Слёзы

— Извини, — шепчет Лиам, глядя куда-то в потолок, — Я чуть не убил тебя… Я так боялся одиночества, а Он сказал, что… вытащит меня, и я… Он считал тебя опасной… Говорил, что тебя нужно… Но я не м… Юкико садится рядом, опирается спиной о стену и прерывает его, осторожно опустив ладонь на его плечо. Кожа соприкасается с пораженной плотью, залитой кровью — неожиданно тёплой и липкой — и мягко говорит: — Я тебя не виню. Никто не винит. Лиам поворачивает в её сторону голову — обожженную, покрытую прожилками лопнувших мышц и сосудов и блестящую от выступившей на на уцелевших кусках кожи испариной — медленно моргает и тщетно пытается сфокусировать взгляд. Глаза у него мутные и блестящие, и Юкико думает, что он вот-вот заплачет. — Я пытался остановиться… Себастьян… Он был быстрее… — с нервозной, кривой улыбкой бормочет О’Нил, выдыхает с присвистом. Хоффман кивает. И Хоффман вдруг кое-что вспоминает. Вспоминает, как цеплялась за одежду монстра с человеческим лицом, как пыталась докричаться до него, удержать… Как рука в перчатке оттолкнула её прочь, подальше от возможности словить шальную пулю от Кастелланоса. Дважды. «Назад!» — и пламя не дало ей вмешаться в их бой. — Какой же я трус, — улыбается механик и закашливается. Уголки его губ темнеют от выступившей крови — Себастьян всадил в него всю обойму пистолета и несколько гарпунов, и этого хватило. — Ты не трус, — качает головой Юки. И сжимает его плечо сильнее, — Теодор все равно сломал бы тебя. Он хмыкает и устало закрывает глаза. Грудь тяжело вздымается, дыхание неровное… Превращенный в мессиво живот и лужа вязкой крови, расползающаяся вокруг него. Ему конец. Юкико угрюмо молчит. Возможно, ей следует сказать что-то ещё, утешить, но всё это кажется уже лишним. Она думала, что была готова к всему, но сейчас чувствует себя полностью разбитой, сбитой с толку, беспомощной и опустошеннной — всё происходящее в Юнионе было слишком… неправильным. Зачем Теодору Лили? А как же их план? И зачем втягивать других? Сайкса — земля ему пухом — и теперь Лиама? О’Нил же даже ничего не знает, он — просто механик, который любит жизнь. — Знаешь, — притихший Лиам нарушает приятную гудящую тишину и неожиданно накрывает её ладонь, все ещё лежащую на его плече, своей, ощутимо горячей даже через материю. Это дается ему тяжело, но он держится, — Ты… Ты мне нравишься. С самого первого собеседования и до сих пор… Когда меня сюда послали, думал что… смогу как-нибудь к тебе подойти… Ха… — он снова кашляет. Почти черная струйка стекает по его подбородку. И всё так просто. Она знала об этом. Или, по крайней мере, догадывалась, хоть Лиам и тщательно скрывал. Выяснить это было несложно, но Юки не могла ответить на это не столько из-за отсутствия взаимных чувств — на самом деле, она не имела ничего против его общества — сколько из-за крайне загруженного графика. Ей жаль. К черту всё — годы в «отмороженном» состоянии прошли, и хочется побыть уже собой. Юкико привстает и притягивает Лиама к себе. Крепко обнимает цепляется за одежду и утыкается в ткань лицом. Его лицо она не видит, но чувствует, как он вздрагивает всем телом и неловко, заторможенно опускает свои руки на её плечи. И плевать, что потом одежда будет пахнуть кровью и гарью — сейчас Хоффман не волнует ни Лили, ни Теодор, даже ни чёртова STEM, разваливающаяся на куски. Сейчас её волнует умирающий О’Нил. — …Спасибо, — благодарно шепчет он и, кажется, всё-таки плачет. Юкико, кажется, тоже.