Замок на песке

– …впереди забрезжит рассвет. Затих перебор струн. Умолк певец. Молчание у костра казалось осязаемым: протяни руку – коснешься, соберешь в горсти. А что делать с ним дальше? Хранить в памяти вместе с лицами братьев, освещенными сполохами мирного сейчас огня? Отпустить, – и пусть звенит тишина в поднебесье? С тех пор как они покинули Хитлум, отправившись на восток в поисках других земель, подальше от Второго и Третьего дома, Кано всё больше замыкался в себе. Имена на синдарине, пусть и умиротворившие Владыку Дориата, оказались достаточно чужими, чтобы легко привыкнуть к новому звучанию. Но в чем-то родич был прав. Там, у Завесы Мэлиан, которой Дориат отгородился от мира и войны, они были уместны. Воспоминания о том, кем были нолдор до Исхода, принадлежали Аману. Только вот здесь, посреди степного ковыля, звезд Варды и теплого южного ветра, язык синдар не ложился на слух. Братья заговорили меж собой, нарушив звенящую тишину. Кано привычно молчал, слушая их голоса. Если закрыть глаза, можно представить, что все они прежние. Если перестать слышать недосказанность в голосе Нельо. Если не обращать внимания на усталость в голосах остальных. Приобняв арфу, менестрель не заметил, как задремал, позабыв закрыть глаза. Он так и сидел, глядя в пламя костра невидящим взглядом. И снился ему берег моря. Навеянный мелодией ковыля на ветру морской берег был залит светом. Но это не был Аман. Возвращения в Благословенный край менестрель себе попросту не представлял. Даже во снах. Вечность в Чертогах должна дарить исцеление фэа, но стремление жить дальше, несмотря на невозможность исполнения Клятвы, было предпочтительнее растянутого в вечности исцеления теней в Мандосе. – Кано… – Майтимо коснулся его плеча рукой, когда над ночной степью вновь воцарилось подобие тишины. Менестрель вздрогнул, возвращаясь из сновидения. Быстро скользнул взглядом вокруг: братья разошлись спать, оставив у костра только старших. А, может быть, Нельо отправил их на боковую? Всё может быть. – Ты словно избегаешь меня с тех самых пор, как я передал корону дяде. Слова были сказаны, но всё, что у менестреля нашлось в ответ, – это молчание. – Почему? – Нельо пододвинулся ближе, чтобы не приходилось говорить в полный голос. Наверное, ему казалось, что этот разговор лучше оставить между ними, чем доверить чужому чуткому уху. И Макалаурэ не мог не согласиться с разумностью этого решения. Только вот ответить было нечего. Не скажешь ведь: «Мы все изменились». Или «Я вообще говорю реже, чем прежде». А правда… Правда – словно осколок льда, засевший в сердце. – Кано?.. Молчать дальше было нельзя. И менестрель, пододвинувшись ближе, опустил голову на левое плечо брата: – Просто нам всем нужен отдых. Есть слова, которым не время быть сказанными. И Макалаурэ не был уверен, что время для этих слов наступит. Поэтому: «У меня нет никого, важнее тебя», – молчал Кано, пряча лицо на плече старшего. Майтимо поджал губы и машинально коснулся пальцев брата левой рукой. Уговаривать менестреля заговорить там, где он того не хотел, было делом неблагодарным. Нельо знал это лучше, чем кто-нибудь другой. Поэтому принимал и ответ, и молчание. – Отдохни. Кано чуть улыбнулся и сжал в своих пальцах пальцы брата: – Пока ты стережешь мой сон, как в детстве? Лучше я помолчу с тобой до рассвета. Чтобы не оказалось, что ты – часть сновидения, а мы – опять у Митрима. Боюсь засыпать. И ты, похоже, тоже. Хочешь, я сыграю тебе? – Когда бы я отказывался? – Нельо попытался улыбнуться, чтобы брат не заметил, как после его слов в глазах рыжего затаилась боль. Макалаурэ отпустил его руку и прикрыл глаза, наощупь касаясь струн арфы. Как много ночей назад, на берегу Митрима. До того, как они все изменились навсегда.