Ошибки прошлого

— Я собираюсь уйти из мафии, — говорит Дазай. Его голос эхом разносится по светлой веранде уютного кафе, звоном отскакивает от изящных чашек, от тонких фужеров, от каждого пустующего столика. Удивительно, что в самый разгар дня они с Одасаку в этом месте — единственные посетители. — Что? — растерянно спрашивает тот. Всего на миг его лицо так забавно вытягивается от удивления, что впору бы рассмеяться. Дазай и рассмеялся бы, если б только предмет разговора не был настолько важен. Настолько значим, тем более для самого Дазая. — Я собираюсь уйти из мафии, — ровно повторяет Дазай, утыкаясь взглядом в стоящую рядом чашку, уже совсем пустую. — Другого шанса у меня попросту не будет, понимаешь? Одасаку молчит. Дазаю отчего-то страшно узнать, как изменилось чужое лицо на этот раз. Хочется чем-нибудь занять руки, хочется, а фарфоровые края слишком приятно скользят под подушечками пальцев. Остаток кофе пахнет терпкой горечью, гораздо сильнее и вкуснее, чем Дазай привык. Не то чтобы он вообще был большим любителем кофе. Не то чтобы он вообще имел привычку разглядывать застывшие на светлых стенках рисунки, пугающе четкие, понятные — а ведь, по слухам, научиться такому гаданию безумно сложно. — Что думаешь? — наконец подает голос Дазай. Одасаку хмыкает. Страницы тихо шелестят под его пальцами. — Один? — уточняюще бросает он таким тоном, что жар заливает щеки. Дазай знает: так Одасаку обычно разговаривает только со своими воспитанниками. Хотя, с какой стороны ни посмотри, навряд ли Дазай далеко ушел от этих самых детей. — Конечно! — звон собственного голоса практически оглушает. — А как же иначе? Кого бы я еще... Кофейные сгустки чернотой расползаются по дну чашки — совсем как Порча по коже Накахары Чуи. Дазай сглатывает и резко вскидывает голову. Вглядывается в Одасаку изо всех сил, настолько пристально, будто бы они не виделись уже долгое-долгое время. Ах да. Как же он мог забыть... — Но я не мог! У меня не было... — слова застревают в горле, произнести их становится почти непосильным трудом. Наверное, именно так мог говорить перед своей смертью умирающий. — Ты даже не думал об этом, правда? Одасаку гладит пальцами кипенно-белые страницы, чистые, абсолютно пустые. В его голосе Дазай не слышит и толики обвинения, укора, какой должен бы полагаться ошибившемуся ребенку. И тем более — ошибившемуся взрослому. — Не думал, — тут же безошибочно угадывает Одасаку. — Ну что ж... Лучше поздно, чем никогда. У тебя теперь есть достаточно времени, чтобы все исправить. Он подталкивает к Дазаю книгу, мягко поднимается со своего места, обходит столик, едва задевая рукой. От Одасаку все еще остро пахнет табаком, кофе и солью. Последнее Дазай забыл бы с огромнейшим удовольствием, но теперь — уже не может. Он начинает вспоминать. Пустые страницы оставленной книги оказываются восхитительно теплыми под собственными пальцами. Дазай вжимается ими, стремясь впитать то, что некогда принадлежало Одасаку, что когда-то было им самим, а теперь — сохранилось лишь на задворках памяти, которую не всегда удается перемотать назад, словно заевшую пленку. Хотя, конечно же, иногда этого бы очень сильно хотелось. По крайней мере чтобы избежать некоторых ошибок. — У меня не было выхода, — лжет Дазай во сне, но открывает глаза — в съемной квартирке на окраине Йокогамы, крохотном временном убежище, где нужно затаиться, покуда ищейки Портовой мафии не устанут вести бесполезную охоту. — Я обязательно все исправлю, — шепчет Дазай в уютную темноту, прижимая к щеке еще теплые пальцы. Впервые за долгое время ему так мучительно горько. Со дня ухода из Портовой мафии — со дня смерти Оды Сакуноске — минул ровно один год.