You found me

Биллу было четырнадцать, и он любил Беверли. Да, он со стопроцентной уверенностью мог утверждать, что любил её улыбку, её волосы и глаза, любил её всю, каждую мелочь. Существовали тысячи причин любить Беверли, и Билл старался не упускать ни одной. Биллу было четырнадцать, и он был счастлив, ведь Беверли любила его в ответ. Они встретились в грязном переулке у аптеки, когда младший брат Билла Джоджи разбил колено (Билл учил его кататься на велосипеде), и ему срочно потребовалась помощь. Тогда Беверли, просто проходящая мимо, не пожалела своих денег и купила для мальчика заживляющий крем и набор пластырей с динозаврами, на которые Биллу не хватило совсем немного. Таким образом старший Денбро был очарован, девушка приглашена на свидание, а Джорджи осчастливен мордами ящериц на коленке. Вечером того же дня, когда братья вместе собирали из конструктора большую зеленую черепаху (у Джорджи была мания зеленого, не иначе), разговор о встреченной девушке завёлся сам собой, и Биллу потребовалось много усилий и времени, чтобы заставить брата прекратить выкрикивать: «Вы хорошо смотритесь вместе, ты сделаешь ей предложение?». И не то чтобы парень не хотел быть с такой девушкой, как Беверли, просто в дуэте «Билл-Джорджи» старший Денбро решил взять роль рассудительного, не делающего поспешные выводы человека на себя, как и полагалось при его возрасте. Джорджи искренне не понимал такого настроя, ведь как человек, подаривший тебе пластыри с динозаврами, может быть плохим? И в самом деле, девушка оказалась просто замечательной (Билл решил, что двух встреч вполне достаточно, чтобы сделать подобные выводы), и стоило только удивляться, как её до сих пор не прибрали к рукам. Как оказалось, друзей у Беверли не было тоже, и Билл всерьез начал подозревать, что все люди в Дерри сошли с ума. Если задуматься, она идеально подходила парню — у них были похожие вкусы в музыке, схожие увлечения, сочетающиеся черты характера, но главным было отсутствие близких людей. Конечно, у Билла был любимый брат Джорджи, но он был слишком мал, чтобы понимать проблемы подростка, и Денбро был благодарен небесам, за то что они послали ему девушку. У Беверли были напряженные отношения с пьяницей-отцом, и не было совсем никого под боком, кто мог бы успокоить в момент истерики. До тех пор, пока не появился Билл. Билл и Беверли — двое одиночек, нашедших себя друг в друге. Билл и Беверли. Беверли и Билл. Они начали встречаться спустя всего пару недель, и Билл мог поклясться, что чувствовал их нерушимую связь, что с каждым днем только крепчала. Даже теперь, через целый год, он ощущал каждую минуту свежей и острей, если рядом находилась девушка. Билл действительно любил её. Однако небеса не планировали оставлять подростков в покое и приготовили для них ещё много новых чувств и эмоций. В тот день погода была совершенно такой же, как недели до этого — палящее солнце надоедающе не желало зайти за облака хоть на минутку, было жарко и немного душно, отчего многие люди не спешили выходить на улицу. Однако ни Беверли, ни Билла это не смущало, и они решили выбраться на совместную прогулку в парк и поесть мороженого вместе. Билл совершенно не по-мужски вертелся у зеркала уже около пятнадцати минут и всё никак не мог понять, чего в нем не хватает. Он внимательно всматривался в свое отражение, пытаясь найти недочёты, но не находил. Когда наступило время выходить, парень горестно вздохнул, бросая свое бесполезное занятие, но тут Джорджи, всё время наблюдавший за братом со стороны, вздохнул тоже и, со всей серьёзностью, на какую только был способен, покачал головой. — Надень рубашку сверху, Билли, — младший Денбро ткнул пальцем в одну из множества рубашек, висевших на вешалках в шкафу. — Если будет жарко, ты можешь просто закатать рукава, да? Билл удивленно повернулся к брату, отчего Джорджи тихо захихикал, прикрывая рот ладошкой (у Билла была по-настоящему забавная мимика). — С-спасибо, Джорджи, — Денбро слегка улыбнулся и, следуя совету младшего, надел предложенный предмет гардероба. И действительно, теперь всё встало на свои места. Билл и не предполагал, что любимый тандем, состоящий из футболки и рубашки, срастется с его образом настолько, что он будет казаться странным самому себе в чем-то другом. — Я п-п-правда выгляжу не так б-без неё? — задал интересующий вопрос парень, хотя понимал, что у Джорджи такое спрашивать бесполезно — он видел слишком много разной одежды на брате, и для него будет привычен любой Билл. — Для меня ты всегда выглядишь правильно. Я привык смотреть на твоё лицо, а потом на одежду, так что всё хорошо, — мальчик улыбнулся, обнажая ряд ровных зубов, а Билл вновь задался вопросом, почему его брат такой необычайный. — Иди быстрее, а то опоздаешь. Обычно Билл не слишком часто прислушивался к советам Джорджи, но иногда младший Денбро говорил по-настоящему умные вещи, и это был именно тот случай (пускай грозящее опоздание и было совершенно очевидно). — Хорошо, — Билл тепло улыбнулся и ласково растрепал волосы брата, как делал всегда, когда им предстояла разлука. — Люблю тебя, Билли. — Я тебя тоже. * * * — Что, снова заболтался с Джорджи? — А ты снова п-пришла раньше, чем нужно? Билл и Беверли рассмеялись, обмениваясь приветственными тычками и ощущая ту необыкновенную атмосферу, которая возникала у них только рядом друг с другом. Денбро вновь почувствовал легкость в груди, определенную им как состояние полного счастья, и он видел, что Марш чувствовала то же. — Всё как обычно? — улыбнулась она. — Всё к-к-как обычно. Значит, по к-курсу м-мороженое? Билл, сколько себя помнил, не особо любил мороженое. Бывало, от холода этой сладости у парня сводило зубы, и досадный эффект речи в виде заикания чаще давал о себе знать, поэтому Денбро предпочитал шоколад. Однако, Беверли пресекала любые попытки отговориться от небольшой порции пломбира хоть иногда, и с тех пор Билл понял, что очень зря относился к мороженому так холодно. «Оно должно таять от одного твоего желания его съесть, покажи, насколько ты горяч», — постоянно говорила девушка, но Билл, к большому сожалению, пока не достиг такого уровня. Привычный путь от главного входа в парк до любимого ларька занимал немного времени, но подростки любили максимально его растянуть, чтобы успеть рассказать последние новости (их, по обыкновению, было мало, ведь Билл и Беверли виделись почти ежедневно), надышаться свежим воздухом до головокружения и сыграть в игру «Что я вижу?», в которой Денбро был очень хорош. На этот раз Билл разглядел зеленого кузнечика среди травы (талант видеть зеленое на зелёном развил в нем Джорджи, настоящий фанатик этого цвета), и Беверли никак не могла отгадать. — Билл, кажется, здесь снова стали продавать чай с шариками! — вдруг воскликнула девушка, кивая головой в сторону, и Денбро хотел уж было попросить не переводить тему и признать свой сегодняшний проигрыш, но, взглянув в указанную Беверли сторону, замер на вдохе. Первым, что он увидел, являлся не цветной стаканчик с фруктовым чаем (такие не продавались тут с прошлого лета), а незнакомый Биллу парень, сидящий на одной из множества лавочек. Он был самый обыкновенный — с темно-русыми волосами, завивающимися в забавные кудряшки, примерно того же, что и сам Денбро, роста, в невыделяющейся одежде — пастельного цвета рубашке и шортах. Типичный среднестатестический подросток. Он сидел, слегка склонившись над тетрадью и, кажется, что-то рисовал, часто хмурясь и стирая линии ластиком. Рядом стоял стаканчик с холодным чаем, и незнакомец постоянно протягивал руку, чтобы сделать глоток. Билл видел, как двигается его кадык, и в тот момент у него самого пересыхало в горле. Денбро не знал, почему этот парень так бросился ему в глаза и наверняка надолго отложился в памяти, да и не старался раздумывать об этом, у него были дела поважнее всяких незнакомцев на лавках (хотя он действительно им заинтересовался). — Т-тогда давай возьмем тоже? — спросил Билл, не поворачиваясь к девушке, и продолжил смотреть на сидящего парня. — Ты выпьешь со мной? — скорее утверждающе, чем вопросительно взглянула Беверли в ответ. — Что ты там всё разглядываешь? Снова кузнечика увидел? Или в парня влюбился? — Т-ты догадалась! — Денбро всплеснул руками, негодуя из-за кузнечика и пропуская последнюю фразу мимо ушей. — Когд-д-да ты узнала? Сидящий на лавочке незнакомец поднял голову и посмотрел прямо на Билла. Веселое «или в парня влюбился?» пронеслось в голове, и Денбро отвел взгляд в сторону, продолжая хмуриться. — Ничего я не в-влюбился. П-п-просто задумался. Когда ты узнала? Марш некрепко сжала плечо парня, как бы успокаивая его эмоции. — Только что, если честно, — она рассмеялась, по обыкновению прикрывая рот ладонью, и Билл не мог не улыбнуться тоже. Он был не в состоянии долго злиться на Беверли даже в шутку, а девушка беззастенчиво этим пользовалась, продолжая подкалывать парня (однако она никогда не стремилась обидеть всерьёз). — Я прощу тебя на эт-тот раз. — О, конечно, спасибо за такую щедрость. Парень и девушка вновь обменялись тычками, тихо смеясь (Билл так и не сумел сохранить хмурое выражение лица), и продолжили свой путь до ларька. Билл Денбро так и не заметил пронзительного взгляда в спину. * * * — Это жидкость, и.. — Чай? Это слишком просто, Билл! — Беверли взболтала остатки напитка на дне пластикового стакана и удобнее устроилась в траве. Они вдвоем всегда любили валяться на газоне в парке, прижиматься друг к другу и вспоминать что-то забавное. Но сейчас было слишком жарко для подобного близкого контакта (не то чтобы Биллу и Беверли было хоть какое-то дело до этого), и подростки попросту катались в зелёной траве, смеясь и изредка замирая, глядя в небо на проплывающие облака. — А ты х-хотела чего-то с-с-сложного? Ладно. Я вижу человека, к-который является одним из самых прекр-красных людей в этом мире, — Денбро заглянул в глаза девушки, в её прекрасные зеленые глаза, что так задели его в первую встречу, и легко улыбнулся. Беверли вся будто заискрилась, но только сказала: — Разве можно загадывать самого себя? Билл удивленно вскинул брови и как-то особенно шумно вдохнул. Поцелуй вышел нежным и легким, таким, что казалось ужасным увеличить напор хоть немного, чтобы не разломать их хрупкую связь. Билл чувствовал, будто что-то взволнованно спутывается в груди, и это вызывало у него легкую дрожь. Беверли выглядела счастливой, особенно солнечной и тёплой, и, черт побери, это было действительно лучшим, что парень ощущал в своей жизни. Биллу Денбро было четырнадцать, и он больше не чувствовал себя одиноким. * * * Стэнли Урису было четырнадцать, и он был глубоко несчастен. Да, он со стопроцентной уверенностью мог утверждать, что был несчастен целиком и полностью, каждой клеточкой тела, почти бесповоротно. Стэнли Урису было четырнадцать, и у него в груди зияла огромная дыра. Происхождение этой дыры было непонятно даже самому Стэну, но он ежедневно ощущал ноющую боль где-то у сердца. Непролитые слёзы размывали уродливые края изодраной души, делая дыру в груди ещё больше, и парню с каждым днем всё сильнее хотелось прекратить эти мучения. «Ты совершенно одинок. И останешься одиноким до самой смерти. Так не проще ли ускорить её приход?» — постоянно твердил про себя он, но на активные действия не решался. «Возможно, завтра меня собьет машина, и всё это закончится, не стоит разочаровывать отца ещё больше. Надеюсь, он хоть немного будет сожалеть о моей смерти. Какая чушь.» Стэнли никогда не чувствовал любви отца. Возможно, только в раннем детстве, когда от него ждали не так много, но уж точно не сейчас. Сейчас их отношения напоминали больше отношения подчиненного с боссом, чем сына с отцом, и это просто уничтожало поначалу. Однако, в последнее время казалось совершенно привычным (хотя иногда Стэн ловил себя на мысли, что раньше было легче — по крайней мере, ещё несколько месяцев назад Урису не хотелось умереть настолько сильно). Парень не был уверен, что с ним происходит, хотя постоянно думал об этом, ощущал, что от размышлений боль становится ещё сильнее, но не мог прекратить мучать себя. Стэнли Урис был дураком, потому что не мог ничего, кроме падения на самое дно. И визиты психиатра раз в неделю ничем не помогали. «Ты низшая ступень человечества, ничтожество, и здесь ничего нельзя поделать», — постоянно вспоминались слова Генри Бауэрса, одного из хулиганов средней школы Дерри, и Стэн с каждым днем начинал верить ему всё больше. Он начал верить ему настолько, что самые свои хорошие качества превращал в минусы. Однако, небеса совершенно не желали терять парня и приготовили для него ещё массу новых чувств и эмоций. В тот день Стэнли планировал заниматься тем же, что и дни до этого — бесконечным пребыванием в своей комнате и самокопанием, но у его матери, Андреа Урис, были другие планы. Обычно женщина не слишком часто разговаривала с собственным сыном, не столько из-за нелюбви, сколько из-за боязни сказать и сделать что-то не так, как хотел бы её муж. «Слабохарактерная», — иногда думал Стэн и опускал голову, стыдясь своих мыслей. Мать никогда не поддерживала его, как бы сильно не любила. Стэнли лежал на кровати, устремив свой взгляд в потолок, когда она зашла. «Странно», — сразу подумал парень, но промолчал и только незаинтересованно взглянул на мать. — Стени, — начала женщина, — Ты безвылазно сидишь дома уже два месяца. Это вредно для твоего здоровья. Сходи прогуляться, пожалуйста. Урис заподозрил неладное. То, что мать внезапно пришла с просьбой, больше даже похожей на приказ, было удивительно. Скорее всего, это было дело рук отца, но в таком случае это было ещё более странно. Отец никогда не волновался о состоянии Стэнли, хотя парень отчаянно желал обратного (пускай и не хотел этого признавать). В любом случае, Урис действительно решил выбраться из дома, ему казалось уже, что кроме него, матери с отцом и женщины-психиатра в мире никого нет — так давно он не видел других людей. Внезапно захотелось свежего воздуха, о котором Стэн даже не думал всё это время, и от подобного желания горло схватило спазмом. Только теперь парень понял, насколько нуждался в небольшой прогулке на улицу. С собой Стэнли взял черный рюкзак с расходящимся замком на боковом кармане, который он обычно носил в школу. Там уже лежало всё, что нужно: блокнот, пенал, скучная книжка из библиотеки Урисов и пачка антибактериальных влажных салфеток — он не вытаскивал ничего из этого ещё с времен, когда закончился учебный год. Было бы неплохо взять ещё плеер с наушниками, но парень понятия не имел, где они были. «Поищу, когда вернусь», — решил он, надел чистую одежду из шкафа и медленно, будто нехотя выбрался на улицу, всё же не удержавшись от мытья рук — лечение, по всей видимости, не слишком помогало. Сразу же в горло забралась легкая духота, и Стэнли успел пожалеть о решении выйти на прогулку, однако возвращаться так же не было желания — парню казалось это смертельным. Дойдя до огородительного забора, Урис немедленно отметил все изменения, произошедшие за всё то время, что он отсиживался дома. Во дворе стало только чуточку более по-другому: газон казался давно не стриженным, в отросшей траве путались редкие упавшие листья. Велосипед, на котором Стэнли обычно ездил в школу, теперь казался брошенным, и от этого в груди возникало какое-то странное чувство, похожее на тоску. На улице, несмотря на скорый сентябрь, было по-летнему тепло, но у Стэнли уже бушевала печальная осень. * * * Городской парк выглядел очень свежо. Кажется, даже Урис немного взбодрился, наблюдая такое разнообразие зеленого, и ощутил ту необыкновенную атмосферу не желающего уходить лета. Сразу же захотелось чего-то холодного, и Стэн был в самом деле рад, когда в боковом кармане рюкзака внезапно нашлось немного денег. Выбор пал на баббл-ти — интересный напиток, что в Дерри было не так-то просто достать. Парню нравился подобный вид чая, и он давно уже старался попробовать все существующие вкусы, но это было очень сложно, если учесть, что компоненты можно было выбрать самому. К тому же, Стэн уже и забыл, что он пил, а что нет, поэтому теперь идея казалась глупой. Вообще, с приходом затяжного депрессивного состояния, много вещей в жизни Уриса стали казаться полнейшим бредом, не имевшим даже права на существование. Стэн разочаровался во всех своих прежних мечтах и стремлениях, он не рвался к исполнению своих целей, боясь, что они окажутся очередными временными маниями страдающего от расстройства мозга. Наверное, из действующих желаний осталось только одно, совсем небольшое — научиться рисовать, но Стэнли не занимался этим достаточно долго и сейчас не был уверен, сможет ли сделать хоть что-то. «Сегодня нужно уйти в абсолютный отрыв», — решил парень. Купив самый большой стаканчик чая с виноградным вкусом, он удобно устроился на лавочке и достал из рюкзака свой блокнот, в котором обычно рисовал птиц — единственное, что у него действительно хорошо получалось. Тут были карандашные наброски зябликов, канареек, соек, воробьев, синиц, пара рисунков голубей (парень их не очень любил), рисунок совы с кривым клювом и даже попугая, но самой просматриваемой страницей была та, что заполнялась Урисом в дикой спешке (урок литературы подходил к концу). На ней были сделаны наброски то ли грачей, то ли ворон, Стэн никак не мог понять, и это подмывало открывать разворот блокнота снова. Парень постоянно говорил сам себе, что ему стоит залезть в библиотеку и всё же узнать, чем отличаются одни от других, но постоянно забывал об этом, или не было желания, или было опасение, что в итоге его рисунки не окажутся рисунками ни грачей, ни ворон. Стэнли казалось это смертельным. Однако, сейчас, пока парень не догадывался о роде птиц на одном из разворотов своего блокнота, его жизнь находилась в безопасности, по крайней мере частично, и он решил не менять этого состояния хотя бы пару дней. Когда в руку лег легкий деревянный карандаш, Стэн даже вскинул брови, настолько это было непривычно. Всё же несколько месяцев без тренировок сделали своё дело — парень совершенно не чувствовал уверенности в рисовании. Первая линия вышла какой-то совсем неровной и жирной, и это заставило вспомнить о жуткой картине в кабинете отца, изображающей женщину, кривую и темную, которую Стэн, если быть честным, до сих пор немного боялся. «Совершенно неправильно заниматься такими глупостями в четырнадцать, Стэнли», — сказал бы отец, поэтому парень предпочитал молчать об этом давнем своем страхе и только слегка отворачивался от картины, когда заходил в кабинет. Следующая линия оказалась ещё хуже, чем первая. Она была настолько кривая, будто Стэн ехал сейчас в машине по каким-то ухабам или, может быть, катился на велосипеде до школы, а ещё толщина её начала и конца была разной. Это показалось Урису настолько уродливым, что он незамедлительно стер своё творение ластиком, однако на бумаге остался внушительный след, не уничтожаемый никакими усилиями. Третья попытка была наиболее удачной из всех сделанных, нарисованная поверх стертой второй, чтобы зря не расходовать бумагу. Правда, в сочетании с «волнами» предыдущей, она выглядела странно, и Стэнли даже поставил под вопрос её лидерство, но линия, похожая на жуткую картину, всё равно проигрывала, хотя бы из-за своего названия. — Это предвзятое отношение, Стэнли Урис, — тихо шепнул парень сам себе и рассмеялся в собственной голове, тут же сравнивая смех с истерикой, подбирающейся всё ближе. — Нет, всё хорошо, я ещё держусь. Оставалось только догадываться, сколько Стэн ещё мог держаться, но видели небеса, это был небольшой срок. Рисование мало помогало в поддержании нормального состояния, особенно если учесть последние неуспехи в этом деле, от которых Урис раздражался всё больше. Былой «удивительно спокойный ребенок» оказался бомбой замедленного действия (хотя, в действительности, довольно много людей такими являются), грозящейся взорваться в ближайшее время. Однако, Стэн очень надеялся максимально оттянуть этот момент. Рисовать совершенно не получалось. Урис уже около десяти минут боролся с воробьем — лапы выходили совершенно не так, да и форма тела была какая-то неправильная. Он уже сбился со счета, сколько раз использовал ластик (бумага начала стираться), а на воробье начало разрастаться пятно. Стэн был готов поспорить, что не видел такого пятна с тех пор, как только учился рисовать, и это заставляло ужаснуться. Парень стойчески подавлял слезы, норовящие вырваться от обиды, и пока это получалось, на удивление, не так плохо. Урис вдруг почувствовал острую необходимость увидеть каких-нибудь незнакомых людей, считая, что это поможет ему сосредоточиться, лишь бы только это были не дети, ведь они очень любопытны и всегда норовят посмотреть, что же это ты там делаешь. Особенно плохо рисовать или играть в игры на телефоне — в таком случае маленькие нарушители спокойствия прочно обосновываются рядом с тобой и довольно часто (это особенно раздражало Стэна) пытаются заговорить: похвалить «эту очень красивую штуку», попросить дать порисовать или поиграть тоже, разговорить по поводу имени, возраста и прочего. Рассказывать о себе Урис точно не хотел, да и не смог бы, он просто не умел красиво выражать свои мысли. Иногда Стэн представлял себе знакомство с новым другом (у него и старых-то не было) и ясно видел, как на вопрос «а что ты любишь?» неловко мялся и нервно царапал запястья короткими ногтями. Да, к знакомству с новыми людьми Урис был совершенно не готов. Воробей не желал получаться так отчаянно, что Урис решил бросить эту затею и нарисовать зяблика, и это было не самой разумной идеей с его стороны — зяблики были сложнее, чем воробьи. И в самом деле, эти птицы получались гораздо отвратительнее предыдущих, но Стэн, скрипя зубами от досады, всё же решил закончить хоть что-то. Ластик, казалось, уже сросся с рукой. Когда в парке появились люди, также не испугавшиеся жары и легкой духоты, Стэнли уже расправился с крыльями зяблика, и снова мучился с лапками, постоянно возвращаясь к прошлым своим рисункам и силясь понять, что же сейчас не так. Слезы больше не подступали к глазам, зато раздражительности стало больше, и парень постоянно хмурил брови. Услышав шум голосов неподалеку, Стэнли весь съежился — людей было явно больше одного. Натыкаться на группы молодых людей парень особенно не любил, ведь тогда к нему могут пристать с вопросами (люди редко поступают так, когда они одни), хотя такое случалось не очень часто. Урис никогда раньше не обращал внимания, но сейчас он открыл для себя, что не так уж и любит людей. «Он у вас интроверт, — говорила Марина Рибсон, психиатр, которая работала со Стэнли, — таким людям удобнее в одиночестве». Стэн не был согласен с ней полностью («посмотри, во что меня превратило это чертово одиночество» — хотелось закричать ему), парню вообще казалось, что мисс Рибсон мало что смыслит в психологии, но пока это было так — Урис чувствовал себя хуже в обществе. «Это потому что у меня нет друзей в этом самом обществе», — твердил себе Стэн и слегка качал головой — поживем — увидим. — Билл, кажется, здесь снова стали продавать чай с шариками! — Урис поднял голову, дергая рукой и слегка размазывая зяблика, и внимательно всмотрелся в силуэты впереди. Он увидел двоих — рыжую девушку с короткой стрижкой и высокого парня. Не смотря на широкую тротуарную дорожку, они шли очень близко друг к другу, отчего у Стэна создалось ощущение, что они являлись парочкой. Скорее всего, так и было. В любом случае, выглядели они очень гармонично, и парень даже поймал себя на мысли, что ему приятно за ними наблюдать («вот глупости, я вижу их совсем недолго» — проворчал он у себя в голове). На самом деле Стэнли был уверен, что этих двоих он уже где-то видел, если судить по возрасту, вероятнее всего, в школе. Да, он определенно помнил что-то подобное. — Т-тогда давай возьмем тоже? — произнес парень и Стэн видел (кудрявая челка позволяла незаметно наблюдать за незнакомцами), что он смотрел прямо на него. От этого в груди зарождалось явное беспокойство, но — Стэн действительно это признавал — заикающийся парень не выглядел опасным, вовсе не из-за деффекта речи, он сам по себе казался каким-то безобидным. — Мило, — на выдохе произнес Урис ни с того ни с сего и принялся благодарить всех известных богов (Элохима в частности) за то, что ему хватило ума сказать это тихо. — Ты выпьешь со мной? — спросила девушка, и более-менее успокоившийся Урис внимательно вгляделся в её лицо. Даже издалека была видна россыпь веснушек на светлом лице, но, Стэн был готов поспорить, и без них она выглядела, как маленькое солнце. Он определенно понимал того парня, Билла, кажется, выбравшего эту девушку, если они, конечно, встречались. Однако, особого влечения Стэнли не испытал, что было неудивительно для него, в принципе не испытывавшего влечение ни к кому. И в самом деле, если обратиться к прежним годам, Стэн не помнил ни одного момента, когда его кто-либо увлекал, будь то симпатичные, аккуратные девочки или оторвы, вроде этой рыжей (Урис был уверен, что эта девчонка любому задаст жару). — Что ты там всё разглядываешь? Снова кузнечика увидел? Или в парня влюбился? Веселое «или в парня влюбился?» пронеслось в голове, и Урис резко вскинул голову, отрываясь от рисования (в действительности, он уже несколько мгновений не рисовал, наблюдая за парочкой). Глядя прямо на парня по имени Билл, он внезапно представил себя на месте той девушки, и это заставило его задуматься. Несмотря на то, что Стэн являлся сыном раввина, мужеложство не вызывало у него отторжения, чего он никогда в своей жизни не сказал бы отцу. Представляя себя геем, Урис не чувствовал ничего, кроме легкого интереса, направленного на процесс принятия самого себя — как вообще человек узнает, что он гей? «Ему просто не нравятся девушки, так?», — сам ответил на свой вопрос Стэн, и на этом его интерес поугас. Правда, теперь ему стала интересна реакция парня напротив. Он слышал подобные шутки в сторону молодых людей только несколько раз, и парни в ответ начинали поливать грязью людей нетрадиционной ориентации (Дерри был довольно гомофобным городком), так что Стэн бы совершенно не удивился подобным словам и от этого человека. Однако, парень отреагировал вполне спокойно. — Ничего я не в-влюбился. П-п-просто задумался, — произнес он тихо, но Стэн, весь превратившийся во слух, всё же уловил эту фразу. Последующий диалог Урис услышать уже не смог — слова парочка произносила тихо, смеялась громко. Что-то сильно кольнуло в сердце. Глядя на этих двоих сейчас, Стэнли как никогда ощущал свое одиночество. Ему хотелось смеяться с близкими тоже, ходить в парк вместе, пить чай вместе, шутить (парень не был уверен, что у него существовало чувство юмора) и делать ещё множество простых вещей, что наверняка делали все друзья. У Стэна ничего этого не было, и он чувствовал себя самым несчастным человеком в мире. Провожая взглядом удаляющихся девушку и парня, Урис понимал, что он, кажется, был проклят. И никакое чтение Торы не могло ему помочь. Стэн откинулся на спинку лавки, низко опустил голову и вспомнил — завтра к нему должен был прийти психиатр. Стэнли Урису было четырнадцать, и ему ничего не могло помочь.