Чистый лист

Можете поздравить — у меня начинается новая жизнь. И она прекрасна. Чистый лист, на котором я смело могу писать свою судьбу заново. И первое, что я напишу: свободен. Как глупо, как смешно сочувствие окружающих. Их неприкрытая жалость. Их сострадание. Бедный Джон… Как он всё это переживёт?.. Не поверите — легко. Вы представляете жизнь рядом с таким, как он? Это очень любопытно, скажу я вам. Минимум того, что тебе действительно нужно, и максимум того, чем ты уже сыт по горло, но в тебя упорно продолжают запихивать всё это, пока не стошнит. И ты начинаешь срываться, искать себе тайное убежище, чтобы перевести дух и набраться терпения для следующих моральных пыток. Но тебя выдергивают из убежища, снова берут в плен, и вокруг плотно сжимается невидимое кольцо. И душит. Невыносимо подчинять свою жизнь чьим-то прихотям и привычкам. Тем более, если речь заходит о нём. О его привычках. О его прихотях. Вы жили в аду? Нет? Я — жил. Ад — это когда ты никто и ничто, бесплатное приложение к чему-то столь грандиозному и великому, что по сравнению с ним меркнет Солнце. И самое страшное, что ты, чёрт возьми, покорён. Взираешь на это величие и тонешь, захлебываясь и задыхаясь, и при этом тебе до чёртиков хорошо. Вот это и есть мой ад. Добро пожаловать. Только вряд ли вы сюда захотите. Знаете, что я сделал в первую очередь, когда он таким неожиданным образом разрешил мою затянувшуюся проблему? Я сгреб с кухонного стола все его чёртовы колбы, его идиотский микроскоп — весь этот псевдонаучный хлам. Они жалобно тренькали и позвякивали, но для меня это было самой красивой музыкой в мире. «Адажио» Альбинони, мать вашу. А потом я спрятал коробку подальше. А потом отмыл стол и постелил на него кружевную салфетку. Когда я попросил у миссис Хадсон кружевную салфетку, она посмотрела на меня как на безумного. А я безумец и есть, потому что рад просто безумно! С каким наслаждением я варил себе кофе, а потом его пил. В чистой незахламлённой кухне без зловонных химикатов и лягушачьих ядов. А потом весь вечер я сидел у камина. Было тепло и тихо, пламя негромко гудело… Или не гудело? Или камин был потушен? Не помню… Но это не имеет значения. Было тихо. Да, я не спал в ту ночь. Я и сейчас не сплю. Почему? Потому что продолжаю радоваться тишине нашей квартиры. Стоп! Почему это нашей? Моей. Только моей. Навсегда теперь — только моей. А сон вернётся. Я буду крепко спать под звуки дождя и ветра, и ни одна сволочь не вытащит меня из постели посреди ночи. Ночь тоже стала только моей. И жизнь стала только моей. Каждое утро я совершаю обход своего жизненного пространства, прикасаюсь к вещам, рассматривая знакомые предметы как вновь обретённые. Он тоже к ним прикасался, но совсем не так, как это делал и делаю я. Он хватал. А потом бросал куда попало. Разумеется, ведь у него есть персональная нянька. Он и меня так же… Ладно, сейчас не об этом. Главное, что всё позади. В его комнате надо прибраться, ведь теперь она тоже моя. Это немножко нелепо и кажется невозможным, но тем не менее это так. Я обязательно сделаю это, только потом. Когда-нибудь. Это не самое срочное в моей новой жизни. К тому же мне не хочется туда заходить. Вы, конечно, можете и дальше меня жалеть, если уж вам так это нравится или совсем нечего делать, я совершенно не против. Мне всё равно. Безразлично. Мне наплевать, если честно. У меня новая жизнь. Новая и прекрасная. А если я и стою подолгу возле окна, высматривая неизвестно что, то это исключительно моё личное дело, и касается оно только меня, окей? И уж конечно я никого не жду. Одиночество — выдумки слабых. На самом деле одиночества не существует. Есть только свобода, и теперь я в её плену. Аллилуйя! Осталось только избавиться от вещей. Почему, чёрт возьми, они то и дело попадаются мне на глаза? Убрать! Убрать как можно скорее. И я это с удовольствием сделаю. Но — потом. Сейчас у меня совершенно нет времени. Я по горло занят своей свободой. *** Прошло двадцать четыре дня. Где ты там? Кого достаёшь? Шучу. Я умею шутить, умею быть остроумным, знаешь ли. Но тебе это невдомёк. Ты меня никогда не слушал. Говорил, говорил… Без устали сыпал умными фразами, а я пытался поспеть за потоком твоих гениальных речей. Наболтался? Теперь молчишь. Ты знаешь, что я хотел выбросить твою скрипку? Рука не поднялась — всё-таки инструмент. Теперь она лежит на столе в моей комнате и тоже молчит. И я молчу. Иногда целый день. Иногда неделю, обходясь короткими фразами, обозначающими суть моего бытия — да, нет, не знаю. А теперь послушай. Послушай, чёрт бы тебя побрал! Я собираюсь открыть свой рот и сказать что-то очень важное для тебя и меня. Для нас. Ты всегда нарушал мой покой. Ты всегда меня доставал. Ты выворачивал меня наизнанку, хотя ничто во мне не было тебе интересно. Чего ты так упрямо искал? Ты виртуозно выводил меня из себя одним только взглядом! Это же надо — так уметь. Так смотреть. Что такого ты видел в моём лице, чего сам я не видел, как ни старался? Ты меня измучил. Ты мне осточертел. Вот правда — осточертел. И когда ты вернёшься, я, Джон Хэмиш Уотсон, врач и солдат, друг и сосед, убью тебя без сожаления за то, что ты так надолго оставил меня одного. Шерлок…