Зарево

Вилонь вся насквозь была топью — что болотом под ногами, что душным маревом над ним, что вязкой, тягучей размеренностью всех событий. В этом липком и вязком тревожность за Басю только крепчала, размазываясь едким слоем по течению дней: телеграф в сутках пути, а писем Бася писать не стал бы — письма теряют. И пока в Вилони все было хорошо, в Петерберге творилась дурная неизвестность, от которой голова болела хуже, чем от дурмана. Но не для того Бася Плеть от себя отослал, чтобы всем было ясно, как сильно тот по нему печалится. Поэтому Плеть держал голову выше и спину прямей, смотрел на всех строго и старался все время чем-то себя занять. Одна беда: слишком уж расторопные и понятливые подчиненные — им два раза объяснять не надо; быстро управишься, решишь отдохнуть — и снова в голову лезут дурные мысли. Шельмы. Дурные знаки вокруг. Сам поцеловал Басю на прощание в лоб, точно покойника, — а как приехал, стало сниться, как Бася смотрит на него неживыми глазами, а потом разворачивается и уходит в степь, в закатное солнце. И никогда не обернется, сколько не зови. Ко-лош-ма. Дурное место, значит. Когда пришла телеграмма из Петерберга — «приеду за п через неделю встретьте г» — стало совсем тяжело. Каждую ночь снилось, как Бася идет в одиночку по тухлой хляби с тусклым фонарем в руке, а мутная тина ползет по его ногам вверх — словно дряблые пальцы тянутся из болота, чтобы затащить Басю вниз, не дать ему дойти. А за спиной у него разгорается зарево, медленно и страшно, — но Бася не видит. Зарево догонит, сожжет его, оставит после себя иссушенную землю — и пойдет дальше. Зареву до Баси посреди болота дела совершенно никакого нет. Через семь дней Бася появился вместе с Хикеракли в лагере совершенно внезапно: Плеть запретил себе смотреть на горизонт и с самого утра погрузился в работу. Не думать и не ждать — так тоскуешь меньше. Последние часы перед встречей — самые тяжкие. Ещё не успев поздороваться, Бася посмотрел на него издалека поверх голов, едва изменившись в лице: скучал, конечно скучал, только молчи. Подойди, пожми крепко руку, попроси подождать окончания неотложных дел. Хикеракли почему-то усмехнулся, глядя на их приветствие. Что ж, Хикеракли позволительно понимать. Хикеракли увел Басю вглубь лагеря, к своей палатке, в которой обычно и коротали вечера они вместе с Драминым. Плети осталось смотреть на небо и ждать, пока солнце проползет по горизонту достаточно — достаточно для того, чтобы потом, не сорвавшись на бег, дойти наконец до палатки и послушать, что нынче творится в Петерберге. Ничего хорошего, раз Бася приехал раньше срока. И время снова потекло густым илом — хоть они и были в кругу друзей, проверенных долгой дорогой, лишениями и степной жизнью, Плеть знал: только когда они останутся одни, Бася расскажет ему действительно важное. Хикеракли жевал зажатую в зубах травинку. — Так значит, на день всего? И с утра в путь? Обезглавишь мне строительство, господин Гныщевич, — он покачал головой, — хоть обожди немного. — Я привел дела в порядок за эту неделю, — подал голос Плеть, до этого сидевший молча за Басиным плечом. — Незачем тянут'. — Эх, ну чего еще было от тебя ждать, — Хикеракли усмехнулся и встал с земляного пола, собравшись уходить. — Надо, господин Гныщевич, постель тебе справить. У Плети в палатке переночуешь, не серчай. — Так уже, — тут же откликнулся Плеть. Хикеракли ничего не ответил — только хмыкнул и, пожав плечами, вышел, откинув мягкий полог. Драмин посмотрел ему вслед. Пользуясь этим, Плеть легко мазнул пальцами по басиному предплечью. Тот кивнул — значит, всё в порядке, всё правильно. Им лучше бежать как можно быстрее. Проще было, когда он оставался далеко: теперь чужие взгляды и уши создавали непреодолимую преграду — не дотянешься никак и не скажешь, чего хочешь. Солнце все не спешило садиться — и потому Плеть от палаток ушел и пропал на стройке до самого ужина, чтобы не терзаться. Там тоже дела нашлись, пока не стемнело — попрощаться с рабочими, отметив, что лица у них стали все как одно: умиротворенные, усталые, и глаза такие прозрачные, как болотная вода. Вернувшись, Плеть обошел лагерь несколько раз, чтобы, наконец, найти недовольного Басю. — Ты от меня весь день бегаешь, mon frere, — недовольно пробурчал он, входя в палатку Плети, — Обиделся на меня? Так я же не назло тебе молчу и в стороне держусь. Палатка была тесная, так что Басе пришлось усесться у самого входа, чтобы им обоим хватило места. Вид у него был уставший и хмурый, и тревоги Плети это не убавило. — Нелегко слушать то, что ты недоговариваеш', — тихо откликнулся Плеть, но, встретившись со взглядом Баси, понял его слова чуть иначе. Выкрутив керосинку, Бася поцеловал его легко и просто, как будто тысячу раз так делал — а было-то всего однажды, над плечом прекрасной и гибкой Жуцкой, жарко и почти болезненно. Давно к тому шло, но случилось совершенно не вовремя. А теперь, видимо, больше нечему им мешать. Бася отстранился и пробормотал себе под нос что-то на чужом языке, и как будто вязкая топь отступила. Вот оно, жаркое зарево в кромешной тьме: Плеть сгреб Басю на свои колени на ощупь, услышал довольное «давно пора было» — и стало совершенно неважно, от чего им приходится на самом деле бежать. Это потом. Плеть ничего не видел, но чувствовал слишком многое: запах пота и остатков духов на басиной шее, ткань рубашки под ладонями, кожа брюк. Острые колени, сжимающие его бедра и теплые губы чуть ниже уха. Пока Плеть снимал с него рубашку — не сдирая привычно, а осторожно, да еще и вслепую, — Бася тихо посмеивался. — Это всё моё дурное росское влияние, mon coeur, — он ощутимо напрягся, когда ладонь Плети опустилась ему между ног. — Мне бы непременно сняли голову с плеч за такое. Плеть осторожно поцеловал его голое плечо — и Бася отозвался сдавленным «стоило бы того». Ночь в степи не была теплой, и Плеть потянулся за своей потертой курткой, чтобы укрыть Басе спину, пока тот возился с крючками на его одежде. Чертовски сложно раздевать кого-то без света, но заключенным ни к чему театр теней в их исполнении. Поэтому Бася тихо ругался себе под нос и напряженно подавался бедрами вперед к рукам Плети, расстегивающим его брюки. — Ты хочешь?.. — Бася засомневался, подбирая слова, — ты хочешь пойти дальше? Хотелось уложить его на спину и поцеловать крепко, и взять мягкие волосы в горсть, и просто взять — так, чтобы чувствовать возникший внизу живота и прокатывающийся до гортани стон удовольствия. Хотелось всего и сразу, и укусов на плечах и пальцев на горле, и чтобы Бася говорил, что Плеть — его. — Нет, — Плеть с трудом оторвался от его шеи, — не здес' и не так. Он почувствовал, как Бася напрягся в его руках и выпрямил спину; Плеть провел кончиками пальцев по позвоночнику вниз. — Не хочу, чтобы нужно было прятат'ся, — пояснил он, устраивая свои ладони на басиной пояснице. — Хочу видет' тебя и слышат' твой голос, а не шепот. Но я не хочу останавливат'ся сейчас. Совсем рядом прозвучали шаги, и Плеть неосознанно прижал Басю к себе крепче и затих. Шаги смолкли — но напоминание о том, что в этой темноте они не одни, уже нельзя было проигнорировать. Бася выругался себе под нос смесью росского с французским и поцеловал Плеть — слишком жарко, куда жарче, чем они могли себе позволить — так, что Плеть с большим трудом сдержал низкий стон: Бася одной рукой крепко сжимал его волосы и сбившуюся косу, а другой скользил по груди всё ниже. Стало слишком хорошо; от басиных поцелуев дыхание сбилось к лешему. Тот продолжал держать Плеть за волосы, другой рукой двигая по его члену, и в голове становилось пусто и ровно. Плеть провел ладонью по животу Баси, и ниже, и еще ниже — и тут же ощутил нетерпеливое движение бедрами вперед. Конечно, этого мало, это только приглушит плотский голод; но слишком много времени потеряно впустую — на чужое мнение и на прочих Жуцких — и промедление было бы подобно смерти. Дышать стало чересчур тяжело, и Плеть подумал, что если он будет ещё и видеть Басю, то не сможет быть таким сдержанным. Бася царапнул его короткими ногтями по шее сзади — и этого оказалось достаточно, чтобы Плеть излился в крепко сжимающую его ладонь, не сдержав гортанного стона. Бася тут же зажал ему рот рукой. Самому Басе хватило ещё пары толчков. Он обессиленно обмяк, прошипев Плети в шею «я-так-люблю-тебя» и потянув его на себя. Это тоже было больше, чем они могли себе позволить в тесной палатке в степи, — и Плеть ожидаемо ничего не ответил, нежно поцеловав Басю в висок и укладываясь рядом. Не потому, что не мог ответить, а потому, что это было совершенно лишним. — Разбуди нас пораньше, — пробормотал Бася, устраиваясь поближе к нему, — нужно будет привести себя в порядок. И переплести тебе косу. «Это будет нетрудно», — подумал Плеть. Он засыпать не собирается.