Ответное письмо

Главное — не улыбаться. Следить, чтобы уголки губ не поползли вдруг предательски вверх; даже в одиночестве держать траурное лицо — и они ничего не заподозрят. Хотя они и так ничего не видят, сами себе государство: вроде четверо, а на самом деле — один. Они — многоголовое чудище, что смотрит себе самому в глаза и рокочет о благе, победе и борьбе. Им бы пора оторваться друг от друга, посмотреть, что происходит вокруг, как их паучьи сети душат страну, в которой вскрыли все гнойники, но не смогли наложить повязки. Пусть посмотрят. Только не улыбаться. На дворе весна — почти как та, первая после Революции. Земля выпрастывает зелень, будто хочет влажными изумрудными руками утянуть всё со своей поверхности внутрь, в чрево. Он стоит на крыше, и даже сюда тянутся упругие пальцы-ветви. Но его им не достать, нет: он в других руках — более цепких. Он стоит на крыше, потому что отсюда лучше всего виден закат, тут дышится полной грудью. Тяжело держать лицо: если вспомнить, что скоро всё будет полыхать золотым и красным от его рук, словно он — умирающее солнце, начинают дрожать губы. Время — семь часов, семьи садятся ужинать, в каждом доме звучит чеканный ритм его голоса. Тошно слушать, тошно вспоминать, как учился заново безжалостным интонациям Твирина: Бюро требовало, Бюро нужен был голос, ведь их уста сомкнуты друг на друге. Но это всё скоро закончится. Одно только грустно — не дали ничего дописать в последний раз, не доверили. Не позволяли ответить на письма из степи. Никогда не разрешали написать ни строчки, так и приходилось вплетать шифры в идеологические речи и надеяться, что среди пропаганды адресат различит послание. Хотя это даже не важно — тому, кто пишет ему письма, не важно, ответят ли на них. Этими письмами он всё и подожжет, на все эти строки и ответит — огнём, жарким и ярким, чтобы они не могли не заметить. Пусть оторвутся друг от друга, пусть сами говорят те глупости, что вкладывали в его уста — а с него хватит. Хватит сидеть в сером доме и читать короткие строки, перечитывать и перечитывать это «Тимка, я их уговорю, только ты скажи — приеду и тебя вытащу, будешь о революции и посевах с Колошмы вещать...», и складывать жёлтые листы в аккуратные стопки. Ветер поднимается, и тонко звенит камертон.