1.
Стоя на балконе, Бернард пыхал сигарой и пил вино. И деловито оглядывал — насколько хватало обзора — просторы плантаций. Пестрели цветные тюрбаны женщин, множество черных спин тонули в зелени и сгибались под палящим солнцем. Жужжали москиты и мухи, лезли в глаза, ноздри, и немилосердно жалили голое тело. Рабы без отдыха обирали хлопок, женщины — в подол, мужчины в широкую сумку — под рукой, завязанную на плече. Их лица выражали апатию и смертельную усталость. Стояла привычная для штата Джорджия духота. На балконе была тень, а полог занавеси защищал от насекомых. Изысканное вино придавало Бернарду бодрости и душевных сил. Запах был умопомрачительный — черная смородина, лакрица, мускус. Эротично, утончено, изысканно: как однажды определил для себя Бернард. За бочку такого вина он не пожалел бы и двадцати негров. Умерло всего лишь пятеро — около двухсот долларов за каждого — к слову сказать, у других умирало намного больше. Ничего возмутительного или удивительного. Проще купить нового раба, чем создать сносные условия для его жизни — так рассуждало большинство плантаторов, так рассуждал Бернард. И все же ценил негров, вернее ценил то, что приносило ему рабовладение — доллары, доллары, много долларов и звенящих центов… И потому то обращался с своими рабами все же чуть лучше, чем со скотиной. Однако, попивая вино на балконе, ничуть не сокрушался. Пять жизней ради бочки вина. Но какого вина! Лучшего в штате Джорджия. Сегодня, Бернард был не в лучшем настроении, не в лучшем настроении он был со вчерашнего дня, вернее с поездки в Атланту. Даже вино не могло сгладить нарастающее беспокойство, а вид рабов только усиливал раздражение. Бернард шагнул с балкона в комнату, и, расхаживая из угла в угол, принялся щелкать языком, и бормотать. — Ожидание худшее из пыток. Не сегодня, завтра все полетит к чертям… Что же мне делать?! Через час метаний, охов и ахов напомнила о себе давняя проблема, Бернард охнул от боли в пояснице. Думать стало сложно, на висках и под носом выступил пот, он завел руку за спину и, крякнув, попытался разогнуться, снова охнул. Пот крупным градом потек по лицу и шее, щеки покраснели. В эту же минуту, раздался стук в дверь: — Открыто, открыто… Обязательно так колотить, будто пожар. Проклятье, — сдавленно отозвался Бернард, с трудом переставляя ноги. Застонав, он опустился в кресло, пружины тяжко заскрипели под его весом. Бернард уместил руку с бокалом и сигарой на столик, расслабил спину. Голова сама завалилась. Кажется, так на самом деле стало чуть лучше. Бернард раздувал щеки, как кашалот, обильный пот тек по лицу. Не хотелось ни шевелиться, ни разговаривать. — Доброе утро, мистер Бернард, — почтенно сказал старый раб, открывая дверь, но, не перешагнув порога комнаты. Выцветшие брови, сморщенное, как чернослив лицо, дрожащие губы, худое согнутое в вопросительный знак тело вот чем наградила его старость. В молодости Абу был высок и силен, и нередко исполнял роль сторожа, сейчас же, годился только открывать двери. Но Бернард не торопился избавляться. Привычки, черт бы их побрал. — Рабы снова пытались бунтовать… Вы просили предупредить, если повториться. Бернард закрыл глаза и зло заворчал, выбрасывая каждое слово через силу: — И что им неймется? Здоровые как кони! Пища — есть. Работа — есть. Кров — есть… Да чтобы они без меня делали? Побирались отбросами на улице, ночевали в камышах. Или что там у них в Африке? Болтались бы, как мартышки на лианах. А попади не ко мне, так добывали бы серебро в рудниках… Я Бернардо Мурей взял их под свое покровительство. И как они мне отплачивают? Бунт за бунтом! Бунт за бунтом! — Бернард взял сигару в зубы, сделал многозначительную паузу, за которую его круглощекое лицо исказили муки страдания и злость. — Проклятые янки…! — с жаром крикнул он. — Это они, они! Они задурили их пустые головы! Ветер перемен дует к нам, и не важные это перемены… Черт бы побрал этих англичан! — Совершенно согласен с вами, мистер Бернард, — отозвался старый негр. — Кто эти несчастные? — Братья Тембо и Луленда… Вытащив изо рта сигару, Бернард резко пыхнул дымом, и зло крикнул: — На кой-черт мне их имена?! — Простите, мистер Бернард. — Тащите сюда… Нет. Сюда не нужно. Зачем сюда? Куда же тогда… О, как же болит, черт бы все побрал. Вниз… В столовую. Пусть на стол накрывают. Перекушу, да посмотрю на этих жалких слюнтяев. А доку… Кстати, где он? — Доктор Джерарлд изволил пойти порыбачить. — Ах ты! Ух ты! Вот старая кляча. Я разогнуться не могу, а он рыбачит. Пусть зайдет ко мне. Нет, не ко мне. Пусть присоединится к завтраку. — Как будет угодно, мистер Бернард. Столовая Бернарда находилась на первом этаже. Он хватался за стены и перила, его вели под руку два негра, и с великим трудом помогли спуститься. На завтрак было тушеное мясо с овощами, Бернард ел без аппетита, больше пыхал сигарой, и шуршал страницами газеты. Доктор пришел, когда подавали второе, рабов еще не было. Лысый, низенький мужчина, с короткой шеей, заросший бородой, так что сверкали одни глаза. Он приехал из штата Кентукки, лично следить за здоровьем Бернарда. — Какое пекло! — пожаловался он, когда слуга забирал соломенную шляпу. Его щеки и нос были красными от пятен, видимо, пересидел на солнце. — Воздух буквально вариться. Сдается, мне в это лето снова будет засуха. — А где улов? — поинтересовался Бернард. — Сейчас, занесут. Двери надо расширить, не пролазит. Так много рыбы.! — он огляделся, и показательно возмутился. — Что до сих пор не протащили…? Надо бы поторопить лентяев! Бернард тоже посмотрел на дверь, и не увидев ни рабов, ни корзин с рыбой, вопросительно взглянул на доктора. — Право, друг мой, не стоит так удивляться. Я же шучу, — улыбнулся доктор, — Я сидел более двух часов, восхищался прекрасными видами, но увы, увы, увы… Ничегошеньки не поймал! — весело добавил он, воткнув руки в нагрудные карманы жилетки — лукаво блестящие глаза пробежали по накрытому столу, и довольно заулыбались. Казалось, Джерарлд сейчас замурчит, как кот при виде всех этих яств. Бернард его веселья не разделял, а только угрюмо вздохнул; — Неважный из вас рыбак, док… — Зато прекрасный доктор! — усмехнулся Джерарлд. — И все же какое сегодня пекло! Какое пекло! — продолжал веселиться он, усаживаясь за стол. Только этого не хватало, подумал Бернард. Сегодня, даже Джерарлд намерился его доконать. А ведь Бернард считал его позитивным и простым человеком, с которым можно выпить кукурузного виски и поговорить по душам. Но настолько же позитивным, чтобы радоваться, когда мир катиться в пропасть! А еще Джерарлд был глуп, даже туп, во всем, кроме медицины. Что к лучшему… Бернард считал себя умным, и не потерпел бы выскочку рядом с собой. А в медицине он ничего не понимал, знания знакомых в этой области им приветствовались и даже поощрялись. — Засуха весьма, кстати. Черт бы ее побрал. Это когда в воздухе грохочут раскаты, приближающейся беды! — Ммм… Inimitable! — воскликнул доктор, разгоняя дымок от тарелки с супом. — О какое же блаженство готовит Топси для моего голодного живота! Я должен поцеловать руки вашей кухарке… Бернард прожевал с трудом, и пробурчал с ехидной ноткой в голосе: — И падите к черным ногам, да облобызайте стопы ее. Будто она Пресвятая Дева Мария. — Аминь. Бернард вздрогнул: — Вы что с ума сошли? — Что? — удивился доктор, промокнув губы салфеткой. — Aout donne gout, — сказал он, сделав глоток вина. — Я говорил о войне, — отмахнулся Бернард и поерзал на стуле, поясница стрельнула вдоль позвоночника. Он отдышался и продолжил: — Я ездил в Атланту. Люди только и говорят о войне… Везде говорят о войне. Даже кофе спокойно не выпьешь, обязательно подавишься, и не выкуришь сигарету, чтобы не услышать слова война… Кто-нибудь, обязательно вякнет. Черт бы их подрал. — А разве речь не о не взаимовыгодном соглашении? — Если бы… Богард выбил янки из форта Самтер, — продолжил Бернард, выуживая из бульона куриную ножку, — Думаете, после этого они пойдут на какие-то взаимовыгодные соглашения? Да черта с два! — пробурчал он, сквозь набитый рот. — Не чертыхайтесь. — Я не чертыхаюсь, черт бы вас побрал! — Бернард раздул ноздри, и направил обглоданную косточку в сторону доктора. — Стычки грозят стать бойней, — потряс он косточкой, — и только, одному богу известно, чем все это для нас закончится. — Джон Браун… — начал было доктор. — Да, этот проклятый Джон Браун! — Бернард отшвырнул косточку, лежащей на полу собаке. Собака даже не повела носом. Специально выдрессированная и натасканная ловить беглых рабов, она питалась намного лучше них. — Гореть бы ему в огне его же революции, вместе с сыновьями! Как же все было прекрасно… Если бы не это: долой рабство! К чертям миссионеров… О чем они думали, когда пытались сделать из негров христиан? Негры христиане! Ха, ха, ха! — Вы боитесь, сэр? — Да, черт побери, док! Что я буду делать без рабов? А если янки по пути пройдут через мое поместье? — Я думаю, мистер Линкольн не захочет войны. Они нас боятся, сэр. Ведь на нашей стороне умные и талантливые генералы. И удача! Но это если война и начнется, сэр. Бернард с сомнение посмотрел в окно, черт бы их все побрал. Они всерьез верят, что Конфедерация может одержать победу, без постоянной армии, без крепко стоящей на ногах власти, с одной лишь бравадой в голове? Да на Юге нет даже развитой системы железных дорог! О какой победе может идти речь? Но мысли Бернард оставил при себе, и решил перейти к еще одной досаждающей его неприятности. — У меня снова ноют кости, Джерарлд. Просто сил нет, как тенят поясницу. Выпишите мне дряни какой-нибудь, чтобы я смог хотя бы спокойно спать по ночам. Джерарлд стал задумчив, когда дело касалось не политики, а того в чем он действительно разбирался, Джерарлд задумывался, а не повторял сказанное кем-то. За дверью послышались шаги, и черные слуги ввели двух губастых мальчишек. Бернард скомкал салфетку, пустил кольцо дыма, приглядываясь к ним. Темные глаза смотрят с ненавистью, губы сжаты, брови нахмурены. Один лет двенадцати, худой — кости да кожа, но на лицо хорошенький, как ангелок. Кожа не черная — смуглая. Второй высокий, черный как головешка, глаза бешенные, буквально оскалился белыми зубами. Кажется, он был старше брата года на три. Оба одеты в кошмарную рвань, и босоноги. Бернард цокнул языком. Снова цокнул. — Да эти чертенята еще молокососы! Абу многозначительно вздохнул, и промолчал. — Ты только погляди Джерарлд… Как думаешь, чего свинята учудили? — спросил Бернард. Доктор вздрогнул, будто отложил мысли в сторону, промокнул салфеткой губы. — Пытались сбежать? — Хуже! Пытались поднять бунт! Доктор осмотрел обоих критическим взглядом, задумчиво покачал головой. — Думают ли они, что будут есть, если обретут свободу? — поинтересовался Бернард, будто сам у себя. — Нет, не думают. Им это вообще несвойственно. Черные грабители, насильники и убийцы… Вот что их ждет! Где будут работать эти несчастные? Я хоть раз ударил кого-то из рабов? — Жирная, белая свинья! — крикнул высокий подросток. — Чтоб ты подавился, скотина! Маленький испуганно вздрогнул, Бернард обратил на него взгляд: — А ты тоже пожелаешь мне приятного аппетита, негодник? — Приятного аппетита, мистер, — буркнул он, и низко опустил голову. Голос у него оказался тонкий, и звонкий. Старший оскалился, мясистые ноздри широко раздулись. — Что ты делаешь, Тембо? Решил унизиться перед этой жирной тушей? Тембо сглотнул, губы задрожали, еще чуть-чуть и он бы разревелся, явно не зная как быть. Он не такой смелый, как брат. Ослушаться хозяина мыслимо ли, когда с пеленок тебе твердят о покорности и послушании? А брат… а брат тоже требует послушания, иначе Тембо не разносил бы листовки. Негры не умеют читать, но если очень нужно, обязательно найдут того кто прочтет. И Лу, и Тембо это понимали. Листовки расходились быстро, и Тембо гордился тем, что помогал брату… Хоть порой и получал от него сполна колотушек. Бернард постукал сигарой об пепельницу: — От работы еще никто не умер по моим сведениям… Умирают от болезней, или укуса змей. — С таким брюхом, только и рассуждать об этом, — огрызнулся высокий. Бернард пригладил усы, демонстративно подтянул ремень на пузе. Своего веса он не стеснялся, наоборот, считал дородность показателем обеспеченности и важности человека. Но щенок был смел, и это отчего-то нравилось. Хоть и не должно было. — Сколько я за тебя заплатил? — Бутылку вина. — Ах, да, да, да… Припоминаю, — Бернард в самом деле припомнил, как год назад заехал в гости к владельцу соседней плантации, и увидел черномазую семейку. Если за младшего брата и сестричку пришлось поторговаться, то старшего буквально отдавали даром — но Бернард не любил быть в должниках, потому пригласив хозяина поместья к себе, распил с ним бутылку вина. — Оно и видно. Необъезжен, как мустанг. Что прикажешь с тобой делать? Выпороть? — Я от своего не отступлюсь! Лучше умереть. — Хочешь сдохнуть! Какой фарс! — вспылил Бернард. — Разве два раза в неделю вас не кормят мясом? Вас и так слишком много… Сто двадцать рабов. Ты думаешь легко кормить столько разинутых ртов? Разве у вас нет одного выходного дня? Разве я не сделал для вас все условия, чтобы вы учились грамоте? На свою голову… — Но у нас нет главного! Свободы выбора, как нам жить! Мою сестру вы отдали надсмотрщику. Ох, если бы у вас была сестра… Если бы вы хоть кого-то любили! — Да как ты смеешь, сравнивать меня с собой? Щенок. Свобода выбора? Пафос, пустое сотрясание воздуха… Если рабыня крепкая женщина, отчего бы ей не дать потомство своему хозяину за то что выкупил и содержит за свои деньги? Родит одного, двух малышей… Ну и что с ней станется? — Она умерла при родах…- прорычал негр. — Бывает, — ничуть не смутившись, ответил Бернард. — Даже свободные женщины не защищены от этого. Щеки юноши полыхали, черные глаза смотрели в упор, он не отводил взгляда, как второй. Бернард едва ли предполагал, что собирается сделать. Определенно, что-то надо было делать. Пороть пока шкура не слезет? Это мало что даст. Бернарду уже попадались такие пафосные, упертые как ослы мальчишки, и ломать их чудовищная мука. Насилие Бернард все же не одобрял, хоть и не отличался особой добротой к рабам… А если в скором времени сюда прибудут янки, топтать плантации… Впрочем, он повернулся к доктору, как тот явно жаждал выплеснуть нечто: — Ты говорил о пояснице… Я тут подумал, нужен кто-то маленький… Мази я вам выпишу, но надо бы еще размять суставы. Вы мало двигаетесь. — Я не очень хорошо вас понял, Джерарлд. — Нужно чтобы кто-то каждый день, ходил по спине и разминал. — Ходил по спине? — Я слышал, что в древней индии… — Да, к черту индию! Это поможет? — Не знаю… Но ведь пока не попробуешь, не узнаешь. Бернард загасил сигару в пепельнице, посмотрел на притихших подростков — старший зыркал по сторонам, младший смотрел в пол. — Эй! Младший поднял голову. Темные, обрамленные пушистыми ресницами глаза, расширились от страха. — Ты останешься… А этого дерзкого щенка запереть, оставить без воды и пищи. Негритенок вздрогнул, посмотрел на брата, отчаянно уцепился за его руку, заплакал: — Не оставляй меня здесь, Лу! Пожалуйста, Лу. — Если вы мистер, посмеете его обидеть… — черные глаза вспыхнули бешенным огнем. — О себе беспокойся, — пробурчал Бернард. Ловко орудуя ножом и вилкой, он отрезал кусок говядины, и запихал рот. Жуя, улыбнулся. — Тебе-то не скоро блаженствовать с набитым пузом. — Да, я и не знаю, что это такое, — фыркнул негр, и обратившись к брату, сжал его руки. — Все будет нормально, Тембо. Я найду способ тебя вытащить. Их долго не могли оторвать друг от друга, Тембо кричал и цеплялся за его одежду, в глазах старшего блестели слезы, он гладил Тембо по кудрявой голове, и что-то говорил. Наконец, их разлучили. Мальчишка посмотрел на Бернарда затравленным волчонком, когда брата вывели из комнаты. — Мистер Бернард, может лучше, я вам подыщу кого-то менее… ммм… беспокойного… — предложил Абу. Бернард отмахнулся: — Помойте маленького голодранца, и накормите… Хорошо помойте. А то псиной воняет, хуже, чем от Бренди. Пес, услышав имя, застучал хвостом по полу, лениво клацнул зубами, когда возле морды упала еще одна кость. Бернард хмуро посмотрел вслед мальчишке, слуги вели его вверх по лестнице, и тут же отодвинул тарелку. Кусок в горло не лез. А сейчас и подавно. На кой-дьявол он решил оставить этого молокососа здесь? Бернард поймал на себе лукавый взгляд доктора, и удивленно вскинул брови. Джерарлд невозмутимо продолжил трапезу.2.
Лу покорно терпел тычки в спину, но держался прямо, и головы не опустил: подбородок был приподнят, глаза воинственно горели, а на лице расползалась волчья усмешка. Это видели и рабы, и надсмотрщики: он вышел из поместья Бернарда по-прежнему свободным человеком. И пусть на руках кандалы, никому не поколебать его воли. Они могут решить пищи, могут бить, или даже убить, но свободы у него не отнимут. Негры отводили глаза, сталкиваясь с его взглядом, низко опускали голову, женщины в высоких тюрбанах старались спрятаться в тростниках, всех пугал его бесстрашный вид, надсмотрщики, что жевали табак у плантаций, при виде него сплевывали густую жижу, и глумливо улыбаясь. Попляшешь, еще сученок, говорили эти улыбки. Лу отвечал им тем же. — Ах, ты черножопая вонючка! — замахнулся один из надсмотрщиков, Лу перехватил кнут. Сверкнул зубами. — Не… Диего, не тронь его. Хозяин не давал разрешения бить, — сказал один из помощников Абу. Появился и сам, Абу, распоряжающийся делами хозяина. Кивнул надсмотрщику. — Так и есть… Убери кнут. — Почему? — удивился Диего. — Этот сученок только и делает, что баламутит воду! Даже работать не хочет. Всыпать бы ему, да так чтоб шкура клочьями болталась! Глядишь бы и мозги на место встали… — Это не помогает, — не переставал скалиться Лу. — Прошлый хозяин сек меня раскаленным прутом, а на следующий день я сжег его амбар. Ох, и полыхало, скажу я вам! До небес. — Вот дрянь! Вы слышали! Башку ему скрутить, и все дела! — Мистер Бернард знает, что делает. Прочь с дороги. Надсмотрщики расступились. Лу усмехнулся в их злые лица. Но это было лишь демонстрацией, ему хотелось кричать от отчаянья. В кой по счету раз, он пытался воззвать к духу борьбы в сердцах своих соплеменников? И вновь потерпел неудачу. Они не борются, не хотят… Их главный хозяин не Бернард, не белые люди, не система, а страх… Более того, кто-то из соплеменников сдал его. И никто не посмел вступиться. Как одному выстоять против системы? А брат… единственный на кого Лу мог положиться в своей бесконечной борьбе, исчез за стенами этого высокого, красивого дома. Лу боялся за него. Боялся, что встретив брата вновь, может его не узнать… Ведь Абу, и надсмотрщики тоже когда-то были забитыми рабами, в которых нет-нет, да вспыхивал огонек сопротивления. — Давай, иди, иди, — приговаривал Абу в спину. — Какой а… Строптивый. Меньше скалься. Мистер Бернард не всегда такой добрый. — Вонючий черномазый! — огрызнулся Лу, — Не смей меня учить! Пресмыкаешься, как жаба. — Ах ты бойкий какой! — Что…? Разве нет? Погляди на себе. В костюмчике, волосы блестят, руки как у белого… Ты хоть раз работал? — Я заслужил свое положение. А вот ты даже не пытаешься улучшить свое. — Мне не нужны вонючие объедки с богатого стола. Я хочу накрывать свой собственный, своими руками, и только для себя. Абу раздул щеки, нахмурился: — Ну хорош, уже… Если господин не добр, то по крайней мере не садюга, как некоторые. Благодари Пресвятую Деву Марию, что ты здесь, а не еще где-то. — Плантации на Юге… Что может быть страшнее для раба? — Сдохнуть от голода в Канаде. — Да лучше сдохнуть в Канаде, но свободным, — окрысился Лу, и тут же добавил. — Сбегу. — Куда? — В Канаду. — Сыромятным бы хлыстом тебе по черной сраке, чтоб не думал ерунды всякой, — вспыхнул Абу, ткнув ручкой хлыста в спину Лу. — Страх худшее рабство, в каком мы оказались. Страх перед владельцем, страх за жизнь, за близких… — Лу раздул мясистые ноздри, пригнулся, шагнув в хижину. Там уже лежала подстилка из соломы, рядом валялась гнутая миска. — Помоги мне! — вдруг крикнул он в отчаянье, резко шагнув к Абу. Старый негр приоткрыл рот, вздрогнул, но не отпрянул. — Это в твоих силах…! Умоляю…! — Ох и всыпать бы тебе! — заворчал Абу. — Слишком мягок хозяин… Ценить это надо, дурак, — и закрыл дверь. Тень упала на пол, слизнув квадрат света, Лу метнулся из угла в угол, ударил кулаком по стене, будто хотел проломить выход наружу. Ему не позволили прибывать в одиночестве, дверь вновь скрипнула, вошли надсмотрщики. Лу попятился в темноту. — Что уже не такой смелый? Удар в висок застиг его внезапно, в глазах будто взорвался китайский фейерверк — и темнота. Лу бросило на колени, он тряхнул головой, тут же ударом подбросило живот. Лу закашлял, рухнув носом в пол. Еще один удар в бок, снова выбил воздух из легких, во рту стало сладко и противно. Жгучая боль от плети полоснула плечо, Лу закричал. Кто-то схватил его за волосы, затолкал в рот тряпку. — Заткнись… Мы тебя воспитаем. Лу лежал на полу, и не мог пошевелиться от боли. Тело дрожало, Лу било как в лихорадке, шершавый пол царапал щеку, в нос забивался запах сырости и гнилой трухи. Лу пытаясь отвернуться от вони, уткнулся лицом в руки и застонал. Ему было больно, горько и невыносимо тошно, оттого что свобода сузилась до этого ящика и компании надсмотрщиков, а ведь ее и раньше было немного.3.
На Тембо одели костюмчик из зелено-красной шотландки, специально сшитый для маленьких лакеев. Из чумазого заморыша мальчишка превратился в бродячего щенка в дорогом ошейнике, худющий, глазенки так и зыркали затравленно по сторонам, любое движение Бернарда заставляла подростка отступать к стене, а потом боком отходить к окну. — Прекрати пыль протирать, черномазый, — фыркнул Бернард, обсасывая веточку винограда. — После тебе прислуга будет баклуши бить. На вот, — кинул на пол дольку апельсина, и сплюнув кости в тарелку, кивнул на апельсин. — Бери… Что смотришь? Мальчишка сглотнул, не подошел. Только попятился дальше по стене, и уперся плечом в столик. Бернард недовольно поджал губы, сцепил на груди руки и снова кивнул на дольку апельсина: — Бери, говорю! Мальчишка тяжело отлип от стены, лицо замкнуто, губы плотно сжаты, будто слова потянули его как канат, и осторожно отдергивая, и снова поднося руку, взял с пола апельсин, снова зыркнул на Бернарда. — Что надо сказать? — Спасибо, мистер. — Хорошо. А ты смышлёный малый… А теперь ешь! Мальчишка медленно поднес апельсин ко рту, сделал едва заметный укус, и то не мякоти, а кажется, откусил кожицу, поморщился от горькой кислоты. Черные глаза быстро взглянули на Бернарда. Мальчишка едва ли понимал, зачем здесь находится. — Что… хорошо покормили? Не будешь жрать, да? Ну ладно… — Бернард вытер губы салфеткой, стащил через голову шерстяной жакет. — Иди сюда. Мальчик снова шагнул, маленьким таким шажочком, будто его тащат, тянут к себе со всей силы, а он упирается. — Иди, сказал! Рывок словами, и мальчишка в три прыжка оказался возле Бернарда. Губешки трясутся, колени трясутся, на глазах слезы. Бернард почесал волосатое пузо, поглядывая на пацаненка, фыркнул. — Ну и размазня… Не собираюсь я с тобой ничего плохого делать. Я вообще добрый и хороший, но где-то очень глыбоко… Ха-ха! — рассмеялся он, довольный своей шуткой, и взъерошил черные кудри Тембо. Уж больно напуганный и жалкий у того был вид, как у собачонка, хотелось приободрить. Бернард взял вино, подошел к низенькой кушетке. Улегся на живот. — Давай-ка малый, потопчись мне по спине. Подросток весь вытянулся, как тростинка. Глаза широко открылись. — Да во имя дьявола, все черномазые такие тупые? Или ты особенное и уникальное создание? Залазь мне на спину, мартышка. Только разуйся сначала. Мальчишка покорно стащил ботиночки, и вскарабкался на кушетку. — Ты там что развалился? Пройдись. Бернард почувствовал, как маленькие ноги вминают его в кушетку, и принялся потягивать вино, пока боль пульсировала под стопами, будто что-то живое и разумное. — Сильней давай… Я не хрустальный, — прикрикнул Бернард. Его клонило в сон, глаза закрывались. Но Бернард снова и снова вспоминал разговор с другим негром. Его слова засели в мозгу как заноза, которую хотелось поскорее вытащить. Наверное, потому он заговорил с подростком, чтобы вытащить из себя слова, и мысли. Надеясь, что они больше не будут ему докучать. — Твой брат… Глупый, понимаешь? Свобода! Свобода… Заладил же. Черт. Осторожнее, — рыкнул Бернард, вздрогнув от боли. — Извините, мистер. — Знаешь, почему глупый? Да потому что не видит дальше собственного носа. Что ждет его на свободе? Все люди равны! Долой рабство! А как они будут жить, эти рабы на свободе… Будут ли у них одинаковые права с белыми? Не бывать этому. Потому что вы грязь… Вот подумай сам, пока мы взводили города, воевали, изобретали порох, избирали губернаторов, вы прыгали по лианам. А теперь хотите наложить лапу на все готовенькое. Вы приматы… Примитивный, недоразвитые обезьяны и ваш удел прыгать по лианам, в листьях на голую задницу или прислуживать нам… Южанам! А Север… Эта белая рвань… О долой рабство! Да черт побери, срали они на черномазых, ими управляет не человеколюбие, а простая глупость и тщеславие. Они хотят не свободу неграм, а войны! Линкольн злиться, что мы нашли в себе мужество, пойти против глупости… Нам не хотят давать независимость, а лишь желают наложить на Конфедерацию свою загребущую лапу. Потому-то и говорят бог невесть что, науськивают, нашептывают. И при том, что слабоумному понятно, дать свободу черным равносильно тому, что выбросить на улице всех домашних собак. Представь, во что превратится весь мир, если выбросить всех собак? Это огромные стаи голодных тварей, бегающих по городу в поисках жратвы, плодящихся в непомерных количествах. Это факт… Чем хуже условия жизни, тем сильнее плодится скотина, чтобы было кому пережить трудные времена. Да какие права могут быть у ниггеров? Бернард так разговорился, что и не заметил, что мальчишка уже не топчется по спине, а просто слушает, став ему на поясницу. — Ну что застыл? — Извините, мистер, — дрожащим голосом сказал он. Бернард сжал губы, отпил глоток вина, поглядел на подростка через плечо. Он тихо шмыгал, и постоянно вытирал глаза. Просто черномазый детеныш… Мальчишка, который столкнулся с взрослыми проблемами. Бернард подумал об изнеженных детях белых, и нахмурился. В детстве, он не был избалованным. И жилось ему чуть лучше, чем этому детенышу. С ранних лет привыкал к труду. И хлопок обирал. Не было у его отца тогда рабов, все своими руками… А сейчас такой тучный и неподъемный сможет ли он работать? Сможет ли управлять хозяйством без рабов? Конечно же, нет. А отец мог… — Не реви… Ты ж мужик. Разве мужики ревут? — Нет, мистер Бернард. — Как зовут? — Бернард не смог вспомнить имени. — Тембо, мистер. — Тембо… Хм… расскажи мне что-нибудь. И давай не спи… Ходи, давай. Тембо снова стал топтаться, при этом пробормотал, всхлипывая: — Что рассказывать, мистер? — Сколько лет, а? — Тринадцать, мистер. — Ясно… А родители, чего? — Не знаю, мистер. Последний раз я говорил с мамой в невольничьем бараке. В Новом Орлеане, на торгах, нас разлучили. Больше я ее не видел, — ответил он, спокойно. Даже на удивление спокойно, как человек, давно смирившийся с потерями. Это было удивительно и странно, выслушивать откровение такого существа, как негр. Бернард обдумал его слова, спросил: — У тебя есть желание… Ну кроме, как сбросить рабские цепи. Тембо молчал, достаточно долго, потом тихо ответил: — Я хотел бы получить музыкальное образование, мистер. Бернард закашлял от смеха, а мальчишка сразу же окаменел. Это не трудно было почувствовать… Тембо закрылся, точно забился в свою конуру, как голодный щенок тянущийся к протянутому ему лакомству, к теплу и участию, которых маленький раб никогда не получал от взрослых людей, с тех пор как маму увел чужой хозяин — и получивший увесистый шлепок по морде. — Вот что Тембо… Потопчись еще немного. И можешь лечь спать пораньше. — Спасибо, мистер. Бернард промолчал.4.
Лу не ел почти шесть дней. Что такое шесть дней, когда всю жизнь перебиваешься с кукурузных лепешек на воду? Голова кружилась, болело все тело, губы и язык опухли и раздулись, как подушки, смертельная усталость тянула к лежаку. Больше всего хотелось пить, чем есть. Во рту все ссыхалось и слипалось, он с трудом раздирал губы, пытался облизывать сухим языком, и почти не вставал. Надсмотрщики после очередной бутылочки виски время от времени навещали его, и продолжали воспитывать — со знанием дела, стараясь не убить, и не покалечить. Как-то вечером в дверь кто-то поскребся, Лу приоткрыл глаза. Снова шорох, кто-то дергал затвор, всхлип, шорох. — Лу, — послышалось за дверью. В груди что-то екнуло, Лу приподнялся, его зашатало. Он ухватился за стену, встал. — Я не могу открыть. И тут надсмотрщики. Ты живой? — Да, — язык еле ворочился. — Я принес тебе поесть. Лу с трудом подошел к двери, увидел, как в просвет у пола протискивается сверток. Быстро взял, развернул. Это был пирог, и фляжка с водой. Еще теплый. С курагой. Пахло так, что у Лу потемнело в глазах. — Тебя не обижают? — спросил он, навалившись плечом на дверь. Его трясло, ноги дрожали. Он пытался открыть фляжку, получилось далеко не с первого раза. — Нет. Мистер очень добр ко мне. Лу шумно глотал, вернее пытался, вода текла по лицу, и никак не хотела попадать в горло, и закашлял, услышав это. Прокашлявшись, он несколько секунд молчал, вытирая губы и мокрую шею. Неужели он хотел услышать другое? И ведь, правда, хотел. — Хорошо, — только и смог выдавить он. — А еда… Украл? Тембо помолчал какое-то время, как-то жалостливо сказал: — Это мистер Бернард передал… Сказал, чтобы ты поел. Лу вздрогнул, швырнул пирог в угол как гремучую змею, громыхнул фляжкой об стену. — Как ты мог, Тембо! Принести мне это…! Лучше бы украл! — Грех же… — А я бы украл ради тебя! — крикнул он в дверь. Стало тихо. Лу услышал всхлипы брата, не стал его успокаивать. Пусть пострадает, ему полезно, и так живется как принцу. С трудом переставляя ноги, Лу доковылял до лежака и рухнул без чувств. Тембо не жил как принц, но жаловаться было не на что. Он спал в маленькой коморке возле лестницы, постель была теплой, а еда сносной. По вечерам они играли в карты, Бернард сам учил Тэмбо — как рассовать тузы и козыри по рукавам, и при том не выдать себя эмоциями. Тембо не любил закрытые помещения, ему не хватало воздуха в душных стенах, и они стали чаще бывать на воздухе. Бывало играли в гольф, или кормили пестрых уток на озере. Тембо с любопытством выслушивал наставления Бернарда, ловко схватывал все: как держать клюшку, рассчитывать направление ветра, мухлевать в картах. Он говорил охотнее, чаще улыбался, и лез к Бернарду с вопросами: — Мистер Бернард, а где печатают эти странные бумажки? — В типографии… — В типографии? — А ты хочешь сходить в типографию? — Да, мистер. Если можно. — Сходим. И они действительно сходили. Тембо с горящими глазами делился впечатлениями, а Бернард шел по тротуару, прижав трость локтем к боку и улыбался. Заботиться о том кто нуждается в помощи, доставляло Бернарду радость и спокойствие, которое отняли тревоги грядущей войны. Его дни стали насыщеннее, и приятнее… Просиживать где-то за столиком в Атланте и пить кофе? Какое же скучное это занятие. Лучше кормить уток, играть в гольф, ходить на охоту, или выгуливать собаку. Спина не болела, да он сам словно бы помолодел! И походка вновь стала легкой. Немногие понимали Бернарда. Если к игре в гольф присоединялся, мрачный, вечно раздраженный Том, хозяин соседнего поместья, Тембо прятался за спину Бернарда. — Что это он у тебя? — Боится, негодник, — смелся Бернард. — Так дай ему в ухо. Рабам не положено боятся. Бернард трепал мальчишку по голове, и усмехался в усы, тем самым раздражая Тома еще больше. Оказалось, Тембо не только мил, но и талантлив, он пел звонко, как соловей. Стоило Бернарду щёлкнуть пальцами, и сказать Тембо пой, и Тембо пел. Нечто варварское, на негритянский мотив, но душевно, казалось мальчик уходит в тот мир, где растут пальмы, густые и непролазный джунгли, или бежит с копьем наперевес по бесконечным просторам. Жил ли он хоть когда-нибудь в Африке? Маловероятно. Но верно чувствовал душой, что где-то там — бесконечные равнины зелени, и нет хозяев. Можно идти куда вздумается, и делать что душе угодно. Я раб системы, горько подумалось Бернарду в один из таких моментов. Он только прибыл из Атланты. Север готовился к войне. Юг готовился к войне и думал, что победит. Они были уверенны в этом, как в том, что солнце будет светить еще десяток лет. Я раб этих чертовых негров. Деньги для меня зарабатывают они, они выращивают хлопок, тростник, виноградники, они собирают урожай, они мелят кукурузу, они готовят, убирают мой дом, открывают двери, носят мои чемоданы. Я ведь даже хлопок собрать не могу. Но ведь я и не должен. Но смог бы? Вот в чем незадача. А вот если не будет их… Если начнется война, и придут янки с их глупыми убеждениями и подарят негром свободу. Как я буду жить? Что буду делать? А Тембо заливался колокольчиком, сверкал черными глазами и не подозревал, что за мысли терзают хозяина. Сделав глоток вина, Бернард стал задумчиво тарабанить пальцами по крышке стола. Юг обречен. Он должен придумать план. В его руках власть над этими черномазыми дьяволами, и не дай бог однажды ее потерять. — Ах ты, чертов черномазый негодник, — проворчал Бернард, взъерошивая кудри Тембо. — Вот что мне делать? Что? Чувствую, что надо что-то делать… Не могу сидеть сложа руки и ждать, когда к моим дверям подойдут янки и начнут пинать мой труп. Хватит ли моих денег чтобы заткнуть их жадные глотки? Пустят они меня по миру, черт побери. И стану я из богатого плантатора нищим ободранцем, неспособным даже заштопать штаны, — он вздохнул. — А может распродать все к чертям собачим… Негров, плантации… Да махнуть во Францию. Что скажешь, негодник? Тембо слушал внимательно, темные глаза сверкали, как два агата. Если бы он знал, как помочь хозяину, непременно помог. — Нет. Ерунда все это, — Бернард залпом осушил бокал, пустил в стену — бокал взорвался осколками, он снова потрепал Тембо по голове, и на душе стало спокойно. Если уж этот ребенок всю жизнь терпел трудности и лишения, то ему — взрослому мужчине, сам бог велел терпеть! Бернард лихо крикнул: — А ну, пой, давай, пой! Хоть какая-то отрада… Эх, чертенок. Умирать так с песнями и плясками, верно? Никуда я не побегу… Встречу их здесь. Или я не Бернардо Мурей. Пой, малыш! Пой… Пожалуйста, пой… Тембо запел. А Бернард поглядывал на него, и думал, все же какой силой обладает простая доброта и забота. Ведь не только он привязался к мальчишке, но и этот пугливый и дикий мальчишка привязался к нему.5.
Лу тяжело заболел. Злость, отчаянье и побои истощили и без того ослабленный голодом организм. Его нашли надсмотрщики, подумали — издох. Бернард хоть и жаждал помучить щенка, все же попросил Джерарлда взглянуть на того и оказать помощь. Рабы стоят денег и приносят деньги, мертвые рабы не приносят и не стоят ничего. Джерарлд вошел в хижину, мгновенно оценив ситуации, приказал принести теплого бульона, а сам принялся осматривать юношу. За его спиной возник Тембо, долго переминался с ноги на ногу, а когда, наконец, решился, тихо спросил: — Он живой, мистер? — Да, молодой человек, ваш брат жив. Тембо вздохнул и вдруг расплакался, Джерарлд попытался его успокоить: — Ну что такое? — О… я подумал, я такое подумал… Я не хочу, чтобы он умер. Помогите ему, мистер. — Сделаю все, что в моих силах. Не горюйте, молодой человек. Тембо немного успокоился и поинтересовался, может ли он чем-нибудь помочь. Доктор попросил принести горячей воды, и мальчишка убежал исполнять. Доктор заботился о юноше, умывал, понемногу вливал в рот Лу теплый, куриный бульон и травяные настойки. Лу пришел в себя через неделю, и быстро пошел на поправку, доктор и маленький Тембо не отходили от него сутками. Когда Лу стало лучше, Тембо перестал приходить, но каждый вечер подлавливал Джерарлда у входа в дом, и дотошно расспрашивал о самочувствии брата. Сейчас доктор тяжко вздыхал, и бормотал: — В Кентукки уже такого не увидишь… Рабов чаще отпускают, чем замаривают голодом. Бесчеловечно это. Подло. Пользоваться властью… Бог все видит. И наверняка заносит каждый грех в свой толстый журнал. Ох, и выпишет он кому-то колотушек за все хорошее. Лу открыл глаза, будто разбуженный внезапным стуком, и крепко схватил доктора за руку. — Если в вас есть что-то человеческое… Если вам не чуждо… Я прошу вас… — Тише, тише. Тут тебе не Кентукки, парень. Хочешь, чтобы и мне досталось? — Пожалуйста, — прошептал Лу. Он уже готов был на что угодно, лишь не лежать здесь в собственном дерьме, ожидая конца. — Дайте мне нож…! — Нет! Ты что ополоумел! — вздрогнул доктор, щеки его затряслись. — Это грех! — Да плевать… — Нож не принесу. Ни за что. Что б потом на моей совести была чья-то кровь… — В ваших силах… — Вечером, — буркнул доктор. — Я зайду к тебе вечером. Принесу еще супа. А сейчас спи. Набирайся сил, они тебе еще понадобятся, — что такое было вложено в последние слова, что Лу накрыло холодной волной, и прошиб пот. Он пытался лежать, но то и дело вскакивал, бродил по хижине, щеки его пламенели от возбуждения. Лу не знал, что произойдет вечером, но был уверен, что что-то обязательно произойдет. Джерарлд пришел поздно вечером. Лицо замкнуто, потный, руки мелко подрагивают. Расстегнул душный воротник, поставил перед Лу тарелку с супом, тот уже мог взять ложку сам, и есть. Так он и сделал, но, несмотря на то, что был голоден, не мог ничего проглотить. Его лихорадило, напряженный взгляд доктора, заставил крепче стиснуть ложку, и буквально на автомате запихивать в себя суп. Зубы клацали о металл, Лу не успевал, как следует разинуть рот. — Я оставлю дверь открытой, — тихо сказал доктор. — Вот… — положил на стол, рулончик долларов, — Этого хватит на билет на пароход. Иди через задний двор, там будет мой слуга, он откроет ворота. Только тихо. Иди ночью. Беги к скалам, к обрыву. Если перепрыгнешь через расселину, спускайся к реке… По воде собаки не выследят. А не перепрыгнешь… Что ж. Такова воля божья. - А мой брат? — спросил Лу. — О нем не думай… Ему и здесь не плохо. — Я не смогу без брата. Джерарлд промокнул вспотевший лоб, потянул воротник. — Я и так рискую. Даже не проси. Бернард, кажется, привязался к мальчишке. Ему здесь будет лучше. Вот увидишь, Бернард воспитает из него человека. Лу нехорошо прищурился: — Он и сейчас человек. — Я не о том… Лу скрипнул зубами, при мысли, что мистер Бернард и в самом деле поставит брата на ноги, руки мелко задрожали. Он не мог больше ни о чем думать. — Скажите, где он спит? Я сам все сделаю. — Да я почем знаю…? — Не врите, — с нажимом сказал Лу. Джерарлд резко поднялся, гневно раздул щеки. Лу горячо забормотал: — Простите мне мое невежество… Но мой брат единственный близкий мне человек. Я не могу уйти без него. Пусть бог воздаст вам, за вашу доброту, мистер. Я буду молиться за ваше здоровье. — Под лестницей. Первый этаж, — рявкнул Джерарлд, и, нахлобучив шляпу, решительно покинул хижину. Дверь громко хлопнула, но задвижка не щелкнула. Лу закрыл глаза, и досчитал до тридцати. Задвижка по-прежнему молчала. Он поднялся. Подошел к двери, чуть коснулся ее. Петли скрипнули, и сердце ушло в пятки. Лу метнулся к лежаку, обхватил дрожащие колени, сердце громко стучало, эхом отдавалось в ушах. Казалось, его стук слышно даже на плантациях. Главное подождать, подождать… Он ждал этого всю жизнь, уж ночи он дождется. Дождаться темноты оказалось самой изматывающей пыткой в жизни Лу. Тесная, влажная духота хижины еще держала его, но Лу уже метался от стены к стене, и изредка останавливался — прижимаясь спиной к доскам, чтобы успокоить бьющееся сердце — иначе могло разорвать грудь. Ох, это было невозможно! Он ждал тринадцать лет! Не было дня, чтобы Лу не хотел показать брату мир свободных людей. Мир где работаешь на за объедки, а за деньги, мир в котором можно купить, что хочешь… Любить кого хочешь. Идти куда хочешь… И этот мир уже просочился в чуть приоткрытые дверь хижины, свет луны светил в щели досок, струился на захламленный пол. Когда ждать стало невыносимо, Лу толкнул дверь. Он не смог помочь всем рабам, но себе и брату он получит свободу, или вырвет ее с кровью из чьей-нибудь глотки, чтобы за этим не последовало. А что потом…? Об этом он не думал, Лу видел открытую дверь. Главное не волноваться, и не наделать лишнего шума. Все спали. Окна поместья не горели. Было темно. Промозглый туман поднимался от озера и дымкой ложился на тростник, будто пуховое одеяло пронзенной зеленными копьями, белые клубы плыли к особняку. Лу пришлось лезть через изгороди и по крышам. Но разве это преграда? Разве это препятствие? Он цеплялся как обезьяна, и прыгал как дикий кот, пока не добрался до особняка. Штаны цеплялись за колючие кусты роз, в лицо лезли ветви каких-то растений, Лу пробирался с черного входа, от толчка дверь легонько скрипнула. По ночам домашняя прислуга ходила через нее по нужде, ее редко запирали. На территории поместья полно было собак, и вряд ли кто-то чужой смог бы пробраться, но если уж и пробрались, в коморке спал старый негр. Он разрядил бы порох в любого вора или бандита, Лу это знал, и потому крался, как можно тише. Коморку под лестницей он нашел быстро. Послушал через дверь. Тишина. — Тембо, — позвал он. Внутри что-то вздохнуло, зашуршало, послышалась возня. — Лу! — пискнул брат, дверь провалилась в темноту, маленькие руки обхватили Лу вокруг пояса. Он взъерошил кудри брата, горячо поцеловал в макушку. Все обиды были забыты. Главное, теперь Тембо с ним. Остальное, мало что значит. Ведь во всем огромном мире ни у Лу, ни у Тембо больше никого нет, ни одной родственной души. Как два утопающих, посреди бесконечного океана. — Мы уходим из этого чертового места, Тембо. У тебя есть вещи? Тембо убрал руки, и вдруг отступил. Свет луны отразился в его широко распахнутых, и напуганных глазах. — Я должен сказать, мистеру. У Лу перехватило горло. — Что ты говоришь такое? Что я слышу? — Мистер был добр ко мне. — Эта доброта не окупит всего зла, что он принес нам, — зашипел Лу, схватив брата за плечи. — А наша сестра… Родители…? Тембо, у нас никого не осталось из-за таких как он, из-за него. Только мы. — Он хороший. Поверь мне, Лу. Он просто не умеет жить по-другому. Как и мы. Куда мы пойдем? Что мы будем делать, Лу? — У меня кровь сейчас хлынет из ушей, маленький гаденыш! Да ты не знаешь, что такое забота, доброта… Я не уверен, что он тоже понимает это! — Лу повысил голос, встряхнул Тембо за плечи. — Я не хочу ничего слышать об этом человеке! Тембо попятился от брата. — Если ты пойдешь к нему, мы останемся тут навечно! Тембо не двинулся с места, всхлипнул. — Пошли, сказал! Кажется, крик разбудил кого-то. Лу услышал возню, стук об пол, шорох одеял, и кажется, недовольное ворчание, и резко схватил брата за руку. К задней двери возвращаться было опасно, Лу побежал через кухню. На столе блеснул нож, огромный нож для разделывания мяса. Лу схватил его, Тембо за спиной сдавленно пискнул. — Прекрати, Лу. Мне страшно. Куда мы идем? — Заткнись. Дверь оказалась открыта, Лу этого не ожидал. Но слишком торопился, и не успел, как следует подумать. Снаружи было прохладно, теплый ветер дул в лицо. Очертания предметов уже сокрытые сумраком, приобретали зловещие формы, освещенная луной дорожка тянулась на десять шагов вперед и тонула во мраке. Навстречу вдруг вынырнула большая тень, и двинулась к крыльцу. Заскрипели ступени, Лу узнал Бернарда, в руках у того была корзина с хлопком. Он выглядел уставшим, но кажется, жутко довольным. Увидев Лу и Тембо, хозяин остановился, медленно поставил корзину на крыльцо. — Куда ты его тащишь? — спокойно спросил он. — Если вы помешаете мне, если будете кричать, я вас убью! — Мальчишка мой. А ты можешь проваливать на все четыре стороны. Я сыт тобой уже по горло! — У тебя уже есть собака, купи еще попугая! И оставьте моего брата в покое! Он не зверушка! Бернард побагровел, сжал кулаки: — Прекрати нести чушь, засранец. Чем ты лучше меня, — крикнул он. — Посмотри. Он не хочет идти с тобой. Это ты хочешь свободы… Это ты тащишь его за собой… Это ты заставлял его писать листовки. Спроси хоть раз, чего хочет твой брат. — Что? — Ты сможешь дать ему музыкальное образование? Лу скрипнул зубами, какая-то мутная горечь хлынула в душу, он угрожающе направил нож на Бернарда: — Только подойди… И я проткну твое толстое брюхо. В дверях показался Абу, в руках у него было ружье. Он поднял ружье, и направил дуло на Лу. Тембо расплакался. — Тембо, малыш… Чего ты хочешь? — спросил Бернард. — Я не знаю, — тихо сказал он. Лу вздохнул, присел на корточки, заглянул Тембо в глаза. — Ты хочешь пойти со мной? — Нет, — еще тише сказал брат. — Вот видишь… У него больше благоразумия, чем у тебя, — фыркнул Бернард. Лу затряс брата, как мешок с мукой. — Свобода, Тембо… Мы же хотели. Помнишь? Поехать в Канаду. Ты помнишь? Тембо только всхлипывал, и что-то бессвязно бормотал. — Я боюсь тебя. Ты жестокий, Лу. — Я? А он… Этот мешок… — Он никого не бил, никогда. Он просто не может жить по-другому… Но пытается, как может, облегчить нашу жизнь. — Он пытается! Бернард охнул, сделал шаг вперед, явно желая вырвать Тембо из рук брата и защитить. Лу разжал руки. Тембо мгновенно вывернулся, и побежал к плантациям. Лицо Лу искривила гримаса. Хозяин и раб одновременно бросились за мальчишкой. Раб был молод, ловок и быстр и он успел. Нож с хрустом вошел в спину Тембо, мальчишка вскрикнул. Лу обнял его и медленно опустил на доски. Бернард застыл в каком-то лишь шаге, его мучила тяжелая отдышка, негр двинулся к Лу, целясь из ружья. — Я пристрелю его как бешенную собаку! Лу посмотрел на свои испачканные руки, будто не верил. Тембо хрипел. Кровь выползала через сжатые губы липкими, темными пузырями, вместе с кашлем и хрипом, струйкой текла по щеке. Все было ясно в это же мгновение, мальчику не жить. Доски потемнели под ним, он загреб ногами, грудь внезапно опала, будто смерть высосала из тела воздух, сделав его бесплотным, голова легонько откинулась, и стало тихо. — Ну, зачем… — только и смог выдавить Бернард. — Ты свободен Тембо, — прошептал Лу. Он прижал голову брата к груди, поцеловал в висок. — Свободен… — Я пристрелю его! — старого негра трясло. — Нет, — осевшим голосом сказал Бернард. — Пусть идет… Пусть проваливает! Если так жаждет эту свободу… Да пусть получит ее. Пусть подавится ей! Пусть получит ее… Пусть… Проваливай! Никто за тобой не погонится… Никто. Я похороню его… Тебе он теперь не зачем… Оставь его со мной. Должно быть, Бернард никогда в жизни не сказал это не одному из рабов. И сейчас жалел, что сказал, так поздно… Что не дал вольную раньше, тогда Тембо был бы жив. Ведь он так привязался к мальчишке. Лу будто накрыла толща воды, голоса звучал глухо и терялись где-то. Он тонул, захлебывался где-то на дне, и не было сил всплыть. Да, и не хотелось. Он поднялся как во сне, и пошел как во сне. Ноги подломились в коленях, Лу упал на землю и зарыдал. Свобода была так рядом, но уже без надобности…