Тринк!

Гигантские напольные часы пробили полдень. Эрвин устал писать и попробовал потянуться, но едва подняв голову, понял, насколько плоха была идея заняться заполнением документации в столовой. Прием пищи на этой низкой лавке без спинки никогда не вызывал у него особого дискомфорта, поскольку не занимал и десяти минут; к тому же, нередко он настолько погружался в работу, что обед ему приносили в кабинет. Теперь же, просидев долгое время в неудобной позе, сгорбившись над столом без возможности удобно уместить на нем локти, он определенно заработал себе пару дней надоедливой боли в спине. Не начнешь ценить, пока не потеряешь: удобное рабочее кресло, к которому он так привык, теперь казалось недосягаемой роскошью. Недосягаемой, потому что в его кабинете прямо сейчас убирался Ривай. Обычно Ривай разрешал ему оставаться там во время уборки - только иногда по-хозяйски гонял с места на место, чтобы не мешался: с кресла на диван, с дивана на стул. Однако сегодня Эрвина угораздило пройтись по только что вымытым половицам грязными сапогами, за что он тут же был выставлен за дверь - за компанию с кипой документов, пером и чернильницей. Вот вам и вся субординация. Разминая ладонью затекшую шею, Эрвин уныло размышлял, позволят ли ему вернуться в кабинет сейчас - при условии, что он очень тщательно вытрет ноги при входе. В конце концов, он действительно ценил помощь Ривая и тогда саботировал его противомикробную миссию без злого умысла. Сам он любил чистоту, но не смог бы находить достаточно времени и сил на то, чтобы поддерживать её в своём рабочем пространстве. В левой ноге начало неприятно покалывать, и Эрвин понял, что нужно с этим завязывать. В конце концов, Ривай сам же не будет рад, если из-за его воспитательной политики командор растеряет всякую дееспособность. Эрвин поднялся и, с улыбкой кивнув паре отсалютовавших солдат на выходе из столовой, отправился проситься обратно. Дверь в кабинет не была заперта, но Эрвин на всякий случай постучался: по тону риваева голоса он рассчитывал определить, стоит или не стоит его сейчас беспокоить. Однако ответа не последовало. Еще один, более громкий стук тоже ничем не помог. Тогда Эрвин на свой страх и риск толкнул дверь. - Ривай, ты здесь? В кабинете было тихо. Жестяное ведро с мутной мыльной водой стояло посреди комнаты, тряпка валялась рядом с ним, но пол был уже сухой. Подумав, Эрвин от греха подальше снял сапоги и босиком прошел к письменному столу, чтобы положить на него стопку бумаг. Сначала он решил, что Ривай куда-то вышел на время; но оглянувшись, вдруг с удивлением обнаружил его сидящим на полу между диваном и книжным шкафом. Миниатюрную фигуру было почти не видно за стопками книг, вываленных на пол. Приглядевшись, Эрвин увидел, что у Ривая в руках книга, и, судя по всему, захватывающая: обычно безмерно бдительный и осторожный, тот сейчас даже не обратил на вошедшего внимание и всё ещё продолжал бегать глазами по строчкам. Его губы, растянутые полуулыбкой, шевелились, беззвучно проговаривая текст - привычка читателя-новичка, так и оставшаяся с ним во взрослом возрасте. - Чем ты там занимаешься? Черноволосая голова вскинулась на звук, и в Эрвина вперилась пара холодных серых глаз. Правда, через мгновение пронзительный взгляд потеплел, а напрягшееся тело вновь расслабилось. - А, это ты. Я читаю, не видишь? - Почему ты не позвал меня? - Эрвин подошел ближе, на его лице возникло почти обиженное выражение. - Работать в столовой - одно мучение, а я просидел там два часа. - Он демонстративно потер рукой шею. Ривай помедлил. - Извини, - наконец, пробормотал он, опустив глаза, - я увлёкся. Садись и работай, я сейчас тут всё закончу. С этими словами Ривай бережно положил открытую книгу корешком вверх на подлокотник дивана и, поднявшись на ноги, потянулся за тряпкой. Эрвин вдруг почувствовал укол совести. Он никогда раньше не видел Ривая настолько увлечённым чтением, да и уборка в кабинете была сугубо добровольным занятием, так что отрывать человека от заслуженного отдыха казалось несправедливым. Он перехватил тряпку прежде, чем Ривай успел взять её сам. - Тебе ведь остался только этот книжный шкаф? - спросил он. - Не беспокойся, я сам протру полки и расставлю книги. Это не займёт много времени, да и смена деятельности мне не повредит. Ривай смерил его подозрительным взглядом, как будто сомневаясь в его способности успешно справиться с этой задачей. Затем, впрочем, кивнул. - Схожу принесу нам чаю, - сказал он и, заодно подхватив ведро, чтобы вылить его по дороге, вышел в коридор. Не справившись с любопытством, Эрвин наклонился и прочел название таинственной книги. Он не смог сдержать смешок. Кто бы мог подумать: пристальное внимание Ривая привлек никто иной, как Франсуа Рабле, запрещенный автор похабных романов про разумных гигантов. По словам Ханджи, благодаря чьим усилиям этот том и появился в его личной библиотеке, у книги про великана по имени Пантагрюэль был глубокий скрытый смысл, однако обе попытки Эрвина продраться через непристойные лирические отступления автора закончились неудачей и последующим захоронением тома на полке до лучших времен. Что ж, учитывая риваевы предпочтения в юморе, возможно, эта книга, наконец, действительно нашла своего читателя. Самого Эрвина шутки ниже пояса смешили только при одном условии - если их, с неизменной постной физиономией, рассказывал Ривай. Припомнив одну особенно глупую историю, в которой вполголоса произнесенная риваева острота застала его врасплох в самом разгаре какого-то важного банкета, Эрвин покраснел и поспешил взяться за тряпку. Он понимал, что скорее перегоняет пыль с места на место, чем на самом деле вычищает полки, но постарался принять чрезвычайно сосредоточенный вид, когда Ривай вернулся в кабинет с обещанным чаем. В стеклянной дверце шкафа было видно, как он поставил поднос на диван, потом сбросил сапоги и, забравшись на сиденье с ногами, заёрзал, устраиваясь поудобнее. Сверкнул в отражении его пристальный взгляд, явно сфокусированный у Эрвина где-то пониже спины. Тот принялся тереть полку усерднее, пуская в ход чуть ли не все доступные его мышцам ресурсы, как будто от чистоты книжного шкафа зависела победа человечества. Ривай молча понаблюдал за ним еще с минуту, потом хлюпнул чаем и зашуршал страницами. Пряча улыбку всякий раз, как за его спиной фыркали, а то и сдавленно хихикали, Эрвин продолжил оттирать полки. Он не особенно торопился: Ривай явно отнесся бы к результатам его работы с недоверием, закончи он её слишком быстро. Поползав на карачках в пыли нижнего отсека шкафа, редко используемого и потому особенно загаженного, он, наконец, остался доволен результатом. Теперь оставалось только отмыть верхнюю часть шкафа под потолком и расставить книги. Для пущей убедительности Эрвин заново смочил тряпку мыльным раствором из бутылки и полез на стул. Звуки за его спиной, тем временем, стали совсем интригующими. Ривай уже не просто фыркал, а откровенно хрюкал, давясь икотой и придушенно попискивая. Эрвина так и подмывало спросить его, что же такого потрясающего происходит в романе Рабле, но из эгоистичных побуждений он сдерживался: больно уж редко ему доводилось быть свидетелем такого неподдельного риваева веселья. Когда спустя еще несколько минут взрыв резкого, истеричного гогота чуть не заставил его свалиться со стула, Эрвин все-таки не выдержал. - Что там такое? - спросил он, обернувшись. Улыбка предательски кривила губы. - Это гениально! - Смех у Ривая был хриплый, захлёбывающийся, и если бы Эрвин до этого ни разу не слышал, как он смеётся, то, наверное, подумал бы, что его одолевает жестокий приступ кашля. - Сука, пять страниц... пять страниц про говно! - В глазах у него стояли слёзы. - Нет, я не могу! Гусята... гусята, блять! - Какие гусята? - Тут длиннющее рассуждение о том, чем лучше подтирать жопу после того, как ты сходил посрать. Дохуя серьезное, просто сплошь эта твоя фи-ло-со-фия! И вывод: лучше всего для этого подходят гусята. Берешь живого гусенка и... Ты не читал, что ли? Эмоции Эрвина балансировали где-то на тонкой грани между весельем и брезгливым ужасом. Он прочистил горло. - Я пытался, но, если честно, не осилил весь роман целиком. Мне он показался... грубоватым. - Ого, а я-то думал, тебе нравятся грубости, - ехидно парировал Ривай. - Но тут даже не в этом дело. Эта книжка, она... читать-то её, конечно, смешно, но это не просто тупой юмор, как может показаться. Тут есть слои. - В этот момент Эрвин случайно втянул полный нос пыли и громогласно чихнул. - Будь здоров. И стекло протри, всё забрызгал же там соплями своими... Так вот, слои. Как в луковице. Сальные шуточки - только первый слой. А второй слой позаковыристее. Как на карнавале бывает, знаешь? - Карнавале? - успел прогнусавить Эрвин, прежде чем снова оглушительно чихнуть. - Ты о тех подземных шествиях? Я слышал о них мельком. Кто-то рассказывал мне, что у жителей подземелий есть, э-э-э, занятная традиция - отмечать приход весны надеванием штанов на голову и рисованием рожиц на ягодицах? Ривай снова непроизвольно хрюкнул: слово "ягодицы", Эрвину казавшееся абсолютно нормальным, его почему-то всегда смешило. - Про глаза на жопе ты, конечно, всё верно слышал, - протянул он, наконец, откладывая книгу, - да только это ведь не самое главное. Карнавал почему в подземелье под конец зимы празднуют? Потому что жратва заканчивается. Для сброда это последнее благополучное время перед пиздецом... то есть этим, как его. Кри-зи-сом. А значит, время праздника, время урвать последнюю каплю веселья. Никакого официоза, конечно, это тебе не банкеты и балы. Полная свобода. Все выходят на улицу, пьют и матом ругаются, представления тупые смотрят, гогочут. С портками на головах, да. Потому что низ с верхом местами меняются, сечёшь? Низ, тело бишь, становится важнее и выше, потому что возвращает всех к истокам, к тому, как всё появлялось на свет, а значит, к изначальной человечности. И всё уравнивается, как в те времена, когда не было никаких стен и подземелий. И мясом можно было до отвала нажраться. Вот что такое карнавал. И вот что такое эта книга. Всё вверх тормашками, шутки про говно в приличном романе. Смех - это такая штука... она возрождает, понимаешь?.. Обновляет. Эрвин давно уже забросил тряпку и просто таращился на Ривая во все глаза. Вместе с удивлением терзал его и знакомый прилив стыда: не прозябай по его вине сильнейший воин человечества среди кучки маргинальных камикадзе, может, нашёл бы своё призвание в области литературной критики. Вечером он лежал в кровати, сонно уткнувшись носом в риваеву подмышку, а над его головой раздавался непривычный, но очень уютный шелест перелистываемых страниц. Смеялся Ривай, впрочем, уже значительно реже; он вообще как-то притих в последнее время, и, изредка поднимая взгляд, Эрвин видел его скорее печальным, чем воодушевленным повествованием. Когда Эрвин уже был готов провалиться в сон, его вдруг мягко почесали за ухом. - М-хм? - Прости, ты уже спал? Я просто задумался... Помнишь ту книгу о внешнем мире, которую ты показывал мне однажды? Так вот, кажется, Рабля этот тоже чё-то подобное читал. - Правда? - Эрвин открыл глаза и приподнялся на локте. - Ага. Теперь ясно, за что его запретили - не за юморок этот низкосортный, вовсе нет. Тут герои снаряжают большие корабли - по описанию точь-в-точь как на картинках в твоей книжке - и плывут по морю к другим землям. Земли все сказочные, конечно - этот писака сам их выдумал - но не суть. Компания эта, короче, ищет оракула, который разрешит все их сомнения. А находят они в итоге какую-то замшелую бутылку, и она им говорит - "Тринк!" - "Тринк"? - Тут написано, это значит "пей". Не знаю, на каком языке. Может быть, тоже на выдуманном. Сонное сознание Эрвина отказывалось воспринимать глубокий скрытый смысл, явно заложенный в кульминационном моменте истории, который ему только что пересказали. Ривай, наверное, нашел бы в послании бутылки-оракула легитимизацию удовольствия или что-нибудь еще в таком же духе, однако сам Эрвин пока видел здесь только призыв к алкоголизму. Эту загадочную книгу определенно нужно было потом прочитать самому. - А ещё его, наверное, из-за Телемской обители запретили, - помолчав, задумчиво проговорил Ривай. - Этот Грабле так наши стены, думаю... спа-ро-ди-ро-вал. Или монастыри культа, неважно. Придумал для героев местечко получше. Стен там нет, нет и никакого расписания, никаких це-ли-батов. Единственное правило гласит: "Делай, что хочешь". Все, кто там, в этой обители, живет, молоды, красивы и здоровы. И счастливы. - Это же чистая утопия, - пробормотал Эрвин, зевая. - "Благое место", которого не может быть. Такие модели никогда не работают применительно к реальности. Слишком много неучтенных факторов, слишком идеальные условия. Настоящий мир несовершенен. Нельзя делать, что хочешь, и быть счастливым. Я потом дам тебе почитать Томаса Мора, если захочешь... у него так книга и называется - "Утопия"... - У-то-пи-я. - Ривай помолчал, как будто впитывая новое слово. Потом усмехнулся. - Ну ты и зануда. Вот увидишь - когда мы с тобой будем счастливы и будем делать, что хотим, я тебе эту твою утопию припомню. И ты проспоришь мне щелчок по лбу. - Пощади, один твой щелчок сразу отправит меня в могилу. Загнув уголок страницы, Ривай отложил том на тумбочку и потянулся, чтобы задуть свечи на канделябре; затем вернулся под одеяло. Прижиматься спиной к теплой, мерно вздымающейся эрвиновой груди было приятно. Пригревшись, он уже почти задремал, когда Эрвин вдруг окликнул его шепотом. - Ривай... Ты действительно каждый раз, когда шутишь что-нибудь про запор, подразумеваешь при этом низовую карнавальную культуру? сознательно делаешь все эти реминисценции к народным обрядово-зрелищным формам? к извращенной бинарности и амбивалентности материального и духовного?.. А? Какое-то время ответом ему было лишь гробовое молчание. Потом Ривай всё же подал признаки жизни: зашевелился и недовольно вздохнул. - Ты сам щас хоть понял, чё спизданул? - пробурчал он. - Спи давай. Бинарность у него, понимаешь.