Тёмная вода

— Классная татуха. Где набил? Продавщица на заправке выдула огромный кислотно-розовый пузырь жвачки и лопнула его. Липкая пленка покрыла рот и подбородок, мешая говорить, чему Джон искренне обрадовался. Он не хотел отвечать. — Ну что, тебе жалко, что ли? — обиделась продавщица, когда Джон сгреб с прилавка три пачки сигарет вместо одной. Отец вредную привычку бы не одобрил, но кроссворды в бардачке кончились, а слушать радио Джону осточертело еще позавчера. — Это не татуировка. — Да ну, серьезно? А что тог… У нее на щеке, прямо под родинкой, было написано крупными, скошенными чуть влево печатными буквами «Майкл». Хорошее, простое имя. Такое же простое, как и парень, с которым девчонке суждено разделить судьбу. Если неизвестный Майкл не гендиректор какого-нибудь холдинга морозилок, который в дыру под названием «заправка на юге Оклахомы» не заедет никогда. Джон с насквозь фальшивой улыбкой протянул смятые десять долларов и шесть центов. Не сводя потрясенного взгляда с его руки, продавщица рефлекторно отсчитала сдачу и ссыпала в ладонь звонкую мелочь. Реакция у всех была одна: недоверие, удивление, жалость. За последнюю эмоцию хотелось удавить девчонку проводом дешевых наушников, мешала только камера над входом. Джон нервно одернул рукав. — Извини, я не… А ты знаешь хоть, что написано? — Нет. — Блин. Но может, она из Турции или этих, как их там… О, Эмират! Или беженка? Закорючки похожи немного. Вряд ли принцесса с бензоколонки хотя бы раз в жизни видела араба или турка, не говоря уже о том, чтобы узнать в каракулях, обвивавших руку Джона, хоть какой-нибудь язык. Да пусть бы и древнеегипетский, плевать! — Хорошего дня. Джон вышел на улицу, игнорируя обиженный писк продавщицы. Стояла классическая американская жара, от которой подыхали дальнобойщики и вяла кукуруза. Прогноз погоды был неутешительным — пекло будет превращать Землю в филиал Ада еще неделю. Джон с грустью подумал, что пропали мамины георгины и их с отцом свежепосаженный рядок молодых яблонь. Старые давно не приносили урожая, а спилить их мешали горестные вздохи матери и ностальгия. Слишком хорошо Джон помнил, как лазал по этим яблоням, роняя в сочную зелень еще кислые опадки. Может, с молодыми еще и обойдется. Конечно, если озеро недалеко от фермы не захирело, а Эл оторвется от своего драндулета и поможет отцу натаскать воды. Символы непонятного языка появились у Джона, как и положено, в двенадцать лет. От указательного пальца змеей протянулась надпись, расшифровать которую не смог ни священник из ближайшей церкви, ни переводчик, которого отец заманил приличной суммой и бутылкой крепкого красного. Не похоже ни на японский, ни китайский, может быть палестинский, но… Беспомощное лепетание в тот день убедило Джона, что странные закорючки просто-напросто издевались над ним и не складывались ни в чье имя. Они не были написаны даже латиницей, чтобы можно было с горем пополам произнести их! Ладно, и так бывало. У некоторых вообще не появлялось имени предназначенного им человека, а Джону вон, досталась целая «татуировка». Чтобы не расстраивать родителей, он скатался в Вашингтон, где обивал пороги центра языкознания и словесности. Над ним повздыхали, сжимая руку влажными пальцами, взяли анализы (зачем?), перевели закорючки на бумагу и не сказали в итоге ничего путного. Несуществующий язык. Набор черточек и фигурок, который не складывался ни в один известный лингвистам алфавит. — Вам попался человек, придумавший свой собственный язык! — утешил Джона однажды добродушный врач в круглых очках, самый приятный тип из мерзкой когорты одинаковых белых халатов. — Даже если вы с ним или с ней никогда не встретитесь, это все равно любопытно, разве нет? Джон до сих пор так не думал, но спорить с врачами не любил еще больше. Что они вообще могли знать? У большинства из них были нормальные человеческие имена на шеях, запястьях и пальцах, как им объяснить чувство безысходности при взгляде на непонятные письмена? Родители самого Джона прекрасно жили и любили друг друга, несмотря на чужие имена — у мамы на коленке, а у отца возле лопатки. Но оба признавали, что долгое время их мучила пустота в груди, словно оттуда вырвали что-то очень важное. С пустотой Джон как-нибудь да смирился бы, не тыкай каждый встречный его носом в собственную неполноценность. Это раздражало. Ляпнув дверцей фургона, Джон выехал со стоянки и отправился дальше. В Нью-Йорке ждал сноб и богач по фамилии Фицджеральд, с которым Джон подрался на прошлогодней осенней ярмарке. Называть вино, выращенное трудом, потом и кровью — иногда в прямом смысле, — верблюжьей мочой было со стороны Фицджеральда крайне неосмотрительно. Мощным хуком справа Джон отправил его валяться на пыльной земле. Двинул бы еще несколько раз для закрепления эффекта, не споткнись взглядом за изящное женское имя прямо на запястье. Буквы впечатались в вены и выглядели до того плотными, что у Джона невольно вырвался завистливый вздох. Обручальное кольцо говорило само за себя — у сноба был слишком длинный язык и жена, расстраивать которую новостью о смерти любимого было выше джоновых сил. Так он познакомился с Фицджеральдом и оказался в безвыходном положении: либо платить неподъемный штраф, либо работать на сноба, который жил лучше Джона по всем параметрам — и без дыры в груди. В большом городе никому не было дела до чужих имен. Не без труда Джон продрался сквозь людской поток к офису компании — Гильдия, серьезно? Ничего получше придумать не мог? — и наткнулся на личного секретаря Фицджеральда. Она прожгла надпись внимательным взглядом из-под очков, опустила плечи и робко поинтересовалась: — Вам помочь найти переводчика? — Нет, спасибо, — ровно ответил Джон. — Помогите мне найти лифт и начальника. С этого дня я у вас работаю. Луиза Олкотт, как было написано на бейджике, послушно кивнула и провела Джона куда надо, больше не задавая глупых вопросов то ли из чувства такта, то ли не видя смысла клещами вытягивать правду. Правда заключалась в том, что Джон дошел до той черты, когда имя и все, с ним связанное, вызывало лишь глухое раздражение. Через два месяца работы Фицджеральд представил Джону нового напарника. Предыдущий бесславно сгинул в болотах Луизианы вместе с внедорожником. По этому поводу Джон совершенно не раскаивался. Говорил же, что в такие места нужно ехать на танке, так что пусть теперь финансовый отдел думает, как возмещать убытки. — Это Говард Лавкрафт, надеюсь, вы с ним поладите. Как поладить с двумя метрами обаяния и волос Джон пока не представлял, но без заминки протянул напарнику руку. Если повезет, этот продержится дольше. Запястье будто облили серной кислотой. Джон вздрогнул, изменившись в лице, а Лавкрафт все еще держал его руку — крепко, присосавшись, — и не позволял отойти. На глазах Джона закорючки начали двигаться, превращаясь в знакомую латиницу. — Khlû… что? — прочитать абракадабру Джон не смог и замотал головой, чтобы прийти в себя. — Что это значит, черт побери?! Лавкрафт моргнул раз, другой, странно булькнул (засмеялся?), но ничего не сказал. Под его темным взглядом Джон окончательно стушевался и сбежал из кабинета, чтобы не выслушивать шуточки Фицджеральда. Рука болела и ныла, буквы шевелились на и под кожей, будто насекомые или корни растений. Никогда не случалось такого, чтобы имя менялось. Даже под псевдонимом, с чужим паспортом и внешностью, человек всегда имел только одно имя — данное при рождении. Оглянувшись на покорно следовавшего за ним Лавкрафта, Джон дотерпел до машины и только там позволил прижать к пылавшему запястью холодную банку газировки. Хотелось курить. — Почему ты? С Говардом проще смириться, чем с тарабарщиной, понять смысл которой реально только после ящика пива. Пить Джон не любил, но всерьез подумывал заскочить по пути в магазин. Отпраздновать появление напарничка, что б его. Лавкрафт ничего не ответил, таращился молча и, как показалось Джону, насмешливо. Ну да. Точно. Сам дурак — накинулся на человека, который совсем и не виноват в том, что дыра между ребер стала чуточку больше. Джон виновато улыбнулся. — Ладно, давай попробуем еще раз. Я Джон, ты — Говард. Рад с тобой познакомиться. На этот раз Лавкрафт кивнул одобрительно и протянул Джону ладонь. Длинные бледные пальцы напоминали сухие ветки боярышника. Или обглоданные кости. — Покажи. Я переведу. — Знаешь язык? — удивился Джон. — Возможно. Он наклонился так низко, что уткнулся носом в запястье. Джону было неловко, но он терпел и курил, выдыхая дым в открытое окно. Ледяные прикосновения остужали кожу, а дыхание Лавкрафта оказалось неожиданно влажным и свежим. Как море. Отпустив руку, Лавкрафт выпрямился и потянул из-за пояса брюк свою рубашку. На плоском животе Джон увидел четкие, будто вырезанные ножом, буквы. — Это мое имя. — Да. Лавкрафт дернул плечом, ссутулился и стек по переднему сиденью так, чтобы колени уперлись в бардачок. Джон вздохнул и полез через узкое пространство между креслом водителя и пассажира, чтобы откинуть спинку и дать напарнику больше места. А когда вернулся, то завел, наконец, мотор и нарочито беспечно сказал: — Мой фургон не такой удобный, как «красавицы» Фицджеральда и не стоит тысячу баксов, зато в нем всегда можно поспать. Ты не против радио и сигарет? На Лавкрафта он не смотрел — только на дорогу. — Я не думал, что найду тебя быстро, — прошелестело существо, которое Джон наивно принял за человека. — Не волнуйся. Мне будет удобно здесь. И купи конфет, раз все равно едешь в магазин. Нет, пива решительно мало, подумал Джон. Надо что-то покрепче. На руке красовалось имя, произнести которое правильно с первого раза в трезвом виде было нереально. Но, кажется, Лавкрафта это совершенно не беспокоило — и Джон успокоился тоже. Дыра в груди медленно наполнялась темной соленой водой.