***
Она задыхалась без нее. Изредка встречала по вечерам после работы, и они вместе шли «К Бабушке». Она просто дышала рядом, незаметно касаясь руки в перчатке из нежной кожи. А потом сидела за столиком напротив и нервно дёргала ногой, пока бабуля пекла им блинчики, а Руби шипела кофейным автоматом. Ей ничего не надо — только кофе, блинчики и этот чёртов стул. Странно устроена жизнь. Поздно — это когда ты понимаешь, что влюблена окончательно и бесповоротно. Не в него. Она больше не металась. И точно знала, что надо делать. Она решила от него уйти. Вернее, она никогда к нему и не приходила. Ему все было понятно с самого начала. Но у него не было сил, способных заставить ее поступить не так, как она задумала. Ей больше не надо ничего строить и придумывать. И врать себе, пряча в пол глаза. Смотреть в зеркало, репетируя счастливое выражение лица.***
Она устала собирать разочарования, пить в одиночку и разговаривать вслух сама с собой. Рабочий график выстроила так, чтобы как можно реже бывать дома. А когда попадала туда, то умирала от тоски и одиночества. Только сидр, телевизор. И необходимость делать вид, что у нее все нормально. Мир на самом деле очень простой и понятный. Но люди привыкли все усложнять. Они с Эммой, словно две параллельные прямые, которые вопреки логике и правилам пересеклись. Невозможно все рассчитать и предусмотреть. Но невозможность всегда привлекает… В огромном доме много места, но мало радости. По ночам она не может спать. Долго читает или смотрит телевизор. С одиноким мерцающим огоньком в глубине почти пустого дома. Непонятный звук на крыльце. Сначала думает — показалось. Но нет. Эмма смотрит на нее своими огромными фисташковыми глазами и Реджина все понимает. Без слов и пустых объяснений. И сердце до этого слабо бившееся в груди больше не болит.***
У нее было ощущение, что это все не с ней. Стало спокойно. Они вроде все друг о друге знали, но теперь наблюдали удивлённо. Открывались медленно, постепенно. Словно перелистывали страницы толстой сказочной книги. И сюжет понравился, а потом захватил, а потом захотелось, чтобы книжка не заканчивалась… Она всегда жила бестолково и считала, что не заслужила ни этого дома, ни этой жизни, ни этой женщины.***
Она всегда была одинокой. Одиночество — это когда ночь, а ты ни с кем. Не с кем поговорить. Не кому рассказать. Да и кому это надо? Кто станет слушать? Ее некому было слушать. И эта невысказанность перехватывает горло, пытаясь прорваться наружу. После всех этих изматывающих и до смерти тяжёлых отношений с чужими мужчинами. После невыносимости и невозможности что-либо изменить. После лет обречённости и понимания, что у злодеев не бывает «долго и счастливо». Оказалось со всем этим можно жить. С терпением и нежностью. Без повторений пройдённого материала. Когда просто понимаешь, что надо щадить и беречь друг друга. Эмма умела слушать. Никто и никогда не слушал и не слышал ее вот так. Просто садилась на кухне, подперев руками скулы, пока Реджина суетилась у плиты, а потом забиралась с ногами на диван, потягивая обжигающий какао из старой чашки с изображением трёх лебедей. А потом сказала, что это их семья и утащила чашку в участок. Реджина рассказывала ей свою жизнь. И разговор не иссякал. И плевать, что Эмма почти все это уже знала. Ей важно было выплеснуть боль. Не важно, в какой последовательности. С Эммой можно болтать обо всем, не заботясь о том, как выглядишь и что говоришь. Потому что знаешь — тебя воспримут и поймут. Не надо подбирать ни фраз, ни тем. Реджина часто улыбается и много смеётся. Обнимает ее, осторожно прикасаясь нежными ладонями к выступающим лопаткам, и Эмма жадно вдыхает сладковатый запах цветов, корицы и замирает. И думает, что всего этого с ней могло и не быть… У нее дрожат руки, и ком подкатывается к горлу. Она захватывает ее в ответ и почти физически чувствует счастье. Она не смогла бы без нее жить. Реджина больше не хочет шанса переписать все заново. Она хочет жить здесь и сейчас. Все простое всегда самое ценное. Но люди понимают это только стоя на краю и заглядывая в бездну.