***
Каждое утро он сонно пялится на трогательно спящее на боку чудо: обе ладони под щекой. Потом пьёт кофе, касаясь под столом коленкой. Плечом к плечу они спускаются вниз, к машине. Вечером поднимаются к себе, наверх, и он знает, что сейчас, несколько минут, будет видеть его почти раздетым. Иногда он двумя пальцами поправляет ему завернувшийся воротник рубашки. Шлепает по заднице или спине: заслужил. И отвечает небрежно тем, кто ещё не в курсе: — А, это мой малОй! И провожает ироничным взглядом тощую жопку и прямую спину. Ваня часто испытывает к малому противоречивые чувства. Вот как человек может так бесить и одновременно привлекать к себе?! Оказывается, может, и с блеском. Плохо то, что совершенно непонятно отношение этого ботана. Даня — он как зеркало. К нему хорошо — и он хорошо. Ему вмажешь… ну, вы поняли.***
По пути в гимназию Даня опять листает ленту в планшете, или пялится в книгу. Умник. Что Элька, что рыжая Яна буквально помешались на Данечке. —… Он любит мандарины. — Да ладно! — Я отвечаю! За один присест килограмм может съесть! Вот их и дари, Яночка! — Ну… это же Новый год! Романтика! — Романтика — это ваш слюняво-розовый день Валентина. — А это — день Мандарина. Он сам на мандаринку похож! Такой же рыженький. И губы сладкие. — Да ты поэт, Яна! И как? Понравилось целоваться? — Ты извращенец, Иванов! — А ты меня достала уже! Сладкие?.. Хм… Уходит, смерив чисто женским фирменным презрительным взглядом. Захотелось закатить глаза, но вместо этого он просто пошёл и сел за парту, толкнув плечом почти-брата. Тот даже не заметил: в книжку втупился. Не знает, какие страсти вокруг него кипят. Его так удобно обнимать: рука вот так захватывает эту тощую цыплячью шею, бедро прижимается к бедру. Невинно. Легко. «Почти как брат». Ага. Все на глазах родителей, все законно, и надо сосредоточиться на разговоре, а не думать, о том, как бы переместиться назад, прижаться грудью; двумя пальцами притянуть к своему паху тонкие тазовые косточки, и… посмотреть, что будет. Малой будит в нем странные дерзкие мгновенные идеи. Вроде той, когда Ваня закрыл его своим телом от взрыва. Кажется, каждый сантиметр тела испытывает мгновенный оргазм, соприкасаясь с тонким, тёплым, каким-то родным, что шевелится под ним. Соприкосновение идеально — они как паззлы. Зелёные глаза в длинных ресницах, широко распахнутые, — близко-близко. Пораженно молчит. И желание подмять под себя, обнять и сделать своим становится все сильнее. Ваня, скрипнув зубами, загоняет его в глубину и встаёт, мило улыбаясь. Ну, а что? Помог по-братски. Даня хлопает ресницами; хмурит лоб. — Ты зачем меня спас? Мог бы реально в комнате один остаться. — Зато ты теперь такой же грязный, как я. Правдоподобно же. Каин и Авель наконец-то помирились.***
Тридцать первое декабря уже завтра, и обе мамы проводят время, с удовольствием украшая дом к празднику с помощью Кати и папы Леши. Антон на работе до последнего. Дедушка по одной бутылке с привычным профессионализмом тырит из гостиной элитную выпивку. Все как всегда. — Вы уже решили: будете у себя гирлянды вешать? — спрашивает деликатно мама Полина. — Дребедени всякой, вон, целых четыре коробки осталось! — поддерживает её Лида, — и ёлка есть! Парни смотрят друг на друга. — Да! — Нет! — говорят одновременно. Пауза. Затем рты открываются, чтобы набрать побольше воздуха для спора. — Ёлка, — это фигня! — Не фигня! — Фигня! — Ну давай хоть потолок украсим! Мамы тихо закрывают дверь: сами разберутся. Борьба за доминирование ещё не окончена. — Я так понимаю, у тебя было тяжёлое детство, и ты ещё не наигрался! Дед Мороза ждешь небось! — психует Ваня. — А что, его не существует? — Даня не смотрит на собеседника, иронизирует, пальцы летают по клавиатуре, тонкое лицо освещено экраном, — и Ваня сглатывает, успокаивается. Небрежно пожимает плечами. — Как хочешь, малой. Только я тебе не помощник! Ага. Конечно. У этого рыжего рост метр с кепкой. И когда он, упрямо игнорируя факт, что дом ломится от родственников и прислуги, встаёт на стул, чтобы прицепить к потолку их комнаты нечто пафосное, Ваня ржет. Вот как этот ухитряется выглядеть так нелепо с руками, полными мишуры?!.. Академически серьезная моська умиляет. — Это тебе не банк взламывать! Встаёт, чтобы помочь, они целеустремленно вешают гирлянды; привезенные отцом из Англии красивые красно-бело-синие искристые шары, игрушечные модели беспилотников и, для прикола, — привидения и ведьмочек, оставшихся с Хеллоуина. — Класс! — Красота, ага. Малой смотрит на него со стула, глаза его сияют, а губы улыбаются. Это направленное на него внимание опять будит в Ване какие-то странные эмоции, и он совершает очередную глупость. Стул Даньки на колесиках, и он бросается на него, как бык на красную тряпку, возит малого по комнате. — Дорогу Деду Морозу! Тот поджимает пальцы в полосатых носках и орет: — Придурок! Я упаду! Оставь стул в покое! Но голос его весел, в нем лишь показной ужас. Мамы прислушиваются внизу и понимают: парни помирились. Запнувшись о провода, импровизированные сани дергаются; Ваня в последний момент успевает схватить и обнять летящие вниз братские ноги и бедра. Зафиксировать, как статую, на стуле, и отпустить. Вот только руки никак не желают оставлять схваченное, эти мягкие домашние спортивные брюки, эти острые коленки и то, что выше… Замирая от собственной наглости, тяжело дыша, Ваня прижимается лицом к паху и закрывает глаза. Его ведёт от близости и собственной смелости, а сердце бухает, как сумасшедшее, в ребра. — Придурок! Что ты делаешь! — кричат сверху шепотом. Ваня поднимает голову, нехотя отрываясь и смотрит вверх, туда, где на него пялятся с таким суеверным ужасом. Ну, а что он хотел? На что рассчитывал? — По статистике, — повторяет он чью-то любимую фразу, — пять процентов мужчин, — эти. Или би. Не помню. — Но Эля?.. — Заткнись, малой, — он обреченно опускает лицо и последний раз трется о пах, чтобы запомнить.***
Оставшееся время до праздника между ними как будто возвели стеклянную стену. Расстояние метр минимум, никаких коленей и локтей. Только огромные задумчивые взгляды в спину. На ночь Даня прокрадывается в спальню, когда Ваня уже час как притворяется спящим. Долго лежит на своём диване, подтянувши одеяло до подбородка и пялится-пялится-пялится… Ваня чувствует его взгляд и в темноте. Может, думает, что его изнасилуют? Дурачок. Ваня без аппетита на Новый год; совсем не пробует свою любимую клубнику и бифштекс с кровью. Подперев голову ладонью, он грустно смотрит, как кружатся три пары: Катя с дедушкой, папа Антон с Лидой и Даня с Полиной. Ему совсем не интересно, какие подарки приготовил ему несуществующий Дед Мороз. То, что ему действительно нужно, он ему не подарит. В разгар семейного веселья, пожаловавшись на головную боль, уходит, чтобы в одиночестве напиться. Правда, родителям об этом знать не обязательно. — Конечно, иди, Ванечка! — мама Полина проводит по его лбу рукой, пробуя температуру. Провожает встревоженным взглядом. Он поднимается на лестнице, спиной чувствуя всю эту заботу, и ему хочется скрипеть зубами. Ваня крадется в дедову нычку. О, текила! То, что нужно, для одинокого гомосексуального самца! Он истерически ржет, достаёт из своего холодильника лимон и соленые орешки. Через полчаса ему уже кажется, что все его проблемы — пустяки! Он обнимается с данечкиной елкой, признаётся ей в любви и уже не прислушивается к звукам музыки внизу. Он находит почему-то оригинальным заползти в их гардеробную, найти там данечкины кроссовки и отключиться на полу, преданно обняв их. Ближе к двум ночи Ваня просыпается от боли в затекшем теле и запястьях. В гардеробной тёмно, лишь где-то в комнате мерцает новогодними огнями ёлка. Понимание, что он обездвижен, в наручниках прикован к штанге для вешалок, приходит спустя мгновение. Он хрипит: — Слыш! Малой, слыш. А ну, отпусти меня! Ты что, нашёл мои сексшоповские игрушки? Скрип дивана. Даня в клетчатой пижаме и босиком неслышно появляется на пороге гардеробной. — Я орать буду! — Ори. Там ещё и кляп есть. А, ты же в курсе. Присаживается рядом. Ваня, скрывая бешенство, дергает руками, пытаясь подняться. — Отпусти! Болит же! Обещаю, что приставать не буду. — Зато я не могу этого обещать! — пристально, серьезным взглядом рассматривает смутный силуэт Даня. Так, в полутемноте, не стыдно. Вздохнув, он прижимается сзади к замершему «брату», у которого враз проходит вся боль. Опускает лицо к шее, у ворота футболки, тихо вдыхает. Тонкие пальцы ведут по его бокам так, как будто делают набросок. Небрежно. Задумчиво. Потом ничего не происходит. Нерешимость дрожит на грани; Ваня молчит, боясь спугнуть момент, пока не понимает, что его любимый ботаник элементарно не знает, что дальше делать. — Я… Дань, я пить хочу, — откашлявшись, хрипло говорит он. — Погоди. Тот поднимается, шлепает куда-то в комнату. Опять рядом. — Это что? Это… мандарина? — Ага. Хренов романтик берет своими губами дольку, приближается к Ване. Тот шумно дышит и недоверчиво смеривает его с ног до головы изумленным взглядом. — Ты… Мандаринка настойчиво тычется в его губы. Глаза Дани блестят в темноте, и кажется, что это — самый чудесный подарок, что мог преподнести ему придурошный несуществующий Дед Мороз. Губы малого холодные, сухие, и, съев дольку, Ваня жадно засасывает его, метит, кусает, забывая о жажде. Его останавливают. — Погоди! Он готов рычать от разочарования, до тех пор, пока эти тонкие детские пальцы, пахнушие мандариновой шкуркой, не расстегивают осторожно его ширинку, приспускают брифы. Ваня замирает, как кролик перед удавом, он совсем не дышит. Даже в гардеробной, ему кажется, становится светлее, когда рыжая голова наклоняется, и язык задумчиво, осторожно лижет головку. Выпрямляется. На его губах — блестящая нить предэякулята. Больше он не повторяет, но Ване хватает, хватает вполне. Он поворачивается спиной к Дане. — Освободи меня! — Нет! Я боюсь тебя, маньяк. — Это кто это у нас тут маньяк ещё! Данила без ответа прижимается к нему сзади. Не в силах больше сдерживаться, дрожащими скованными руками наощупь Ваня неловко сдергивает чужие пижамные штаны вниз, касается крошечных рыжих-наверное-волосков на бедрах, поднимается к поджатой мошонке, обводит ее, слыша частое дыхание. Ведет длинные пальцы вверх, обхватывая горячий, длинный и тонкий член. — Аррх! Даня сдавленно стонет, судорожно приподнимает его и прижимается членом сзади, к ягодицам. Он не входит, лишь плотно устраивает себя меж половинками, но это много, это чертовски много для Вани! Здесь, в гардеробной, как во сне, сладко, когда малой берет его член в руку и начинает двигаться сзади… Движения его рваные, неумелые, неловкие, и Ваня чувствует бешеные скачки своего-чужого сердца, рвано думает о том, не снится ли это все ему. Им хватает минуты, а может и секунды для того, чтобы вместе кончить. Пот Дани пахнет так сладко, они лежат на полу в гардеробной и молчат. Затем медленно, как во сне, он вынимает откуда-то ключи, освобождая пленника. Ваня разминает ноющие кисти, а потом загребает его длинным телом, руками, прилипает сзади, кусает в шею. — Попался? Вот это была месть. — Вообще-то это был твой подарок на Новый год, — говорит Даня назидательно и тепло. Тот расплывается в широкой улыбке: — Подарок клевый, зануда. Спасибо, Дедушка Мороз. Ты лучший! Наутро дверь их комнаты заперта, и мамам приходится долго стучать, чтобы добудиться. Оба, усталые, томные, с искусанными губами, медленно спускаются вниз по лестнице, пряча под воротниками засосы и синяки. — Ты как, Ванечка? — в унисон спрашивают мамы. — Спасибо! Сегодня гораздо лучше.— честно отвечает сын. — Тогда скорее к столу! Ведь стынет все. — И правда. Уже два часа дня. Что там в комнате можно было так долго делать? — поддерживает, нервно жуя, папа Антон. — Мандарины есть. Правда, малой?! — подмигивает Ваня. — Угум… И Даня мило краснеет.