Ein feste Burg ist unser Gott!

      Каждый год Биргитта Магнусдоттер начинала ждать сегодняшний день задолго. Какое счастье было для тринадцатилетней девочки смотреть на то, как её отец, фогт Абосского замка Магнус Юханссон в сопровождении вооружённой стражи, разодетых в шёлк и бархат всадников и трубачей с их огромными и зычными фанфарами, объявит на рыночной площади о наступлении Рождественского мира. Его голос сменится звоном колоколов Домской церкви и радостными криками жителей Турку и многочисленных приезжих, собравшихся в город на предпраздничную ярмарку Святого Фомы и ещё не покинувших торговый город.       С сегодняшнего дня все торговые сделки будут запрещены на целых двадцать дней, посему до того многие желали как следует запастись свежим мясом, чёрными кровяными колбасами, добрым пивом, а кто побогаче — приятным на вкус вином, что загодя, до осенних штормов, в изобилии привозили в Турку купцы из Мекленбурга и Померании, из немецкой Ганзы, Англии и Фризии. Наблюдая за своим отцом со стороны, с высокого помоста для высоких обитателей замка и не менее высоких гостей, из нарядной толпы жён и детей первых лиц всех шведских владений по эту сторону Ботнического залива, Биргитта полнилась гордостью.       Ей казалось, что и она причастна тому триумфу, в центре которого был фогт Магнус. Потом в замковой часовне будет служба, а за ней — в просторном королевском зале — щедрое угощение. Несмотря на пока ещё продолжающийся Адвент — пост в ожидании Рождества, — не только она, но, похоже и все окружающие, мыслями уже были там, когда уже минуют несколько последних тягостных и томительно-сладких часов ожидания, остающихся до наступления праздника. Впрочем, в этот год в душе Биргитты уже довольно давно поселилось нечто новое и доселе неизведанное. Ей начало казаться, что настоящее Рождество где-то там, в толпе, отделённой от их помоста цепью вооружённой стражи.       Недаром, слышала она от отца Андреаса, дворцового капеллана, Господь Иисус родился в бедном хлеву, где не было даже простого очага, лишь бык и осёл согревали его своим тёплым дыханием. Не во дворце Ирода, который был, наверное, побольше и побогаче их замка в Турку. И у неё созрел план. Биргитта подговорила свою подругу Анникки, дочь замкового оружейника Бенгта, найти ей одежду попроще и проводить по рождественскому Турку. Покинуть замок в ранних декабрьских сумерках, смешавшись с толпой гостей, возвращавшихся с дворцовой мессы, на которую в этот праздничный день звали не только господ-соседей, но и многих верных слуг фогта и его офицеров вместе с семьями, оказалось совсем легко.       Биргитта шла быстро, почти бежала, подгоняемая пьянящим её чувством свободы, так что спутница едва-едва поспевала за ней. Вдоль берега Ауры, на площадях и около церквей было людно. Богослужения только-только заканчивались, и народ неторопливо, радуясь встрече и под разговоры, расходился по домам. Обрывки этих бесед доносились до неё и она жадно их ловила — о чём говорят те, кто живёт в неведомом ей мире. По большей части они были ей непонятны, таинственным казался сам язык, которого не знали ни в семье фогта, ни в Абосском замке.       — О чём они? — то и дело спрашивала она у Анникки.       Дочь оружейника отвечала невпопад, очевидно, не в силах ухватить хотя бы одну из многочисленных нитей:       — Обо всём и ни о чём… — о разном…       Биргитта улавливала звучащие в речи окружавшего их люда слова «Мауну» или «Мауну Юссинпойка». Так народ по-своему называл её отца-фогта. Что они говорят? Гордятся им? Его справедливостью, величием и мужеством на службе славного короля Эрика? Или открыто ругают его, пользуясь тем, что никто из тех, кто держит их в повиновении, не удосужился изучить их говор?       Славят ли они Господа или, как уверял отец Андреас, все они язычники и колдуны, поклоняющиеся Укко-громовержцу и читающие заклинания идолам со странными именами Вяйнёмуйне и Илмоллине*? Магнус Юханссон ежегодно отправлял на костёр несколько наиболее свирепых и вредоносных ведунов и ведьм по приговору епископского капитула. Ещё несколько десятков получали прощение за их занятия чародейством после прилюдного покаяния на площади перед Домской церковью.       Помянутый дворцовый капеллан, в своё время отучившийся в университете Упсалы, не верил в искренность их покаянных слов, и сетовал фогту, что епископ проявляет к варварскому народу ничем не оправданную мягкость. «Как можем мы ими править, если не понимаем ни слова в их наречии» — сомнения зародились в душе Биргитты, и ей ещё сильней захотелось узнать, про что говорят вокруг. И она с удвоенной энергией стала теребить Анникки.       — Видишь женщину в лохмотьях с ребёнком на руках, — ответила дочь оружейника, — это Марит, вдова Юсси, который погиб в Ландскроне во время войны с новгородцами, сражаясь за короля Эрика. Она говорит, что фогт забыл про её мужа.       Анникки говорила нехотя, словно извиняясь за сказанные ею слова явно неприятные для ушей Биргитты. Но та просила её продолжать.       — Посмотри направо, только осторожно, не привлекай внимания, — шептала Анникки, — вот тот пузатый мужик в серой котте, делится с друзьями ругательным стишком, дескать «ложь и злоба миром правят, славят зло, а право — травят, мёртв закон, убита честь, непотребных дел — не счесть, заперты, закрыты двери к чистоте, любви и вере, мудрость учит в наши дни: «Укради и обмани». «Выйди, милый, на дорожку, я тебе подставлю ножку, — ухмыляется ханжа, нож за пазухой держа. И Господень Сын у нас вновь распят в который раз».       Биргитте вспомнились слова, что доводилось ей слышать дома: «Что людям ни делай — никогда для них хорошим не будешь». Но этому голосу словно откуда-то извне отвечал другой: «А много ли мы хорошего сделали людям?» Тем временем, вошедшая во вкус дочь оружейника продолжала:       — Здесь хвалятся добрым урожаем прошлого года, здесь сетуют на болезнь скота и проклинают ведьму, наславшую на коров калму*, там радуются за сына, выучившего латынь и ставшего большим человеком, священником в Улеаборге, а там хвастаются удачными покупками на предрождественской ярмарке и поносят власти за высокие налоги. Всё как всегда…       …Рождественской ночью Биргитта не могла заснуть, вспоминая увиденное и услышанное в городе. Может ли она чем-то помочь этим людям? Сделать этот мир хотя бы немного лучше и справедливее… Для начала она решила упросить Анникки научить её понимать их речь, чтобы узнавать их нужды и о них молиться. Когда через немного лет другая Биргитта, Биргитта Биргерсдоттер основала в Надендале или, как говорили многие в округе — Наантали, новую женскую обитель, она стала одной из сестёр и служила в монастырской больнице.       Финские знахарки доверяли ей, овладевшей их языком, секреты лечебных трав, которые отныне росли под защитой Церкви в монастырском огороде. Фогт Магнус Юханссон к увлечению своей дочери отнёсся даже с радостью. Наперекор расхожей народной мудрости, его дочь не стала вором для родного дома — семья хорошо сэкономила на её приданом, а благочестивая жизнь благородной девушки в стенах обители только добавляла фогту народной любви…