Дражайшее из сокровищ

Я знаю тех, кто дождется, и тех, кто не дождавшись умрет. Hо и с теми и с другими одинаково скучно идти. Я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет Того, что никогда не сможет произойти. (Nautilus Pompilius — Утро Полины) In your room Where time stands still Or moves at your will Will you let the morning come soon Or will you leave me lying here In your favourite darkness (Depeche Mode — In Your Room)

Где-то за окном играют музыканты. Уже сбиваясь — Кхамул, хоть и не был знатоком музыки, слышит фальшь: барабаны играют быстрее, чем следует, да и звук свирелей больше похож на кошачий визг весной. Мелькает мысль послать к ним евнуха с приказом прекратить, но тут же уходит. Пусть играют, приказать им умолкнуть он успеет всегда. Солнце давным-давно зашло. Конечно, сумрак рассеивали лампы, но свет их был тускл — сейчас он желает полумрака. — Слышала, у вас есть легенда об одном из владык, — слышит он её голос, льющийся словно горячий мёд из золотого кувшина. — Из хрусталя он построил дворец для своей жены. Такой красивый, что ни у кого не нашлось бы слов, чтобы описать его великолепие. И, наконец, он видит её. Её огненные волосы, ниспадающие на роскошную упругую грудь; её яркое огненно-оранжевое платье из струящегося шёлка… Да, оно едва бы прикрыло её груди, даже будь скроено иначе, а не так, намеренно выставляя эту совершенную наготу; без лифа, с полупрозрачным подолом из нескольких слоёв ткани, сходным по лёгкости с туманом на закате. Высокие разрезы этого шёлкового марева обнажали её безупречно округлые бёдра, белые словно снег, который привозили с гор… Никогда он так не желал женщины, как сейчас желал её; ту, прекраснее идеальных форм которой, трудно было вообразить. Каждый взмах её руки, каждый шаг навстречу к нему возбуждает сильнее любого прихотливого танца самой искусной наложницы. — Есть, — гортанно подтверждает он, не сводя глаз с этой огненной грёзы. — Дворец сверкал на весь мир, так говорят легенды. Построить тебе такой? Она улыбается, словно молния разбивает спокойное до того небо. — Построй, — соглашается она, останавливаясь рядом с лампой. В её свете кажется, что в волосах этого совершенного создания течёт жидкое золото, сияет огонь… Она есть золото и огонь, но при том и снег, и белый цвет жасмина. Казалось, коснись её обеими ладонями: одной почувствуешь палящее пламя, другой — обжигающий холод. — Хрусталь недостоин твоей красоты, — говорит он, чувствуя, как чресла наливаются тяжестью желания. Подойти бы к ней, сорвать бы с неё эти прозрачные тряпки, глядя, как она закусывает губы и подаётся ему навстречу. С ней так нельзя. Она выше его похоти. Да, Кхамул мог бы позвать к себе любую из наложниц, чтобы овладеть ей, притушить желание, бездумно теша плоть, не заботясь, что чувствует та, которая окажется под ним, и представляя, что сейчас обладает совсем другой, той, чья краса обжигает как открытое пламя, и, извергаясь в наложницу, представлять, что её залитые слезами восторга глаза — глаза другой, совсем другой женщины, похожей на живой огонь. Но с ней нельзя так, нельзя. Эти ласки годятся разве что для его гарема. Любая из наложниц умрёт от счастья, если он явится к ней и, не церемонясь, будет тешить своё желание как ему заблагорассудится, ни мгновения не думая об удовольствии той, что лежит под ним распластавшись и постанывая то ли от боли, то ли от наслаждения, кто знает. Кхамул никогда не думал о наложницах. Тешить плоть до упора, до поры, пока, насытившись, не извергнется в лоно той, что лежала с ним. Но она заслуживает иного. Долгого чуткого наслаждения; не стремясь получить удовлетворение, но играть с ней, ловить каждый посыл её тела. Наслаждаясь восторгом той, прекраснее которой он не мог и представить. Её высокие груди слишком безупречны для таких грубых ласк. Лишь лёгкие, как ветер, как взмах опахала, прикосновения. Коснуться алых сосков, словно рубинов, привезённых из далёкого края, осторожно, стараясь не замарать красоту, не залапать, как стараешься не оставить след вспотевших пальцев на драгоценностях. Как иначе можно обращаться с этим совершенством? — Так что же её достойно, Кхамул? — вновь льётся огненный мёд её голоса, и, наконец, она смотрит на него. — Яхонты, — говорит он, встречаясь взглядом с её глазами, сходными по цвету с янтарём, что не так давно ему привезли откуда-то с севера. — Лазоревые яхонты, вишнёвые, жёлтые… Какие тебе больше нравятся? В моей казне найдётся всё, чего ты захочешь. Если не найдётся — куплю. И построю тебе два дворца. Согласна? Она смеётся. Довольно, словно услышала то, что хотела. Её смех такой же, как она — пьянящий, обжигающий, словно самое драгоценное вино, что стоит в его подвалах. И пьянит он не хуже этого вина. — И корабль из алмазов, как в той же легенде? — отсмеявшись, говорит она. — Чтобы в любом порту, куда я причалю, сбегались смотреть на это чудо? — В любом порту, куда ты причалишь, сбегутся смотреть на тебя, — отвечает он. — Ты прекраснее всех алмазов и яхонтов в мире. Она молчит, лишь мягко улыбается в ответ, не споря, но и не соглашаясь с ним. Неужели не знает о своей красоте? Нет, не может быть. Это всё равно, что не знать о свете солнца, если ты живёшь не в подземелье. Наверняка она уже слышала восхищённые вздохи везде, где была до того, как очутилась в его дворце. Наверняка не он первым предложил ей дворец из яхонтов. Но сейчас она с ним, и делиться этим сокровищем он ни с кем не собирается. Кхамул показывает слугам, что им следует удалиться. Она ни за что не подойдёт к нему на глазах у кого-то, даже если это всего лишь евнухи с опахалами, и ни за что не согласится принять его ласки под взглядами слуг. Заметив это, она усмехается, но продолжает стоять рядом с лампой, словно завороженная огнём, спокойно горящим под полупрозрачным стеклом. — Ты слишком щедр со мной, — наконец говорит она. — Яхонты, алмазы, дворцы, корабль… Ты думаешь, твой народ будет рад этому? — Этому будешь рада ты, — Кхамул усмехается. — Или не будешь? Чего ты хочешь? Хочешь, разобью для тебя сад? У нас есть легенды и о садах в пустыне. Хочешь сад из легенд? Или высокую-высокую башню… Она смеётся и, наконец, подходит к нему. — Ты щедр, — и она садится к нему на колени, тут же обвивая шею Кхамула руками, словно золотыми цепями, которые он носил, когда облачался в одежды правителя. — Но я ведь ещё ничего не дарила тебе. — Я тоже, — вкрадчиво говорит Кхамул, немедля запуская руку в её огненные волосы. — Скажи, чего ты хочешь, и это немедленно будет твоим. Скажи… Она не даёт ему договорить. Улыбаясь, она подносит палец к его губам и слегка качает головой. Её волосы даже в царящем здесь полумраке сияют словно полуденное солнце. — Я хочу одарить тебя, — наконец говорит она. — Я подарю тебе кольцо. Не простое, а волшебное. Ведь и о кольцах в ваших легендах говорится…