Жизнь - это танец под присмотром чуткого бога

Всё всегда складывается правильно. Солнце встаёт. Они просыпаются на пятнадцать минут раньше будильника, чтобы сегодня приехать на кафедру раньше обычного и успеть предотвратить попытку взлома этой самой кафедры. Предотвратить — это неслышно появиться из-за угла с замогильными рожами и спугнуть троих самых отбитых младшекурсников, запомнить их в лицо и решить валить их на экзамене самыми мерзкими и педагогичными методами. Всё всегда идет своим чередом. Они всегда приходят раньше всех, потому что к девяти часам чучело уже должно быть переодето и усики наклеены — если чучелу нужны усики. Чучело определяет ход событий всего дня, потому что переодеванием чучела заправляют их, Охровича и Краснокаменного, руки и монеты — а Охрович и Краснокаменный, как известно, всегда в курсе того, какие у судьбы планы на сегодня. Чучело транслирует волю фатума всем желающим, только нужно прислушаться. Потому что всегда. Всё. Происходит. Как. Надо. До начала пар полчаса. Они находят за банками с чаем хилый косячок, который припрятали сюда пару месяцев назад, когда Максим ну очень болезненно реагировал на запах савьюра — Максим заслужил страдать, но не заслужил знать, по чьей непреклонной воле. Хотя он бы мог немного раздвинуть окошко восприятия и понять, что по воле судьбы, но это же Максим. Так вот — все косяки спрятаны в нужных местах, а Охрович и Краснокаменный знают и где, и кем, и кто их найдет, и кто позвонит куда нужно, чтобы кого нужно упрятали за это как нужно. Этот косяк решено спрятать в карман до лучших — послеобеденных — времён, а через две минуты на кафедру тихонько вплывает Ларий. И! Ларий! Печален! По объективному мнению Вселенной, страданий он заслужил. Но и чашку чая и бессмысленный смешной трёп он тоже заслужил. Ясно? Понятно. Принято, сделано. Также следует — всё ещё по мнению непогрешимой Вселенной — удариться в воспоминания и вспомнить, что и они тоже начались с бессмысленного смешного трёпа, потому что когда-то очень давно в свой первый день в новом отряде Охрович был очень печален. И Краснокаменный — мелкий был ещё, глупый — решил, что тот быть печальным не заслуживает. Потом-то, конечно, понял, что заслуживал, иначе бы Краснокаменный и не сообразил к нему подойти, и что всё всегда правильно — но это потом. Не сразу же всё понимать про окружающую Вселенную. Ларий улыбается и благодарит Охровича и Краснокаменного за заботу. Ну Ларий. Ну они тут почти ни при чём, Ларий. Просто всё должно быть, как положено. Было так, конечно, не всегда. Охрович каждый раз чувствовал, что в этом отряде ему ловить нечего, то же чувствовал и Краснокаменный. Почему? Да потому что никому здесь не объяснишь, что просто так быть не должно. Должно поменяться. Должно что-то случиться (кто-то: Краснокаменный, с воспитателями случался Краснокаменный, и его переводили раз за разом). А потом они решили задержаться на одном месте. И объяснять, наконец, не пришлось, почему теперь они Охрович-и-Краснокаменный. Они тихонечко подозревают, что на самом деле у реальных людей так не бывает. Вон все вокруг — они даже не чувствуют, как окружающая объективная непогрешимая чуткая Вселенная подсказывает, когда кого-то за руку взять хорошо и приятно, а когда и в нос съездить нужно, для души. Они подозревают, что всё так ровно и правильно, потому что окружающую Вселенную кто-то пишет, как радиопьесу — ну где такое бывает, чтобы всё всегда шло, как хочется, а хочется только того, что нужно? Вот сейчас, например, сильно-сильно хочется в Афстралию: ещё немного повисеть на любимой кафедре и двинуть, бежать со всех ног — там наверняка уже ждут. И вместе посидеть хочется, подышать, подержать за плечи, набраться сил перед чем-то очень большим и внушительным на горизонте. Значит, так надо. Пара недель — и в Афстралию. Значит, так и сложится. Они только успевают расцепить руки, как кто-то стучит в дверь. Бровь. Торжествующая Бровь. У Брованны Шухер поперёк лица огромными буквами написано, что торжествовать ей осталось совсем недолго. Жаль, конечно. Но всё всегда складывается правильно, даже если правильно — это умереть