***
Кихён завороженно смотрел на Хёнвона, как дети смотрят на благородных взрослых, что спасли маленького котёнка, забравшегося на самую высокую ветку на дереве чудесным образом; как кошка-мать смотрит на своих красивых детей, ласково облизывая их редкую шерсть. Хёнвон уловил этот любопытный взгляд, резко повернулся в сторону Кихёна и мягко улыбнулся, беспечно заломив руки за головой и прогуливаясь по поребрику утреннего города. часы протрещали короткое: "6 утра", и вопрос в воздухе витал один: почему он так рано находится на улице? в наше неспокойное время причины можно придумать любые: начиная простыми "не спится" и заканчивая чем-то вроде "лишь по утрам бывает спокойно, когда офицеры и армейские псы не рыскают, тыкая дулом пистолета в очередного осиротевшего ребёнка, что скрывается от глаз городских где-то в тёмных и особенно холодных закоулках". солнце слепило и бросалось в глаза черноглазу Кихёну; он то и дело щурился, снова ища глазами Хёнвона и следуя за ним по пятам, словно стараясь как-то схватить. — замечательная погодка сегодня, не так ли? — Хёнвон поравнялся с ним по пути, непринуждённо улыбаясь и широко шагая по тротуару. — именно утром, когда на город не опустилась душное и одурманивающее чувство постоянной занятости, чувство быстро улетающего времени, когда люди гоняются за своими глупыми идеалами и ищут спасение, шатаясь по углам города и не замечая всех самых прекрасных его деталей; одна лишь мысль о том, что даже в военное время никто не может утешать себя, находя прекрасное в простом, когда душа радуется просто потому, что ты всё ещё жив и не лежишь на алой от крови твоей и твоих друзей траве, и над головой не проносятся разряды, и огромные лапы смерти не тянут тебя куда-то ко дну... так будет всегда, пока люди верят во что-то, пока понимают, что есть во что верить, что защищать, чем гордиться или о чём сожалеть. вера — это жизнь, и она может быть в любом виде. когда кто-то ни во что не верит, это равносильно медленной смерти. некоему бесцельному существованию. Кихён молча слушал его, захлёбываясь этой речью и наслаждаясь каждым отзвуком этого сладкого голоса, когда эта речь льётся, словно жизнерадостный водопад на краю леса. ему и не нужно было ничего другого, потому что эта наивная, но такая уютная философия — это тот самый мир, мир без фальши, притворства, убийства и безработицы, самообмана и лжи, коррупции и мести; это то, чего не хватает каждому человеку, каждому существу, имеющему душу. время летит быстро. часы проговорили "8 утра", а это значит, что пора дядькам в военной форме настороженно осматривать город, держа в страхе. — Кихён, знаешь, какое произведение я люблю всей душой? — нет, какое? — он вопросительно посмотрел на Хёнвона. — "горе от ума" Александра Сергеевича Грибоедова. русское произведение. я уверен, что ты, скорее всего, о нём не знаешь; так позволь же рассказать, почему я так люблю его, — он потянулся и уловил одобрительный кивок собеседника. — знаешь, сколько бы в мире ни существовало сказок с хорошей концовкой, классических произведений про лень и любовь, есть что-то, что может быть актуально спустя многие столетия. я до сих пор прекрасно помню речь одного из главных героев, что так горячо рассуждал о современном и прошлом поколении: "мундир! один мундир! он в прежнем их быту когда-то укрывал, расшитый и красивый, их слабодушие, рассудка нищету; и нам за ними в путь счастливый". и действительно, знаешь, один против всех — это действительно то, что до сих пор не нашло своего компромисса. век нынешний и век минувший — это грандиозное столкновение и сейчас хорошо видно, когда даже в нашем, двадцать первом веке, разные приоритеты: кому-то нужны цветы, радость, семья и уютный дом, а кому-то есть дело лишь до орденов, воинских званий да хорошую репутацию. на этом и построен наш мир, и ты никак не изменишь его: не все понимают, что это не то, ради чего стоит перегрызать друг другу глотки; не то, когда можно горделиво запрокинуть голову и охотно тыкать пальцем в любого прохожего, обвиняя всех, кроме самого себя. это коварство, мандраж, а самое главное, здесь никогда не найдётся понимания, — он на секунду умолк, перевёл взгляд на слушателя и продолжил. — век минувший считает, что ученье — чума, а умные люди и вовсе ярмо, которое нельзя обвести вокруг пальца, запугать примитивными вещами и держать в страхе, где-то из тени дёргая за нитки. — но ведь это нечестно... — Кихёну явно не нравилось такое мировоззрение. — да, верно, это нечестно. это коварно. но и ты пойми, что никто не признаёт того, что не прав. век минувший — допустим, та же самая рабочая сила, те же военные — всегда будут считать, что они правы, потому что по их устаревшим меркам мир таким и должен быть: век слабодушия, неравенства между народом и вечной манипуляцией. они живут этими суждениями и довольны этим, в то время как современные убеждения подходят по всем нормам морали. только в 21 веке начали задумываться о правилах в обществе, этикете и в целом хорошем поведении. самая странность состоит в том, что век минувший тем и отличен, что там важно было лишь мнение других. сейчас кому есть дело до общественного мнения, когда эгоизм — всё, что в нас осталось? — к чему ты клонишь? — к тому, что военные и мы — люди разных убеждений. сколько ни трать красноречия и не бейся в слезах перед их хорошо вымытыми новыми ботинками, их рука не дрогнет ни секунды, когда палец будет на курке, а дуло направлено на очередную обедневшую мать без крыши над головой. война... сколько смысла в таком простом и широко употребляемом слове, подумал Кихён. и ведь никто не понимает её сути. лишь поверхностно знает о ней.***
на улице уже вовсю крутился народ, и Кихён тоскливо смотрел на эту рутинную труппу. вспоминая монологи Хёнвона, жизнь обретает такой невинный характер в глазах одних людей, что становится даже страшного от постоянного преувеличения каких-то небольших деталей. вот передо мной окно, думает Кихён. много народу, но не меньше людей в военной форме, смешавшихся с обычными гражданскими. справа переулок, отдалённо напоминающий провинцию: вот уже чувствуя запах свежих булок в переходах, и еле чуемый аромат наполняет тебя, и ты понимаешь, что день сделан, и снова и снова улыбаешься каждому прохожему, стирая их понурые и пессимистичные гримасы, и у них наверняка промелькнёт мысль, что в этом мире остались жизнелюбивые мирные люди. слева находится переулок... а там кто-то тычет дробовиком в маленького малыша лет семи. Кихён выскочил на улицу, на ходу натягивая кофту, в сторону этого закоулка. на его удивление, он увидел там Хёнвона. снова. всё, что я слышал и видел, — гневные крики военнослужащих на ребёнка и Хёнвона, отборный мат и угрозы застрелить обоих. Кихён уже собрался выйти. — меня интересует один вопрос: что вам сделал этот ребёнок? или у вас приказ такой зачищать город от "черни" по вашему усмотрению? — он говорил спокойно, слегка улыбаясь. от него веяло уверенностью и всё тем же странным дружелюбием. — это не касается тебя, — рявкнул на него офицер. в следующий момент Хёнвон достал из внутреннего кармана, кажется... цветок? Кихён удивлённо смотрел на всю эту картину. вот перед ним он, невозмутимый, красивый, высокий, худоватый и простой, держит в руках голубой цветок, напоминающий колокольчики, и суёт эти цветки в дуло дробовика. в каждое. всё так же легко и непринуждённо улыбаясь, без тени волнения. — так-то лучше, — сказал он. — теперь вы не напугаете, надеюсь, народ бессмысленными выстрелами в жертву ради бессмысленной цели? с секунду стояло молчание, и лишь тихие всхлипы ребёнка были слышны где-то неподалёку. затем тяжёлый шаг офицеров, что ретируются из этого места. чёрт возьми, немыслимо! Кихён выбежал из-за угла, и Хёнвон понял, что он ждёт ответов. — эти цветы — символы. это цветы, что находятся на их гербе, то, что удерживает их от разбоя, страшась кары божией, — он снова улыбнулся. — иногда людьми нужно манипулировать, но только ради мира во всём мире. видишь ли, религиозным людям очень легко запудрить мозги; ты, думаю, сам видел до ужаса шумных старушек, что во всю глотку кричат на военных "кара божья вас постигнет за все ваши грехи". и они верят. потому что они такие же. люди всегда верят во что-то. это то, что позволяет им жить, держаться на плаву; это то, что отличает их от животного, то, ради чего, в основном, на этом свете существуют многие люди. вера в будущее, вера в себя, вера в бога, вера в людей, вера в доброту... можно приплести сюда до безобразия огромное количество положительных и отрицательных слов, и все они будут точно описывать каждого человека, которого ты случайно задел плечом в переходе или увидел из окна своего дома. в некотором смысле, мы все видим друг друга насквозь, просто эгоцентризм не позволяет зацикливаться на этом, думать об этом, считая это настоящей мелочью. ты не увидишь этого человека больше, тебе нет дела до него. поэтому ты даже не думаешь об этом. — а что, если думаю даже о прохожих? — в таком случае, Кихён, — он протянул руку к солнцу, — тебе подвластен весь мир. — почему? ответа не последовало. Кихён и не хотел слышать ответа. он сам не знал, почему, но он был уверен, что это было лишним. тем временем, Хёнвон снова мягко ему улыбнулся. Кихён и не заметил, как прошло уже больше часа с момента, как он присел на лавку и вспомнил об этом прошлом. он улыбнулся самому себе. он до сих пор не знает, что это за человек, откуда он, чем он занимается по жизни и где он сейчас. всё, что он знает, — имя и то, что он тоже был в некоторой степени военным. почему в некоторой степени? он тоже не знал ответа на этот вопрос. но этот человек — Хёнвон — непременно тот, кто нужен миру, тот, кто подарит своему окружению всё тепло своего тела и сердца. таких людей мало, и Кихён знал это. и таких людей обычно бог забирает первыми. — не время думать о плохом. он поднялся со скамейки, устремляя взгляд куда-то вдаль, глядя мимо солнца. и всё-таки, этот Хёнвон действительно запомнился ему. и стены, и дома, и переулки помнят этого человека, благодарны ему за всё, что он сделал. мир благодарен за то, что такой человек существует, ходит по этой земле и всем доволен.спасибо за то, мой солнечный мальчик, что научил жизни.