***
Его тело воистину благовидно, элегантно каждым своим изгибом, бугорком, что выпирает из-под тонкого назойливого покрова, рвущего в пух и прах всякие рамки трезвости, а также грани приличия, одежды. Именно рамки трезвости. Боль, что отдаётся слепым бельмом на глазу, поддающуюся «мёртвой» романтике, вальсу костей, единым мигом пускает в багрянец солнечного луча свет. И именно по тому канату, ниточке надежды, шагает непосредственно Псих. Весь изнывающий, а также больной собственной одержимостью, манией к другой, такой различной, но родной плоти. Мясу, что так и блещет мнимой, навязанной остатками здравых принципов, аппетитностью. Аппетитна каждая частица, каждый сантиметр. Каждая кость, до коей тот добирался. Добился, добрался, сорвался, упокоился. Но каково же? Каково же сладостное сопротивление? Те жаркие вздохи в шею? Колеблется меж добром и злом лишь один вопрос: это было истинное удовольствие, аль просто приступ кровожадности и зверства, то извращённое и непонятное удовольствие? Аль просто непонятная развратная радость? Радость самого настоящего неадекватного?***
Доктору с самого начала заявили, что полученный пациент часто страдает не лишь повседневными приступами агрессии, невыносимой и неконтролируемой злостью (коя взрастала и от души самой натуры), но и может сорваться в любой момент, коли не провести регулярное и серьёзное обследование. На самом деле, его давненько хотели и вовсе запереть в психиатрической больнице, но Док сыграл большую роль в излечении. Точнее, думал, что сыграл, будучи лишь немым свидетелем увядания, смерти коматозного самоубийцы. Но всё обернулось сущим кошмаром поголовно для всех. Вскоре Псих стал ощущать, что тот начинает жить. Начинает жить при виде голубых глаз, что скрывали плотные, чуть запотевшие линзы очков. Красота и глубина каждого, океан, словно океан мог поместиться там. И, по правде говоря, тот чуял, словно вся его сущность, душа, а также судьба принадлежит именно этим глазам, этим рукам. Этому спокойному голосу, в конце-то концов. Вековечно парень вслушивался в каждую его фразу, а порою даже не вникал в суть произнесённого. В совокупности, вёл себя как любой другой влюблённый идиот. Единственное, что могло будоражить его – каждый раз он уходит. Он постоянно уходит, не оставляя за собой тех самых отношений, коих жаждал больной. Нет той приятельской атмосферы, а исключительно выполнение своей работы, что не всегда добросовестно, к слову. Это сильно обижало, сказать честно. Но в каждом порыве ярости парень забывался и начинал кричать, даже не всматриваясь в черты его лица. А после тут же обращал внимание на сиё величие, что начинает анализировать всё сказанное. В один момент, что стало той упущенной гранью, что и следствие недобросовестной работы врача, Псих начал напрямую интересоваться его органами. Смотрел прямо в грудную клетку и представлял, словно потрошит его на мелкие кусочки. Оставляя за собой лужи желанной крови. А Доктор смотрел с испуганным недоумением за его миной и начинал работать усерднее. Любим, но только наизнанку.***
Постигая цель, оправдывая различные перипетия, что вставали на пути, тот получает многое. Получает и сладостный предсмертный крик, и вальс костей, что танцевали прямо на руках у парня. Получал и кровяной напиток, испивал до дна. Минуя каждое ребро, оставляя позади каждую кость, приносящую несравненную отраду в очам его, неадекватный достигает самого важного органа – сердца. Тот вырезает его, аккуратно мнёт в руках. Всё же оно остаётся предельно тёплым и таким родненьким. Единая радость, что постигает его в данный момент – то, что он наконец всерьёз добрался до сердца, преисполненный своей мечтой, а после и счастьем её свершения. Псих обнимает его, в очередной раз пачкаясь в крови. Мышцы, мышцы, мышцы. Тот не останавливается на достигнутом и продолжает резать, доставляя самому себе то самое удовольствие, что тот никогда не испытывал. Руки остаются практически с одними костями, по чём Псих вновь и вновь проводит ножом. Он начинает разрезать куски мяса на мелкие куски и наблюдать за тем, как продолжает подтекать кровь из очередной раны. Новые и новые увечья, что мучитель вырезает. Вскоре тот впивает нож прямо-таки в ногу доктора, что издаёт достаточно громкий шлепок. Кровь внутри начинает чуть ли не кипеть, в следствии чего парень лишь широко улыбается, а после и низвергаться на свет. Псих оставляет внутри громадные разрезы, сквозь труд прорезая миниатюрное кровавое сердце. Но вскоре оно начинает потихоньку гнить, заливаясь литрами крови. Псих затягивает любимого в поцелуй, бросая нож рядом. Тот самый вкус крепчайшего кофе и крови, сладостной малиновой крови, что знаком до одури от различных ароматов, доселе чувствуется на вырезанных губах. В тех прорезаны почти ювелирные треугольники, что Псих решил попробовать на вкус. Увы, прожевать плоть не удалось, а глотать не больно хотелось, из-за чего последняя валялась на полу, рядом с телом.***
А тот помнит, как разрезал трахеи поперёк, словно заставляя доктора задыхаться, даже несмотря на то, что психиатр умер уже давно. И именно тогда он проводит по шее пальцем,ожидая осуждения.
Спасибо тебе, любимый. Тот вовек не забудет твоих рук, а также миловидных выткнутых глаз. И сердца, что боле не бьётся. Что играет лишь роль мягкой игрушки.«Я ведь подчинял вас нынче, вчера. Моя игрушка – это вы, Док». «Я вас люблю».