуки в замершей тишине. Пьяный смешок режет слух, как удар ребёнка по клавишам. Смешок уже не шальной – дрожащий, нервный. Язык к нёбу липнет – страх, которому нет объяснения, душит голос.       Узкая лестница оканчивается в таком же узким коридоре, где двоим не разойтись. Куда он ведёт, неизвестно. Гости – в рыжем коконе света посреди тьмы – останавливаются у первой же двери: металлической, ржавой, такой старой, что засов к ней накрепко прикипел. С надрывным визгом вековой замок приходит в движение – эхо раскатывается широким кругом.       – Знакомься, Сильвиус, – голос королевы не дрожит. Грохочет в ожившей тишине, как горох по листу железа. – Мой муж. Дракон. – Слова исходят ядом.       Пленник в каменном мешке, в котором и одному тесно, вздрагивает и поднимает голову. Из темноты сверкают глаза – два сиреневых огонька, наполненных магическим светом и ненавистью. Одно мгновение – и пленник слепо щурится. И не монстр, запертый глубоко в подземелье, а усталый человек. Грязный и жалкий, как червяк в гниющей луже.       Королева кривит губы, а спутник её прячет нос в тонкий надушенный платочек. Так и стоят они – красивые и глянцевые – в тесной клетушке над беспомощным пленником. Тот смотрит на гостей исподлобья: волосы, светлые и спутанные, обрамляют лицо, как истлевшие кулисы, а в глазах тлеет злоба. Вспоминает первую встречу и свадьбу – с ненавистью и отвращением…       Тогда тоже горели свечи, и в соборе негде было яблоку упасть. Посреди людского моря по красной ковровой дорожке, словно по тропе в дремучем лесу, где деревья вплотную подступают к натоптанной земле, плыла принцесса Анитра. Безмерно хорошенькая и хрупкая в золоте и белом шёлке, в морозных кружевах и искрящихся каменьях. В толпе шептались: «Хороша, как эльф» и «Несчастный ягнёночек».       В эльфов, конечно, никто из присутствующих не верил – сказки, да и только. Зато в эльфов верили драконы: потому что в древности жили бок о бок. И супруг-дракон, молодой Эррион, очарованный красотой, блаженно думал, что уж ему-то повезло с невестой. Обманулся чёрными кудряшками, кротким взглядом глаз, тёмно-зелёных, цвета сосновой хвои…       Принцесса тронула пальчиками ладонь супруга и тут же отдёрнула. Карамельные губки скривились, на бархатном личике скользнула тень. Она стояла рядом, дышала глубоко, сочная грудь вздымалась в тесном вырезе платья. На щеках пылал румянец, который по незнанию Эррион принял за смущение. Под ресничками искрились крошечные бисеринки слёз.       Это позже, в спальне рядом, с брачным ложем, жених узнал, что распирала невесту злость. Принцесса Анитра кипела, как чугунный чан с запаянной крышкой над огнём, – и оказалась крепче чугуна. Ни одна живая душа не узнала – гости только ахали и охали, восхищались и сочувствовали. Молодой дракон же хлебнул горячего и злого яду полной чашей. О, сколько всего он услышал в тревожных сумерках, при горящих свечах и дрожащих на кружевах и кисеях тенях. Карамельная маска невесты, теперь супруги, треснула и просыпалась дождём из острых осколков. Анитра не кричала – говорила ровно, чистым и твёрдым голосом. Только рассудочная злоба, бьющая точнее дуэльного клинка.       Эррион ровным счётом не знал, как парировать. Он стоял, глотал обиду – и молчал. Его предупреждали, что принцесса людей будет плакать, и что нужно с нею, с женой, быть ласковым, добрым, чтобы не напугать. В сущности, Эррион был не первым из драконьей стаи, кто связал судьбу с монаршей дочерью, и старшие собратья знали, о чём говорят. Но о том, что супруга окажется злее осы, что каждое её слово будет достигать сердца и отдаваться болью – не предупреждали. Никто не предполагал…       Эррион давно не видел супругу. Сейчас перед ним стоит не хрупкое созданье, не дочь эльфов из сказок. Зелёные глаза горят гневом. Бархатное лицо утратило чарующую беспомощность, губы из карамельных стали ядовито-кровавыми. Вызревшая ненависть в каждой чёрточке. Только кудряшки не изменились – угольно-чёрные, по плечам и спине.       – Давно не виделись, – тихо произносит Эррион.       – Тысячу лет бы ещё не видеться! – рыком отвечает королева.       – Ты знаешь, как причинять боль. Как гадюка. Или скорпион.       Анитра вспыхивает и смеётся:       – Празднуй с нами, змей, – и носочком атласной туфельки бьёт по протянутой ноге пленника.       – Пойдём, хватит, – Сильвиус ласково и нежно приобнимает королеву за талию.       Анитра дёргает плечом. Она, как вином, упивается собственной смелостью и властью над пленником, супругом, драконом. Забирает бокал у любовника и жадно выпивает. Алая струйка течёт из уголка рта по подбородку, шейке – в ложбинку меж грудей. Остатки Анитра выплёскивает в лицо пленника.       С тонких волос капает грязь вперемешку с благородным напитком, воздух, затхлый и сырой, вмиг пропитывается сладостным запахом вина. Эррион трясёт головой, как зверь. Королеву душит новый приступ смелого смеха.       – Милый друг, – произносит она, обращаясь к спутнику, – не стоит думать, что мне не хватит духа исполнить супружеский долг, как подобает жене своего мужа, – и дёргает кончик атласной ленточки на лифе. В конце концов, мешает только платье…       Драконья магия сильнее человеческих эмоций. Пусть хоть сотню раз Анитра желала убить мужа, но в минутной слабости пришла, влекомая желанием, которому сама никогда не найдёт объяснения. Даже любовник её побаивался, понимая, как далеко может зайти в своей гордости королева Анитра. Убежала она из темницы быстрее оленихи, почуявшей охотника. Сильвус, подбирая тряпки, закрывая за подругой дверь, оставил увиденное в мрачной камере, как оставил бы за границей сна кошмар. Нет – и не было!       Никто более не тревожил покой молодого дракона, не спускался в старый узкий коридор. Даже еду не приносили. Эррион жил – выживал – на чистой магической мощи. Изредка пробовал на прочность оковы, но тщедушному человеческому телу не хватало сил, чтобы вытащить скобу из камня или разорвать толстые цепи. После очередной неудачной попытки позволял себе погружаться в затяжной сон. Великие ящеры тоже видят сны, и в грёзах видят прошлое…       Первые полгода жизни среди людей Эррион вспоминал с отвращением и злостью. Челядь жалась к стеночкам, стоило очутиться в одном коридоре или комнате. Девицы – служанки, бельевщицы да прачки, – падали в обморок. Лакеи зеленели, вытягивались стрункой, задрав до неприличия высоко носы. А дворяне шептались. Шипели, плевались, косились… и сочувствовали Анитре.       Принцессе сочувствовали все: от прислуги до членов совета. Король-отец, жалея дочь, потворствовал её желаниям. В спальню не загонял, за руку к мужу не подводил. И только качал головой, когда Анитра сближалась с очередным мелким дворянчиком из числа фаворитов. Её постоянно окружали юноши и мужчины, выказывали почтение и недвусмысленно намекали.       Весной, когда отшумело половодье, во дворце всё готово было к первой после долгой зимы Большой прогулке. Замок звенел нетерпением, весельем. Дворяне в преддверии праздника набились в столицу с дальних провинций и всех ближних земель. Принцесса с рассвета и до поздней ночи принимала гостей в своих покоях и главной зале. Жужжащей толпе не было дела до опального супруга.       Его место занимал благородный рыцарь Кастор, гордость и украшение празднеств. Чудесный юноша, в семнадцать лет выигравший турнир. Чистенький, голубоглазый мальчик, обладатель золотых кудрей и пушистых ресниц, которые даме впору. Пел так, что замирали птицы, а девушки промакивали уголки глаз платочками и томно вздыхали – не им посчастливилось делить ложе с красавцем.       С этим Золотым соколом Анитра жалась по углам, едва выпадала такая возможность – предпочтительно на глазах супруга-дракона. Её тешила гримаса беспомощной злости на лице мужа, гневный взгляд странных сиреневых глаз. Больнее ранить, занозой в пальце, – гноить душу, разжигать, терзать!..       Парк встретил гудящую толпу бойким ароматом свежей травы и первых цветов, которые специально к празднику выращивали мастера-садовники. Нежные, умытые ледяной росой, белые цветочки о пяти лепестках. Через час клумба облысела, а каждый гость крутил в пальцах быстро вянущий стебелёк с белым венчиком и вдыхал вязкий запах умирающей красоты.       Эррион не выходил на центральные дорожки, где, как грибы после дождя, кучковались придворные. На заросшей полянке, куда гомон толпы долетал едва слышным жужжанием далёкой грозы, стряхнув крупную росу с травы, устроился на плаще молодой дракон.       Весну встречают и драконы, но в горах она приходит на месяц позже. С вершин текут ледяные воды, камни чаще срываются со склонов. Крохотные существа возятся в щелях, зелёная поросль пробивается из-под каменных осколков. Склоны гор дышат жизнью, и из глубоких нор выходят получить свою порцию солнечной ласки драконы.       Эррион считал себя самым мелким в стае. Золотистой шкурой он обязан был человеческой матери, подарившей сиреневые глаза, светлую кожу и волосы цвета мёда. Малышом он с товарищами резвился среди жёстких колючих кустов, серых камней и мутных ручьев. А если спуститься ниже по склону, туда, где гиганты-сосны встают стеной… Нет, взрослые собратья обычно ловили малышей, едва те перелетали Большую Ледяную реку, негласную границу драконьих охотничьих угодий.       Молодых драконов старшие оберегали. Внушали малышам, что в их жизни оставила мрачный след Судьба. Давным-давно, когда старик Ислангил, чей возраст перевалил за несколько десятков тысяч лет, только вставал на тропу Жизни, драконов было столько, что порой небо чернело, и на землю ложилась густая тень от могучих крыльев. Драконы вольно охотились, летали, где хотели. Тогда и людей было мало. Они поклонялись бессмертным Великим ящерам. До поры… Но человечкам стало тесно в деревянных коробочках. Каменные крепости выросли в долине и на взгорье. Драконам не было дела до копошения внизу, пока не взлетело в небо тяжёлое копьё – и упал первый поверженный ящер.       Война накрыла оба племени – драконы гибли сотнями, люди – сотнями тысяч.       И так продолжалось до тех пор, пока загнанные к изножью спящего вулкана драконы не поступились гордостью. К тому времени их осталось меньше десятка. Гибель всех до единой дракониц ударила по решимости ящеров продолжать борьбу. Только полдюжины яиц, спасённых великой ценой, внушали надежду. Тогда и заключили драконы с королём людей соглашение, которого стыдились.       Что вышло, Эррион знал не понаслышке. Дети драконов и людских принцесс наследовали природную магию – так появились первые чародеи. Маленькие дракончики значительно уступали в размерах и мощи чистокровным собратьям. Но племя росло! За тысячелетие и восемь унизительных союзов на свет появились трое малышей-полудраконов. И Эррион – младший из них…       Наполненные тихой тоской воспоминания вспорхнули потревоженными птицами. Подул холодный, с запахом земли и первых цветов, ветер. Всколыхнулась свежая трава, и заскрипели полуголые ветви дуба. Шум, что до последнего рокотал где-то совсем далеко, приблизился. Неужели, подумал со злостью Эррион, и до отдалённых уголков парка доберётся звенящая хмельным весельем толпа?       Эррион с тоской посмотрел в чистое, прополосканное холодным дождём, небо. Воздух в горах студёный – дышать больно. В долине же он пахнет хвоей и болотами, в городах – конским потом, кожей, скотом. Тяжёлый воздух – желудок крутит…       Тем временем голоса обрели чёткость: совсем близко, возможно на соседней полянке расположилась весёлая компания. И среди гостей – Анитра. Эррион чувствовал супругу – по запаху и не только. Человеку не объяснить, как заключается магический союз, и отчего семья драконов никогда не распадалась.       Показываться на глаза двору, а тем более принцессе, Эррион совершенно не хотел. Только не после тёплых воспоминаний о детстве! Порция грязи, колкий, как сосновая хвоя, взгляд – вот чем наградит милейшая супруга ненавистного оборотня. Смех друзей будет ей поддержкой. И как же не брать в расчёт её нового любовника?..       Проглотить обиду, порцию яда от постыдной ситуации – что ещё оставалось? И Эррион, обогнув могучий ствол, продрался через жёсткий орешник, чтобы держаться дальше от дорожки, где можно было натолкнуться кого-нибудь из гостей праздника.       Его встретил взрыв смеха и крепкая хватка дворян из свиты принцессы Анитры. Молодцы вцепились в обе руки, сколько их было – четверо или пятеро – Эррион не заметил. Попытался вырваться, рванул вперёд, в сторону – безуспешно, только был вознаграждён новой порцией злорадного смеха. Его тащили через кусты акации, на прогалинку, где среди дикой травы и робких цветов веселилась свита принцессы.       – Подглядываешь, мерзкий ящер? – в голосе Анитры привычно звучал яд.       Зрителей нелицеприятной сцены было слишком много – Эррион не видел лиц. Только полный торжественной злости взгляд супруги. Она сидела на траве, окружённая свитой, в объятиях красавчика Кастора. Рыцарь держал ручку возлюбленной, целовал пальчики в кольцах, открытые плечи и голую шею…       Дракону превратиться в человека – что чихнуть. Ещё быстрее скинуть тщедушную личину. Разбросав тех, кто пытался удержать человека-Эрриона, дракон вскинулся выше деревьев. И заревел! Блестящие дворяне разбежались кто куда. Он не видел никого, кроме супруги, которая так и осталась сидеть на траве, и её любовника.       Дракон кинулся на того, кто претендовал на самку. Кастор ровным счётом ничего не успел сделать. Мгновение! Крик славного рыцаря разнёсся по парку – и оборвался. Кровь брызнула на траву, залила и вопящую Анитру.       Эррион слишком поздно понял, какую глупость совершил, но ничего, кроме удовлетворения самца не испытывал. Куски растерзанного бывшего фаворита падали на траву. Кровь текла по клыкам, языку и в горло. Дракон помотал головой, разбрызгивая и раскидывая алые капли. Анитра вопила, вся перепачканная, вопила от ужаса и злости. Эррион посмотрел в её безумные, безумные глаза, а дальше – его сковало оцепенение. Придворные чародеи, в чьих венах текла разбавленная драконья кровь, с запозданием принялись за работу. Незримые путы гнули к земле, пасть сомкнулась, подломились лапы. Магия ломала крылья, прижимая к бокам.       Вскоре всё было кончено. Обезвреженный дракон распластался по поляне. Кругом стояли маги, шепчущие заклинания, стражники копьями разве что в глаза не тыкали. Позволив себя пленить, дракон не шевелился, прекрасно понимая, какие будут последствия.       Анитра, крича и плача, приказывала разрубить мерзкое существо, убить, уничтожить. Она раскраснелась и дрожала, как вулкан перед извержением. Эррион мог поклясться, что будь у неё меч, собственноручно вонзила бы в основание черепа или перерезала чешуйчатое горло. Король-отец держал её за руку и только качал головой.       Эррион услышал главное – в клетку. После чего придворные чародеи сменили слова, и тело против воли начало меняться. Последнее, что Эррион помнил о том событии, это взгляд принцессы Анитры – разочарование, ярость и обещание мести. Сиреневые глаза ящера закрылись, магический сон окутал сознание.       Темнота дышала жизнью замка. Камень впитывал звуки и делилась с пленником – самый надёжный сплетник. Эррион пробыл в заключении слишком много времени, чтобы не породниться и с глухими стенами, и с непроглядным мраком. Он слышал, как творились бесчинства, когда принцесса Анитра, наконец, решилась занять место отца. И предсмертный хрип короля Тарлана – тот мог сколько угодно потакать ей, а обожаемая дочь всадила кинжал в любящее сердце родителя. Давно это было…       В отличие от хозяев замка, у Эрриона была роскошь – вечная жизнь. Он мог сколь угодно ждать. Терпение лопнуло у Анитры – и она пришла. Такова драконья магия – самка может сколько угодно гнать избранника, но, в конце концов, сдастся. И Эррион не торопил супругу, ведь ненависть губит родительское семя. Она пришла… и понесла, пусть и не связала долгожданную беременность с тем неприятным, но, свершённым в тесной камере, ритуалом.       А после Эррион услышал топоток – ребёнок родился! Девочка! Свершилось! Звуки замка потухли, словно увяли. Только ребёнок остался в жизни дракона. От первых слов до… Малышка рассказала матери, что видела во сне летающих ящеров и летала с ними, будучи драконом. Анитра кричала на дочь, а Эррион слушал, и сердце трепетало – дракон! Дракон пробудился!       Металлическая скоба и толстые, что держали пленника, кандалы успели заржаветь. Хватило нескольких попыток, чтобы вырвать металл из камня – и, наконец, размять усталые плечи и запястья.       Оставалось ждать…       Безжалостный, как удар топора, приказ королевы Анитры, захваченный камнем, предостерегает пленника. Королева в излюбленной ядовитой манере поминает и отца, и супруга. Эррион догадывается, что это значить.       А позже – гремит засов и взвизгивают гнилые петли на двери. Грохот металла оглушает пленника, привыкшего к сдержанному шёпоту камня. Свет факела отпугивает тьму,       Первое, что видит Эррион, это невозможные чёрные кудряшки Анитры. А после – перекошенное лицо, одутловатое, в старческих пятнах. Её щёки пылают, блестят слезами, а в глазах горит тот самый огонь, обещающий смерть. В коридоре топчутся рыцари. Двое… или трое. Они едва помещаются в узком коридоре. Ещё один ждёт на вершине лестницы. Но это не кажется Эрриону важным. Значение имеет только большой кинжал в руках женщины. Им она нацеливается в сердце мужа, и нет сомнений, что точно так же она убивала отца.       Сталь режет воздух – клинок опускается немногим медленнее, чем приговорённый, извернувшись, бросается в отчаянную атаку. Анитра ревёт – воистину, как драконица, – и бьёт наугад, но кинжал выскальзывает. А дракон устремляется в открывшийся проход. Рыцари в коридоре неуклюже замахиваются длинными мечами: не привыкли сражаться не в поле. Эрриону не составляет труда, разогнавшись, опрокинуть их и рвануть на свободу. Рыцарь наверху успевает только врезать плашмя мечом по спине пленника, а в следующую секунду уже с грохотом летит вниз. Эррион, наконец, вырывается в просторный коридор и превращается в дракона, не боясь застрять меж каменных стен.       Дракон – громадный ящер, клыки и когти, ярость воплоти – несётся вперёд, не оглядывается на тех, кому не посчастливилось попасться на пути. Многих раздавливает боками в роговой золотистой чешуе о резные каменные стены. Или брюхом об пол. Солдат, что самоотверженно пытаются преградить путь, разрывает на части. Кровь заливает морду и шею. Ящер скользит, вонзая когти в камень, проталкивая громадную тушу вперёд, срывая с боков чешую, раздирая кожу на суставчатых крыльях и плечах, ломая рогами низкие балки.       Эррион позволяет себе только раз остановиться, принюхаться и выбрать путь. Множество поворотов остаются позади. Коридор разворачивается в широкий тронный зал. Тогда дракон расправляет кровоточащие крылья. Широкие витражные стёкла взрываются мириадами искр. Полок обваливается позади вырвавшегося на свободу ящера.       Рёв дракона сотрясает каменные стены замка, окна сыплются серебряными осколками. Трубят рога, бьют барабаны, созывая защитников на стены. Приходят в себя и маги – их заклятия, похожие на лоскуты паутины, скользят по шкуре. Их арканы, что придворные чародеи один за другим набрасывают на шею, лапы, крылья дракона, не прочнее волоса. Что стоит их магия, полученная от предков – отцов-драконов – и разбавленная в десятках поколений, против чистой и мощной, как Ледяная река, первородной магии дракона? Даже полудракона…       Замок огромен, десяток башен царапает небеса, лабиринт стен и маленьких домов сползает с холма в предместья. Барабанный бой перекатывается над ним волнами. Солдаты на улицах и между зубцами стен швыряют в небо копья, пытаясь дотянуться до парящего монстра из страшных кошмаров.       Эррион кружит над городом, гул тревоги мешает слушать. Где-то здесь, за одной из стен ждёт его дочь. Может быть, смотрит через разбитое окно на зверя из легенд – из вещего сна. Эррион тянет воздух – гарь, конский пот и сыромятная кожа. Город пахнет тысячью запахов, среди которых не отыскать один единственный. Где же ты? – грохочущий рёв дракона перекрывает и барабанный бой, и крики людей.       Внезапно копьё со свистом пролетает у морды. Второе – вскользь дерёт шкуру у основания хвоста. Эррион отвлекается от поисков. Большие копьемёты, драконьи убийцы, перезаряжают на стрелковых башнях. Другие рявкают спущенной тетивой – горящие снаряды взлетают в небо, но дракон ударом крыльев сбивает их, не получив вреда. Ещё копья – в морду, грудь, крылья, хвост! Ящер крутится волчком и камнем падает на крыши, откуда взлетает, содрав когтями черепицу.       Дикая пляска в небе на миг замирает, когда копьё вонзилось в бок, немногим ниже лопатки. Эррион ревёт от боли, в глазах темнеет от боли. Поток горячей крови обрушивается на головы перепуганных жителей столицы. Толстый металлический дрын торчит из плоти. Крыло немеет, и полёт становится дёрганным. Зависнув, дракон вцепляется клыками в древко и с мясом вырывает.       В это мгновение он слышит… Она кричит от страха. Дочь стоит на балконе одной из башен, – и дракон бросается к ней. Не обращая внимания на горящую огнём рану. Не долетев, сложив крылья, падает, чтобы не попасть под очередной залп самострелов, и всем весом обрушивается на стену башни. Крепкие когти вонзаются в камень, дракон ползёт вверх, как кот лезет по дереву, догоняя пичужку.       Копьё вонзается в спину, как раз между крыльев. Эррион ревёт – уже не только от боли, а от страха. Вот она – цель жизни, дочь, рождённая ненавистной женой. Юная драконица, невозможно слабая, но пробудившаяся. Гортанный вой сотрясает стены башни, Эррион ломает древко копья, словно сухой сучок. Резные перила крошатся под лапами, балкон скользкий от пролитой крови. Эррион превращается… И тут же падает – хрупкое человеческое тело истерзано, изранено, отравлено. Изо рта течёт кровь, горит огнём живот, бок и спина. Кровь, алая, выплёскивается на потемневший камень. Эррион дрожит, стоя на кленях, но находит силы, чтобы поднять голову.       Она прижимается к дальней стене – хрупкий цветок в ярких тряпках. Те же чёрные кудряшки вокруг лица и по плечам. Но Эррион видит – сиреневые глаза. И, сплюнув горькую от яда кровь, говорит ей, а она слушает – так похожа и не похожа на мать. Её назвали Анорой, едва ли младше Анитры, какой та была в день свадьбы. Почти не дышит, бледная от страха. Она понимает, но человеческий страх мешает ей сделать шаг – и улететь.       Время упущено. В комнатушку вырываются рыцари. Бренча латами и потрясая мечами, они кидаются на полуживого дракона в человеческом обличье. Эррион ловит полный ужаса взгляд дочери – в следующую секунду подхватывается… На краю балкона его настигают арбалетные болты, навылет пробивают плечо под ключицей, брюшину и бедро. Беглец, теряя сознание от боли, прыгает с балкона.       Кровоточащей тушей дракон обрушивается на дома в основании башни. Эррион задыхается, крылья сломаны, порваны. В глазах то темнеет, то вспыхивают красные искры. Из пасти течёт бурая кровь. Поднимаясь на дрожащие лапы, дракон уже знает, что обречён – в небе он хозяин, а без крыльев…       Подстёгнутый яростью, Эррион рвётся вперёд. Переломанные крылья полощутся спущенными флагами, пробитыми парусами. Рыцари встают живой преградой и вскидывают копья. Дракон сминает строй, как жёсткие кусты. На укусы стрел не обращает внимания. Он рвётся вперёд, к стене. Огрызаются самострелы, и только случайностью – или Провидением – копья разбивают в пыль стены и брусчатку.       Дракон ныряет в проём между башен. Уже видит далёкий лес и синие горы на фоне неба, но тяжёлая стальная решётка обрушивается на могучую шею ящера, пригвождая к каменной дороге. Толстые острые пики пронзают, ломают чешую, рвут кожу и плоть. Эррион кричит от боли, бьётся, но только сильнее ранит себя. Он хлещет хвостом, разбрасывая подоспевших солдат и рыцарей. Решётка оказывается неподъёмной.       И Эрриону только остаётся, что рычать да бить хвостом. С морды подходит какой-то смельчак – и тут же оказывается в пасти. Доспехи корёжатся и скрипят на зубах. Дракон не чувствует ничего, кроме подступающего к горлу – разорванному, кровоточащему – страха. Тошнотворного, мерзкого, липкого, как смола, и неотвратимого, как камнепад в горах.       Силы утекают с кровью, дракон затихает. Только тяжело и зловонно дышит, в сиреневых глазах пылает злость. Эррион уже не различает лиц, взгляд туманится багровыми тенями. Он видит Анитру, ненавистную супругу. Проклятия сыплются на подранную шкуру, как головешки в пепелище. Под такой аккомпанемент тяжёлый топор обрушивается на загривок дракона.       Эррион только протяжно хрипит, захлёбываясь болью, как кровью. Топор с глухим стуком ударяется о толстую кость и застревает. Палач, с ног до головы в бурой крови, с ругательством дёргает рукоять, освобождая оружие. И вновь заносит топор над головой…       Он бьёт до тех пор, пока громадная голова размером с большую карету, не отделяется от шеи. Под полуприкрытыми кожистыми веками в сиреневых глазах потухает пламя вечной жизни. * * *       Анора, стоя на цыпочках посреди подсыхающей лужи крови, со страхом смотрит на убитого Великого ящера. Под ранами едва различима золотистая чешуя, а сиреневые глаза, полные боли (и мольбы), кажется будут преследовать в кошмарах до конца жизни. Ведь только прошедшей ночью она видела этого ящера, парящего над высокими горными соснами, цепляющего когтями горные вершины. Именно он звал её…       За спиной бренчат доспехами рыцари, перешёптываются, рассказывая, очевидно, в красках детали прошедшей бойни. Их оставил Салем, командир дворцовой стражи, караулить принцессу. От чего? – спросила она и не получила ответа. Салем умчался со своими солдатами к воротам, потрясая тяжёлым топором.       Мать входит в разрушенные покои с торжественной улыбкой и долго выплёскивает гнев на убитого дракона, не забыв сказать, что колдуны растащат его плоть по склянкам – не пропадёт ни капли крови, ни самой мелкой чашуйки.       Анора слушает пылкую речь, наполненную злобой и ядом, – и её мутит. Она подходит к самому краю балкона, запачкав в крови атласные туфельки и подол платья, и Анитра дёргает дочь за руку.       – Пошли, – выплёвывает она, брезгливо стряхнув с носочка случайную грязную каплю.       – Он… – Анора сглатывает и смотрит в лицо матери с тревогой. – Это он – мой отец, да?       Губы королевы Анитры вытягиваются в узкую щёлку. А спустя мгновение раскрываются кривой ухмылкой. Конечно, она станет отрицать, думает принцесса. Так и получается. Когда иссякает очередной поток яда, твёрдо произносит:       – Я видела его во сне. У него глаза…       – Заткнись!!! – крик Анитры оглушает принцессу. Она испуганно отшатывается. Лицо королевы-матери перекашивает злость. Злость обрушивается на принцессу, как лавина. И готова погрести под собой. Но королева сгоряча хватает дочь за руку, а та вырывается…       Атласные туфельки соскальзывают с липкого края. Крик, острый, как стрела, пронзает тревожный гул разрушенного города. И тут же – надрывный звериный вой прокатывается над стенами. И чёрной лентой рвётся в небо хрупкая драконица. Кожистые крылья суматошно месят жаркий воздух. По чешуе бегают отблески уходящего солнца. Драконица, аспидно-чёрная, мелкая, на порядок меньше убитого дракона, мечется над крышами.       На башне кричит королева, но заговорившие барабаны без труда заглушают полный злости и отчаяния вопль. В воздух вновь взвиваются стрелы и копья.       – Нет!!! – надрывается Анитра. Она зовёт то дочь, то Салема. – Пусть прекратят, пусть не трогают её!       А драконица, описав круг над городом, устремляется к дальним горам. Туда, где летала она ночью во сне, и где, она уверена, живут другие драконы...