Метеор

      — Вы слышали, над Эдо будет метеоритный дождь. По новостям говорили! — Ямазаки восторженно трясёт сложенной в трубочку листовкой и задирает голову к небу так, словно метеориты уже падают. Причём, прямо ему на голову. — Красота, наверное!              — Сейчас докричишься, что тебя в этот день поставят на дежурство!              — Что?! Нет! — Ямазаки слишком громкий, и Окита недовольно морщится, чихает от того, что внезапно вдохнул табачный дым, и вновь кривит губы в незатейливо-насмешливой улыбке.              — Хиджиката-сан, вы сдохнете от своих сигарет раньше, чем этот дождь прольётся.              — Договоришься, что дежурство в это время будет твоё, — мрачно обещает Хиджиката, без интереса наблюдая за разболтавшимися перед завтраком подчинёнными.              — Да пожалуйста, — неожиданно откликается Окита, уходя внутрь столовой. Хиджиката поднимает брови и пожимает плечами.              Окиту мало интересуют метеориты и космос. Ему не любопытно узнать, что там — за сотнями световых лет, какие миры и существа населяют безграничный космос, который так любят одни и точно так же ненавидят другие. Оките просто наплевать. Он вырос в мире, где власть к рукам уже прибрали аманто, и гораздо больше Окиту заботит то, как не сделать эту власть безграничной.              Конечно, провернуть подобное не в его силах. Окита прекрасно знает свой предел, но перед сном неизменно представляет, как разрезает плоть чужеземцев, потрошит их и рассматривает внутренности. Расчленять аманто гораздо интереснее, чем людей. У них всегда разный суповой набор, у людей — одинаковый. Скучно.              Метеоритные дожди Окита считает слюнявой ерундой для романтических субботних дорам, потому он всерьёз думает поменяться сменами с Ямазаки, чтобы только не слышать вокруг восхищённые вздохи. Отвратительно.              — Хотя бы сделай вид, что тебе не всё равно, — толкает его в бок Хиджиката, когда они едут по ночным улицам Эдо, преследуя очередного патриота Джои. По правде говоря, Окита считает это пустой тратой времени — патриот сам споткнётся и напорется на чьё-то лезвие, и пальцем шевелить не надо. Оките лень.              И скучно. Скучно. Нестерпимо скучно.              Он давно не бывал в хорошенькой заварушке, от которой натягивались бы нервы, внутри всё клокотало от желания почуять запах крови, а руки дрожали от невозможности сдержать себя от удара.              Окита в самом деле считает себя дерьмовым полицейским, у него нет высоких и благородных целей защитить Эдо, ему плевать на его жителей с их рыхлыми от выпивки телами и раскрытыми, как у полудохлых рыб, ртами. Они сами себя закопают в землю или будут гнить на воздухе. Рано или поздно весь Эдо вымрет, и Оките категорически плевать.              Зато формой Шинсенгуми удобно прикрываться, ловя в узких переулках мелких разбойников. Окита вовсе не маньяк-убийца, разгуливающий по улицам с катаной наперевес, чтобы убивать ради самого убийства. Он любит убивать, чувствуя азарт. А какой толк от таракана, не сумевшего забиться в узкую щель при виде кота?              В вечерней дораме героя увольняют с работы, а героиня бросает его. Окита думает, что это ему что-то напоминает. Хиджиката ковыряется палочками в рисе с майзонезом и жуёт без должного аппетита.              — Вы меня пугаете, Хиджиката-сан, вы разлюбили майонез? — серия настолько унылая, что Оките не терпится дождаться её финала. Или не дождаться. Подоставать Хиджикату сейчас кажется гораздо более занятным.              — Заткнись, я смотрю.              — Неужели вы сочувствуете этому неудачнику? Думаете, что, когда я смещу вас с места замкомандующего, вас тоже бросит женщина? Ах, простите, я забыл, какая женщина? Разве что свинья.              Хиджиката рычит, но сдерживается и ограничивается подзатыльником. Окита почти успевает увернуться, но тяжёлая ладонь всё равно задевает макушку.              — Вы поднимаете руку на подчинённого, нехорошо, Хиджката-сан, — Оките неймётся и хочется по-настоящему подраться. Может быть, до первой крови только, но с Хиджикатой — с другими скучно и быстро.              — Ты оскорбляешь старшего по званию, — Хиджиката суёт в рот палочки, жуёт рис и нарочито не отнимает взгляда от телевизора. Оките категорически не нравится, когда его игнорируют, потому он в мгновение ока перемещается, вскакивая на ноги, и склоняется к лицу Хиджикаты, почти дружелюбно улыбаясь. Почти, потому что в глазах горят бесоватые огоньки, и Хиджиката невольно думает, что в прошлой жизни он явно провинился перед богами. Иначе почему у всех за плечом есть оберегающий ангел, а у него — только личный дьяволёнок из самых глубин ада?              — Мне совершить сеппуку? — спрашивает Окита. Хиджиката не успевает ответить, сгибается и задыхается от внезапного удара в живот.              — Мелкий ублюдок, — шипит он, а Окита уже выбегает из комнаты, заливаясь победным смехом.              В такие моменты его сложно воспринимать тем ещё маньяком с постоянно жаждой крови. Хиджиката вообще не знает, откуда в нём такое желание убийств. Что не так с его генами? Или они все тут поехавшие кретины, защищающие то, что всё равно скоро сгниёт под обилием порока, вседозволенности и нищеты? Если бы не Кондо, Хиджиката давно бы составил компанию Оките в его ночных «рейдах». Просто так. Чтобы расслабиться.              Очередная попойка в Шинсенгуми выходит за привычные границы, когда Ямазаки притаскивает откуда-то ещё пару бутылок и, ставя их, уверенно говорит:              — Сейчас будем играть.              Хиджиката сидит немного в стороне, не горя энтузиазмом вообще присоединяться к этому балагану, Кондо в самом эпицентре, Оките пить запрещено, но в игру он лезет первым. Вряд ли в её процессе кому-то понадобится снести голову, но он попробует.              — Я увидел её в одном из хост-клубов.              — Что ты делал в хост-клубе, Заки? — Окита подставляет свою пиалу под саке, пока Кондо шумно подхватывает тему хост-клубов и вспоминает Отае. Хиджиката ловит себя на мысли, что на её месте не стал бы ограничиваться синяками.              — У меня была важная миссия! — Ямазаки надувает губы и разливает саке. Оставшихся в комнате уже не так много, самые стойкие, и удивительно видеть среди них Окиту.              Хиджиката знает, что того развозит моментально. Ещё в пятнадцать лет Окита умудрился напиться от двух пиал, а в шестнадцать его мучило жуткое похмелье из-за бутылки пива. И куда лезет только? Впрочем, за четыре года две пиалы увеличились до шести, но участь тащить Окиту в комнату неизменно доставалась Хиджикате.              Не самое приятное, что может быть в жизни, надо сказать. С гораздо большим энтузиазмом он бы тащил золотых рыбок на летний фестиваль. И это при том, что любой фестиваль казался ему бессмысленной тратой времени.              — Миссия посмотреть на женщин, которые даже не улыбнутся тебе, потому что твоих денег не хватит на это? — Окита никак не унимается, а Ямазаки продолжает дуться, сведя брови к переносице.              — Вы очень плохой человек, капитан Окита. Вы убиваете все мечты.              — Хреновые у тебя мечты, если их можно так просто убить, — Окита опрокидывает пиалу, облизывается и довольно потягивается. Хиджиката мысленно соглашается с ним и думает, что его мечты тоже так себе.              Игра называется «Я никогда «не». Хиджикате она не нравится уже из-за одного названия, но остальные поддерживают одобрительным гоготом и наперебой предполагают, кто проиграет.              — Например, если я говорю, что никогда не занимался каллиграфией, — пытается сквозь общий шум объяснить правила Ямазаки, — а Макишима-кун, например, ей занимался, то он выпивает пиалу саке.              — Но ты занимался каллиграфией, — недоуменно моргает Макишима и чешет лысый затылок. Хиджиката фыркает и обещает себе не ввязываться в эту феерию абсурда. У Ямазаки всегда странные игры. И ни одна из них не заканчивается хорошо.              — Я для примера сказал, — осуждающе говорит Ямазаки и трясёт головой. — Давайте, начнём.              Они начинают. Шумят, болтают и вряд ли хоть кто-то запомнил верные правила, но смех уже переходит в пьяный, а Хиджиката лишь сосредоточенно курит и старательно делает вид, что вокруг ничего не происходит.              — Я никогда не целовался, — выдаёт спустя полчаса Тецу. Комната на мгновение погружается в неожиданную тишину, а после все разом опрокидывают по пиале саке. Хиджиката ловит себя на удивлении, когда видит, что и Окита утирает подбородок от пролитого мимо рта саке, и хмыкает — под какими пытками Окита заставил кого-то себя поцеловать?              Отрицать, что он привлекателен, глупо, даже Хиджиката может это признать, но его социальные навыки ещё хуже, чем у Хиджикаты. Конечно, Окита умеет обаять кого угодно, но через пару минут всё портит, старательно то ли отбрасывая, то ли наоборот надевая маску съехавшего с катушек доминанта.              Да и представить целующегося Окиту сложно. Немыслимо сложно. Хиджиката на мгновение прикрывает глаза, видит перед собой цветущую сакуру, Окиту в повседневном кимоно и девчонку очень похожую на героиню вечерней дорамы. Окита говорит ей, что давно мечтал о такой, как она, девчонка тянется вперёд, прикрывает глаза и приоткрывает пухлые губы. Окита сжимает её плечи, склоняется ближе, а потом перерезает ей горло.              Хиджиката вздрагивает и пожимает плечами — пьяный бред, алкоголь подействовал и на него, но ведь такой вариант событий гораздо более реален, верно?              — Хиджиката-сан, — Окита, словно почувствовав, что о нём думают, подползает к нему, садится напротив, но так близко, что Хиджиката невольно отодвигается. Он не большой любитель того, когда влезают в личное пространство. Но Окита двигается вслед за ним, оказывается сбоку, прижимается к плечу и жарко шепчет на ухо:              — Вы не выпили. Значит, вы никогда не целовались?              — Я не играл в вашу идиотскую игру, — рычит Хиджиката, дёргая плечом. Окита заново подбирается, хихикает совсем уж пьяно, и Хиджиката думает, что если отбросить мысли о перерезанном горле перед первым поцелуем, то Окита вполне сойдёт за самого обычного парня, набравшегося на вечеринке с друзьями.              — Но-но, Хиджиката-сан, я знаю, что вы лжёте. Вы ведь выпили на фразе «я никогда не убивал». Так что я знаю ваш секрет, но, обещаю, что никому не скажу, что… — он прерывается, придвигается ещё ближе, едва не заставляя Хиджикату лечь в попытке отклониться, — дьявольский замком никогда не це-ло-вал-ся, — шепчет Окита, почти касаясь влажными губами уха, и Хиджикату передёргивает.              — Кажется, тебе уже достаточно, — он поднимается на ноги, берёт Окиту за шкирку и тащит за собой. — Детям пора спать. Завтра с утра выйдешь на дежурство. И никакой халявы в этот раз.              — Конечно, как скажете, — Окита повисает на нём и нисколько не сопротивляется, едва переставляя ноги. Ему действительно достаточно, он плохо соображает, но ему чертовски весело.              Хиджиката не особо заботливо сбрасывает его на футон, Окита тут же вырубается и с утра пьёт таблетки от головной боли, запивая их несладкой газировкой. Хиджиката выходит на дежурство вместо него.              Новости про метеоритный дождь транслируются отовсюду, несмотря на то, что до него ещё целых две недели. Впрочем, Шинсенгуми не до романтики звёздного неба. В Эдо объявляется маньяк, разбирающий жертв на органы, сердца он забирает с собой. И операции проходят так виртуозно, что Кондо делает предположение о том, что действует профессионал. Хиджиката согласен, Окита добавляет, что профессионал не только по колюще-режущим предметам.              — О чём ты? — хмуро спрашивает Хиджиката, делая последние записи в блокноте.              — О том, что он явно знаток анатомии, — Окита почти без интереса складывает руки на груди и смотрит в серое небо, словно маньяк — не его проблема. Собственно, он так и считает. Он сам чья-то проблема, потому что ему необходимо выпустить пар, а как назло за последние недели вокруг вообще ничего серьёзного. Окита почти готов пойти и вызвать йорозувскую девчонку на дуэль, но это последний вариант, когда станет совсем худо.              — Я не понимаю.              — Ещё бы вы поняли со своим цыплячьим мозгом, Хиджиката-сан, — Окита закатывает глаза и смотрит на Хиджикату с раздражённой пренебрежительностью. — Он наверняка врач или кто-то вроде него. Обычный человек не будет так профессионально вырезать органы. Вы только посмотрите — ювелирная работа, — он наклоняется над выпотрошенной жертвой, поднимает печень и почки — Хиджиката не уверен — и говорит: — Ни одного лишнего надреза, всё сделано без лишних движений.              — А тебе откуда знать?              — Хотите проверить, Хиджиката-сан?              Проверять Хиджиката не хочет, да и спорит он только из-за того, что очень не хочется, чтобы Окита оказался прав.              — Врач? — Кондо хмурится и качает головой. — Не думаю. Это же очень благородная профессия, они спасают жизни.              Окита хмыкает и дёргает плечами:              — Врачи тоже люди, а люди, Кондо-сан, отвратительны. Не будьте наивны, — он пару мгновений смотрит на истерзанный труп и разворачивается. — Я в машину.              Окита терпеть не может людей. Они мерзкие лживые твари, слабые, и большая их часть не заслуживает даже жалкого существования. Окита не знает ни одного человека, о чьей смерти он бы скорбел. И только парочку он не убил бы лично. Когда-то он знал одного, ради которого перевернул бы весь мир и сделал его, попытался бы сделать его лучше, но Мицуба умерла, а вместе с ней и малейшая вера в человечество.              Хиджиката и Кондо всё ещё о чём-то переговариваются, стоя в переулке, когда Окита садится в машину. Он включает радио, снова слышит новости про предстоящий метеоритный дождь и откидывается затылком на подголовник.              Всё-таки он кошмарный полицейский. Жертв ему нисколько не жалко, а самому маньяку он отчаянно завидует — у того хотя бы развязаны руки.              — Мы не можем бегать по Эдо и спрашивать всех хирургов, не подрабатывают ли они по ночам потрошителем, — Хиджиката стучит пальцами по рулю, пока Кондо переговаривается о чём-то на заднем сидении машины. — Надо сузить поиск.              — Пусть Ямазаки последит за кем-нибудь. Ему полезно. Уже исхудал без своих булок.              — Я тебя отправлю следить за кем-нибудь, если не станешь серьёзнее, — Хиджиката не шутит. К незаинтересованности Окиты он привык, все привыкли, но это не значит, что она не выводила из себя. — Что с тобой не так, Сого?              — Почему с вами всё так, Хиджиката-сан?              В машине повисает молчание. Ответа на вопрос Хиджиката не знает. Пресловутое благородство это или же просто желание убить время до собственной смерти — он понятия не имеет.              — Признайтесь уже, что вы просто заглаживаете вину, — Окита с постным выражением лица смотрит в окно и говорит так, словно обсуждает, что сегодня будет есть на ужин.              — За что?              — За всё.              Окита поворачивается резко и быстро, и его глаза прожигают дыру в Хиджикате. Моментально становится неуютно, и вновь теряются слова, потому что, чёрт возьми, Хиджиката знает, о чём ему говорят. И поднятая тема вовсе не нравится.              К счастью, с заднего сидения высовывается Кондо и командует менять направление.              А Оките всё ещё скучно. Его тошнит от обыденности происходящего вокруг. Именно поэтому среди недели он вдруг оказывается в баре вместе с Гинтоки и даже оплачивает ему порцию саке.              — Ты вообще в курсе, что тебе ещё нельзя пить? — спрашивает его тот, впрочем, не останавливая, когда Окита подливает себе ещё.              — Я служу в полиции, — не слишком разборчиво, но очень важно отвечает Окита, поднося пиалу с саке к губам. — Почему я могу рисковать своей жизнью и получать за это деньги, но тратить их на выпивку — нет? Несправедливо.              Гинтоки жмёт плечами, соглашаясь. И правда, несправедливо получается. Гинтоки вообще не из тех людей, кто отягощён моралью и высокими ценностями. Окита уверен, что он потерял их где-то по дороге в этот ад, который сейчас называют Эдо. А может, и вовсе родился без них. Их, его и Гинтоки, это роднит, считает Окита. И покупает ещё одну подарочную порцию.              — Данна, вы хорошо спите?              — Зачем спрашиваешь? Хочешь толкнуть мне конфискованное снотворное с веселящим эффектом?              — Нет, просто так спрашиваю. Вы хорошо спите? — Окита растекается по стойке, разливает остатки саке и возит по лужице пальцем. Облизывает его и переводит взгляд на Гинтоки.              Тот хмурится, подпирает подбородок кулаком и отвечает:              — У меня нет с этим проблем.              — Как жаль. Значит, конфискат вам не толкнуть, — фыркает Окита.              — Конечно, — Гинтоки ни слову не верит, но с усмешкой добавляет: — У меня нет денег, ты забыл, что я безработный?              — Хорошо быть безработным…              В голове тяжело и хорошо. Оките нравится это состояние, когда контроль ещё не потерян, но язык развязан. С Гинтоки вообще отчего-то легче. Может, всё дело в этом самом родстве, которое он выдумал? Можно ли вообще назвать родством то, что между ними похожего только и есть, что желание беспринципно насытиться чужой кровью? Гинтоки умеет его подавлять, Окита не хочет.              — Как вы держитесь и не убиваете всех вокруг, данна?              — Я похож на неконтролируемого маньяка-убийцу? Для убийства должна быть цель, Окита-кун. Простое потворство своим желаниям сделает из тебя не самурая, а обычного сумасшедшего, которого надо отдать на лечение, а потом предать смертной казни.              — А если не хочется быть самураем, благородным воином с благородными целями?              — Тогда нужно совершить сеппуку.              Окита сначала расплывается в медленной улыбке, даже не собираясь прогонять из головы туман, а потом в голос хихикает и предполагает:              — Только не говорите, что вчера вы пили с Хиджикатой.              Гинтоки ржёт в голос и открещивается, отмахивается и заказывает им ещё по порции. Но после он становится серьёзнее, поворачивается всем телом к Оките и тычет пальцем ему в лоб, наклоняясь так, чтобы его лицо было вровень с чужим.              — Убивая других, рано или поздно ты найдёшь свою смерть. Надо помнить об этом. Нельзя умирать просто так.              Окита трётся щекой о гладкое дерево барной стойки, вздыхает и, приподнимаясь, вливает в себя новую пиалу.              Домой его тащит Гинтоки и сдаёт на руки Хиджикате. Последний хмурится, держит Окиту, который повис на нём, за пояс и мрачно спрашивает:              — Ты в курсе, что ему ещё нельзя пить, и ты нарушил закон? Он ещё ребёнок.              — Если ребёнок может рисковать своей жизнью, служа стране, то и пить может, — не теряется Гинтоки и почти дословно цитирует Окиту. Тот хрипло смеётся в шею Хиджикате, машет рукой и поддаётся железной хватке, волоча ноги вслед за злящимся замкомом.              Его снова укладывают на футон, Окита разбрасывает руки и ноги в стороны и, капризно кривясь, просит:              — Вы же не оставите меня в форме, Хиджиката-сан. Завтра она будет мятая, и я снова не смогу выйти на дежурство.              — Ты после сегодняшнего и так ни на какое дежурство не выйдешь. С какого перепуга ты вообще отправился пить с ним?              — Потому что мы родственные души! — Окита заливисто хохочет. Хиджиката выгибает брови, слыша в смехе нотки истерики. Опьянение явно перешло в следующую стадию.              Он ещё сильнее хмурится, стаскивает с Окиты его форму и даже аккуратно вешает её. Стоит над ним и смотрит, как он кутается под тонким одеялом и сосредоточенно дышит.              — Прекрати маяться ерундой, Сого. Алкоголь и сомнительные компании вовсе не помогут решить проблемы.              — А кто сказал, что я решаю проблемы? Я ве-се-люсь, — по слогам проговаривает Окита, резко садится и даже не замечает, как комната вокруг него кружится. Только Хиджиката остаётся неподвижным. — Какие у нас проблемы, Хиджиката-сан? Смысл их решать, если всё равно сдохнем по приказу властей. Всё сдохнут. И власти тоже. Останутся только инопланетные слизняки.              Хиджиката качает головой и думает, что Окита действительно ещё ребёнок. Страшно сильный, кровожадный, но ребёнок. С другой стороны, ведь именно дети на самом деле одни из самых жестоких существ на земле, нет? Окита продолжает сидеть, обняв коленки под одеялом и поставив на них подбородок, и смотреть перед собой, а Хиджиката наблюдает за ним и не может перестать винить себя в том, что именно он когда-то не уследил и не поймал точку перелома.              Мицуба бы смогла. Она ведь гораздо лучше их обоих. Вместе взятых. Может, и хорошо, что она покинула этот мир. Он слишком грязный для неё.              — Знаете, Хиджиката-сан, я ведь тогда солгал.              — Когда именно?              — В игре. Я просто так выпил. Никогда не целовался.              Хиджикате хочется рассмеяться, но он позволяет себе только слабый смешок. И вместе с этим чувствует какое-то противоестественное облегчение. Скидывает всё на то, что Окита хотя бы не перерезал кому-то горло в поцелуе. Той девчонке, так похожей на героиню дорамы.              — Значит, я тоже неудачник.              — Что, значит, тоже? — Хиджикате совершенно не нравится такая постановка. Он до абсурдности легко заводится, сам знает, что провокация, но не реагировать не в его силах.              Окита вскидывает голову, резко выдёргивает руки из-под одеяла и тащит Хиджикату силой вниз.              — Если не тоже, тогда нужно, чтобы вообще никак, — не особо понятно изъясняется он. — Не могу быть хуже вас. Целуйте.              — Ты совсем допился? — Хиджиката трогает его лоб и всерьёз обеспокоен, что Гинтоки мог поделиться не только выпивкой, но и чем-то более опасным. Например, отсутствием мозга.              — Ну же, Хиджиката-сан, я знаю, что вы не против, — Окита выпутывается из одеяла и с такой скоростью седлает его бёдра, что и не подумаешь, что ещё пятнадцать минут назад его волокли по коридору. — Один поцелуй. И два дня я не буду пытаться вас убить.              Хиджиката смотрит на его белое в полутьме лицо, но почти интуитивно чувствует, как сильно горят его щёки. Этого не видно, но Хиджиката может представить. И представляет, с ужасом понимая, что посмотрел бы на это при свете.              — Три дня, — выдвигает он своё условие, прекрасно зная, что Окита максимум продержится до завтрашнего вечера.              Окита кивает, смотрит слишком внимательно, и Хиджикате хочется его убить. Потому что неловко. Целовать Окиту, чувствовать его вес на своих коленях и осознавать, что вокруг какая-то слишком интимная темнота. Он глубоко вдыхает, словно собирается нырять, рывком притягивает Окиту к себе за затылок и до сих пор понятия не имеет, почему согласился. Возможно, из-за надежды жить спокойно хотя бы завтрашний день, возможно, чтобы Окита быстрее отстал и не трепал ему нервы, а лёг и наконец уснул. Возможно, просто ему захотелось. Последнее — худший вариант, но сварливые кошки скребут грудь Хиджикаты так усиленно, что вероятность последнего варианта самая правдивая. Хиджиката старается об этом не думать.              Губы у Окиты влажные, горячие и приятные. Хиджикате хватает секунды, чтобы это понять, но углублять поцелуй он не стремится. Хватит с этого обезумевшего ребёнка, так старательно шевелившего этими своими губами, что поверить в первый поцелуй не остаётся и шанса. Теперь грудь Хиджикаты разрывают в клочья не кошки, а сомнения, потому что язык Окиты слишком уж умело скользит внутрь его рта, толкается так, что мурашки по шее бегут чутким стадом, и пока Хиджиката усиленно пытается сообразить, где промахнулся, его уже валят спиной на футон, а на шее чувствуется обжигающее дыхание.              — Вы наивнее Кондо-сана, — шепчет Окита ему в ухо, прихватывая зубами мочку уха. — Поверить в это не могу. Так трогательно. Но целоваться вы не умеете.              — Мелкий ублюдок, — сбросить Окиту не составляет труда, он пьян, его действия не слишком скоординированы, но Хиджиката почему-то пользуется этим вовсе не для того, чтобы плюнуть и уйти, а чтобы перевернуть, прижать своим весом и гневно всмотреться в до невозможности наглое лицо.              — Хотите доказать, что это не так? — ухмыляется Окита, скользит руками по чужой спине и сжимает плечи.              Хиджиката стискивает зубы и закусывает внутренние стороны щёк. Нет, не хочет. Он не поведётся на ещё одну провокацию.              Достаточно.              — Спи, Сого.              Он поднимается, и ему совсем не нравится, как сильно горит его тело и как хочется продолжения. И что в штанах так тепло и тяжело вовсе не из-за дозы адреналина, а потому что Окита, мать его, Окита, слишком хорошо целуется.              Хиджиката спешит быстрее уйти, потому что он знает только два способа избавиться от напряжения. И дрочить на этот поцелуй он точно не станет, остаётся ледяной душ.              — Эй, Хиджиката, — голос Окиты настигает его возле двери. Теперь в нём нет насмешки, и только по этой причине Хиджиката оборачивается. — Ради чего бы ты умер?              Вопрос неожиданный и кажется, что есть какая-то подковырка. Но Хиджиката не в состоянии сейчас рыться и ковыряться в мозгах Окиты. Правильного и единого ответа нет. Он отвечает то, что приходит в голову, не уверенный, что вообще следует отвечать.              — Ради Кондо-сана, ради Шинсенгуми…              — Значит, и ради меня?              — Нет, тебя бы я убил сам.              — Значит, и ради меня, — Окита усмехается, но ему совсем не весело.              — Зачем ты спрашиваешь?              Хиджикате не нравится всё это: поведение, пьянки с Йорозуей, пьяные поцелуи и странные вопросы. Окита же просто падает на подушку и коротко отвечает:              — Потому что я бы умер просто так.              Выходит, с Гинтоки у них нет никакого родства.              Личность маньяка — его прозвали «охотник за сердцами» — они раскрывают аккурат за день до метеоритного дождя. Обнаруживают его вечером накануне. Выследить его удаётся с необычайной лёгкостью, и именно это заставляет стопориться и искать какой-то подвох. Хиджиката нервничает и вдавливает педаль в пол, Окита сидит на соседнем сидении с пониманием, что не сможет прицелиться и не задеть гражданских, пока они едут по населённым улицам Эдо.              Выехать за город удаётся только их машине, все остальные отстали — их преследуемый оказался вовсе не новичком, уходя от погони.              Его звали Арата Сен, и он действительно оказался врачом. Патологоанатомом в одном из многочисленных моргов города. И сердца ему, как оказалось, нужны были не для донорства больным людям, как предполагал сердобольный Кондо, и даже не для еды, как однажды сказал Окита, он пересаживал их в трупы, внедряя вместе с какой-то техникой, оживляя и создавая собственную армию из зомби.              Жуткое зрелище. Хиджиката видел одного и еле отбился, с ужасом смотря на гниющую плоть и просвечивающие коричневые кости. В своё время он считал, что напугать его очень сложно.              — Уйдёт, стреляй, Сого! — командует Хиджиката, выравнивая машину, чтобы появилась возможность прицелиться.              Окита вылезает в окно, выдыхает и привычно нажимает на спусковой механизм гранатомёта. Попадает в цель, но Арата успевает выпрыгнуть из машины, перекатиться и быстро исчезнуть в зарослях у дороги. Хиджиката тормозит и выскакивает вместе с Окитой за ним, они пересекают небольшой лесок и встают, как вкопанные, на небольшом кладбище.              Вокруг такая тишина, что слышно тяжёлое дыхание друг друга.              — Какая прелесть, нас привезли сразу по адресу, не нужно будет заморачиваться с катафалком при похоронах, — тянет Окита, вытягивая катану из ножен.              — Заткнись, никто не умрёт.              — Я бы не был так уверен, Хиджиката-сан.              Он и не уверен. Хиджиката видит, как из темноты вылезают те самые зомби с пересаженными сердцами. Они окружают их, и Окита прижимается к его спине своей, пытаясь понять, на кого нападать первым.              — У них нет мозгов, зато есть сердца. Прямо как у живых людей. Очень иронично, не думаете?              — Заткнись, — повторяет Хиджиката и бросается в бой первым.              По венам Окиты течёт адреналин и жажда крови. Крови у мертвецов нет, зато силы хоть отбавляй. Это настолько восхитительно, что Окита полностью отдаётся сражению, полностью отпускает себя и наконец наслаждается тем, чего так долго ждал. Все эти долгие недели бесконечной рутины, когда он скучал и не знал, чем занять себя, как унять внутренний зуд, как не повернуть тот рычаг, который отделял его от психа Араты и его армии трупов.              Когда бой заканчивается, Окита полностью вымотан, но удовлетворён. У него нет сил поднять руку, но он счастлив. И даже запах тухлого мяса, кусками разбросанного вокруг, не заставляет его поморщиться.              — Это прекрасно, — выдыхает он. От адреналина всё ещё дрожит всё тело, Окита поворачивается к Хиджикате, который стоит рядом с точно такой же безумно-довольной улыбкой, и курит. — Прекрасно.              В Оките столько эмоций, что они срочно требуют выхода, их хочется выплеснуть, иначе он захлебнётся в них. С неба начинает лить неожиданно сильный дождь, смывая усталость и успокаивая тела. Почему-то думается, что метеоритного дождя из-за туч они не увидят, но Оките наплевать. Он делает шаг к Хиджикате, смотрит на него с немой требовательностью и уже протягивает руку, но её перехватывают.              Хиджиката сам рывком притягивает его к себе, накрывает рот своим и сразу же вламывается языком внутрь. Окита не разжимает пальцев и не выпускает рукоять катаны, готовый в следующий момент снести Хиджикате голову, но пока ему восхитительно хорошо.              Арату забирают подоспевшие Кондо и Ямазаки.              — Доберётесь сами? Ваша машина вроде в порядке, мы проверили, — Кондо разводит руками и кивает на заднее сидение их машины, где сидит Арата. Места там остаётся слишком мало, и ни Хиджикате, ни Оките ехать рядом с этим парнем не хочется.              — Без проблем, — кивает Хиджиката, убирая наконец катану в ножны.              Они бредут по обочине дороги, и Окита неожиданно говорит, запрокидывая голову:              — Смотри, тучи рассеялись. Метеоритный дождь всё-таки будет видно.              — Ага, повезло.              На метеоритный дождь Хиджикате на самом деле плевать. Он хочет в душ и лечь спать, но Окита неожиданно ложится на капот их машины, когда они подходят, и продолжает смотреть в небо.              — Началось. Как раз вовремя.              И Хиджикате отчего-то не хочется его сгонять. Он усаживается рядом, закуривает и тоже задирает голову. Первые горящие звёзды действительно пролетают на посветлевшем небе, и это заставляет замереть, не донося сигарету до губ.              Завораживающее зрелище, от которого всё внутри замирает, сжимается, и это очень хочется запомнить. Не забывать, потому что кусочку такого восторга надо оставить место в своей памяти, переполненной только кровью, грязью и сражениями.              — Красиво, — негромко говорит Окита.              Хиджиката поворачивает голову в его сторону. Лицо у Окиты спокойное, такое, каким Хиджиката его давно не видел. Наконец без насмешливых складок возле рта или злых между бровями. Хиджиката думает, что, возможно, момент перелома он не упустил. Возможно, у него ещё будет шанс, и его он точно не упустит.              В глазах Окиты отражаются вспыхивающие звёзды, они распадаются искрами, топя в себе безумие и кровь. Расплываются огненными всполохами, оставаясь где-то на глубине, на самом дне.              Хиджиката не отводит взгляда и отвечает:              — Очень.