Академ концерт

— Чёрт! Снова не получается! Я устало вздохнула, от всплеска эмоций знатно долбанув руками по клавиатуре. Ноты этюда чуть пошатнулись, затем, подгоняемые лёгким весенним ветром, дующим из окна, накренились и упали мне на ноги. Я осторожно приподняла их и поставила на прежнее место - не хватало ещё, чтобы оригинал из библиотеки порвался или, упаси бог, вымазался. Меня тогда застрелят, хоть такой статьи и нет в уголовном кодексе. Я снова пытаюсь сыграть этот чёртовый пассаж, но пальцы вновь заплетаются и я, громко рыча на весь актовый зал, отворачиваюсь от проклятого инструмента, еле слышно дуя на покрасневшие пальцы. — Ну вот зачем Моцарт такие сложные пьесы писал, а? — спрашиваю сама у себя вполголоса, скользя взглядом по голым стенам. Ремонт ещё не доделали, поэтому эту комнату и используют для репетиций перед концертами. Да и звукоизоляция тут хорошая, так что неудивительно, по какой причине я выбрала именно её для того, чтобы доучить произведение. — Мда, не везёт мне... Хоть бы выпуститься с нормальной оценкой, а то потом училка все мозги промоет... — продолжала бубнить в пустоту, вдыхая тяжёлый сухой воздух душной комнаты. Солнце ярко светило через окно прямо у самого потолка и лучи, — как на зло — падали прямо мне в глаза. Поскольку стул был слишком тяжёлым, чтобы я его передвинула, я просто встала с насиженного места и, от скуки, стала ходить по комнате туда-сюда, лишь бы только занять себя хоть чем-то. На самом деле музыка, это для меня всё. Обожаю её. Многие произведения мне настолько влились в душу, что хотелось играть их часами дни на пролёт, только бы не забыть со временем. Мой любимчик - Бетховен - как раз сочинял просто идеальные для меня произведения. И плевать, что у него рука намного меньше, чем моя, и я могу охватить сразу полторы октавы, в отличии от его половины. И плевать, что до того, как я начала играть его произведения, я не умела правильно извлекать звук. Плевать. Главное, что он заставил чертовски сильно полюбить музыку. И я ему за это благодарна. А вот Моцарт (паскуда этакая), наоборот, самый ужасный для меня композитор. Беглости, как таковой, у меня особо-то и нет, так что его этюды для меня сущий кошмар. А, учитывая, что ещё и писал во всех существующих и несуществующих жанрах, то хочешь, не хочешь, а придётся хоть раз за свою жизнь их сыграть. — Пф, неужели я её нашла? — чуть хрипловато смеюсь, увидев на полке старого полуразвалившегося шкафа мою тетрадь. Тетрадь первоклассника, когда я только-только пришла сюда. У всех тогда были такие большие, красивые и разноцветные, а у меня обычная чёрная, с приклеенными нотами. Удивительно, как она сохранилась здесь и как не потерялась за восемь лет. Да даже само её существование уже должно было быть забыто, как когда-то о ней забыла и я. — У-у-у... Привет! — я резко подпрыгнула на месте, икнула и выронила тетрадь из рук. Пару пожелтевших страниц рассыпались сразу, несколько надломилось. — Ой, извини, не хотел. — Что?... — уже хотела начать возмущаться, даже повернулась лицом к нарушителю моего спокойствия, но слова резко застряли в горле, во рту пересохло, и я могла лишь беспомощно открывать-закрывать рот, силясь произнести хоть слово. Довольно невысокий, худощавого телосложения, парень(?) или даже мужчина, осторожно приподнял с пола мою нотную тетрадь и начал вертеть её в руках. Бледноватая кожа, аристократические черты лица, овальное лицо, мягкие голубые глаза, волосы... Белые? Кудрявые? Это же парик! Такие в средние века носили! Не может быть! — Амадей, чего ты людей пугаешь? Негоже, знаешь ли. — раздался ещё один, более низкий и бархатный, голос сбоку. Затем из-за спины предыдущего парня вышел более взрослый, - видно по походке да и телосложению - мужчина. На лбу у него залегли глубокие морщины, но лёгкая полуулыбка на губах и снисхождение в тёплом взгляде мутно зелёных глаз как-то располагали к себе. Наполовину поседевшие волосы были в лёгком творческом беспорядке на голове, как и его одежда. Старинный пиджак тёмно бордового цвета, такого же цвета и штаны (то ли бриджи, но похожее есть), элегантно завязанный белый шарф на шее и шляпа-цилиндр в руке. Похожий был внешний вид и у предыдущего парня, только камзол зелёный и с треугольными краями, на ногах белые лосины(?) или колготы, ну и конечно же парик. Чуть съехавший в сторону из-за того, что этот самый парень сейчас немного недоуменно почёсывал затылок. — Нет, ну ты только посмотри, чему сейчас учат молодёжь! — воскликнул он, протянув мою тетрадь своему спутнику. Ко мне так и не вернулся дар речи, а из-за того, что я их узнала, голос словно пропал вообще. Я села там, где стояла, благо там была тумбочка. — И что? Ну... Октавы, гаммы, созвучия... Что тут такого? — недоуменно переспросил более взрослый, пробежавшись взглядом по строкам. — Да и посмотри на неё, — он кивнул в мою сторону, — Она ведь уже выпускница, а это записи первого класса. — ... Б-Бетховен? Моцарт? — наконец выдавила из себя хоть два слова, неприлично тыкая в них пальцем. — О-Откуда? — Просто решили прийти и посмотреть, как тут в мире стало. Ну, после того как мы того... этого... — первый показал, как воображаемо режет себе пальцем шею. — В мир иной отбыли, короче. — Но ведь... А... Как? — всё ещё шокированная, произнесла я. Не узнать кумира я просто не могла, но поверить в то, что это лишь глупый розыгрыш, было намного легче, чем признать, что это и правда умершие пол тысячи лет назад композиторы. Или не пол тысячи, а меньше... Ай, ладно, неважно. — Так ведь ты нас и позвала. — чуть удивлённо ответил Бетховен, окидывая комнатушку взглядом. — Этот чудный зал напоминает мне мой собственный кабинет. — Людвиг, ну не начинай. — обречённо простонал Моцарт. Он приложил ладонь к лицу, из-за чего длинные манжеты скомкались, и изобразил фейспалм. Надо же, даже тогда был этот жест. — Ладно. Так о чём это я... — довольно быстро согласился композитор, сдвинул брови и начал сложный мыслительный процесс. — Ах да! Точно! Мы пришли тебе помочь. — с важным видом заявил Венский классик. — Что? — тупо переспросила, нервно потерев глаза. Я ведь не курю и не пью, тогда откуда? Галлюцинаций мне только не хватало. — Всем привет! — раздался где-то от входной двери третий, тоже мужской, голос. Я обречённо застонала, медленно съехав на пол. Ну надо же было так влипнуть! — О! Guten Tag, Petr Ilich!* — радостно поприветствовал новоприбывшего Зальцбургский виртуоз, улыбнувшись а-ля «Тридцать два зуба не предел». — Я вижу, у Вас совершенно нет подхода к современной русской молодёжи. — проигнорировал его... Чайковский? Я уже ничему не удивляюсь... — Да ладно тебе, чего дуешься? Неужто тебе отказала ещё одна прелестная дама? — с лукавой улыбкой на лице прощебетал Моцарт, наклонив голову набок. — Дорогой мой, не вашего это ума дело, с кем и когда я заводил отношения. — грубовато огрызнулся русский композитор. Затем он перевёл свой взор на меня, поправил чёрный пиджак и продолжил. — Сударыня, мы пришли в эту чудную... — он запнулся, обводя комнату взглядом. — обитель с одной целью. Помочь Вам правильно выучить наши произведения. — Но ведь... Как так то? — Narr**, ты же сама позвала! Забыла что ли? — Амадей дал мне лёгкий подзатыльник, весьма реальный, между прочим, а также весьма ощутимый. — Ладно. Раз галлюцинации сами вызываются мне помочь, почему бы и нет. Я вздохнула, медленно обведя каждого из них усталым взглядом бирюзовых глаз. Поправила подол юбки, выхватила из рук композитора свою тетрадь (припрятав подальше на всякий случай) и неспешно направилась к инструменту. Настроение чуть приподнялось, хотя и не особо, но я всё больше убеждала себя в том, что, может, ещё не всё потеряно. — Так-с, моя "Осенняя песнь"... Звук у тебя не ахти, сразу скажу. Я писал для извлечения максимума чувств из инструмента, а не для скорости. Чайковский косо посмотрел на Моцарта, что делал вид, будто смотрит в совершенно другую сторону и вообще ни при чём. Пробубнев про дурацкое Венское поколение он попросил сыграть мою любимую пьесу и на вопрос: "А Хорватская Рапсодия подойдёт?" ответил уверенным кивком. Признаться, никогда до этого не играла Хорватскую Рапсодию в присутствии Моцарта за спиной, Бетховена возле шторы и Чайковского, что так усердно запоминал все мои ошибки. Становилось не по себе и я начинала невольно совершать ошибки даже в тех банальных местах, где их совершить невозможно априори. — Ладно, хватит. Я понял. Ты просто боишься чужого мнения. Расслабься и представь, что никого нет. Что ты одна. Что музыка, это часть тебя. Что музыка и есть ты. Ну же!— первым начал Бетховен, подойдя поближе и став прямо около меня. Его цилиндр покоился на столе и поэтому обе его руки были свободными. Он взял мои ладони в свои, мягко кладя их на клавиатуру. Ощущения, словно приложить вату к коже, только ещё и некое тепло в придачу. Довольно странно, но чертовки классно. — О! И ещё попытайся почувствовать инструмент! Мне помогало! — добавил Вольфганг сбоку, чуть помаячив перед носом и тыкнув на крышку рояля. Странно, но он совершенно не вязался у меня с тем образом, что нам упорно втолдычивали на уроках. Спокойный, уравновешенный, тихий - он должен быть таким, никак не шумным непоседливым юнцом с широченной улыбкой на лице. Сопоставляя это, невольно пришла к выводу, что, взглянув на него, могу дать этому Венскому классику от силы лет двадцать, при его настоящем возрасте в пару сотен. Хорошо сохранился, мне бы так. Это, что, выборочное омоложение? — Да, он прав. Научись слушать и слышать, а не просто играть. — выдохнул мне в макушку Людвиг, мягко нажав моими пальцами первый аккорд. Я удивлённо приоткрыла глаза, когда звук вышел нежным, но глубоким, таким, какой у меня не получался никогда. — Вот так. Видишь? Не дави, но и не ласкай инструмент. — Я лично привык к клавесинам, но, раз уж дело дошло до рояля... — Моцарт задумчиво прикусил губу, затем присел на соседний от меня стул и, не глядя, стал играть какой-то этюд, явно тот, что первым пришёл ему в голову. Он явственно наслаждался тем, что беглость, как и скорость попадания, значительно увеличились и улучшились, а также наблюдал за моей реакцией (я уже говорила, что он редкостная злорадственная сволочь?). — Здорово! Это даже лучше, чем я мог себе представить! — только на репризе я, к своему глубочайшему стыду, узнала в этом произведении свой этюд. Тот, что я до сих пор не доучила и тот, что я буду сдавать через четыре часа перед комиссией. — Это оригинальная версия? Авторская? — с интересом спросила я, взглядом пытаясь поспеть за умелыми движениями. — Ну да. Та белиберда, что написана у тебя в нотах, это лишь отголоски того, что в своё время написал я. — Эй, без вольностей мне тут! — грубовато прикрикнул Чайковский, случайно сдув пыль с полки и, смешно сморщившись, чихнул. За ним чихнул и Бетховен, тихо рассмеявшись, заразив меня и Вольфганга смехом. — Ладно, я кажись поняла. — вытерев рукавом выступившие слёзы, кивнула я. Заново положила руки на так называемого "Короля Музыки"*** и пробовала повторить звук. Вышло криво, но всё-таки вышло. Одобрительный угук Бетховена стал катализатором к действиям: стараясь не накосячить снова, я стала аккуратно перебирать пальцами, изредка посматривая в старые, Советских времён, пожелтевшие листки с ровными строчками нот. — Молодец! Так держать! — пропел над ухом голос Моцарта и я, резко остановившись и забыв о том, что нужно готовится, повернулась к нему лицом и вдруг спросила: — А тебя ведь Сальери отравил? — Чего? — не сразу врубился Зальцбургский композитор, затем почесал затылок, отчего парик окончательно съехал и упал, являя миру его чёрные - цвета вороньего крыла - волосы, и спустя минуту ответил. — Мой друг Сальери этого не делал. Он, конечно, завидовал, но, если признаться честно, кто в нашем мире не без греха? Нет, это уж точно бред. Неужели вас учат именно этому? — вдруг спросил Амадей, словно просияв от осенившей его мысли. — Да. Где-то так. Теперь хоть буду знать правду. — хитро усмехнувшись, повернулась обратно и продолжила играть. Моцарт ещё минут десять после этого сидел смирно и молчал, пока его "боевые товарищи" пытались научить меня уму разуму. — ... Да, вот так. Плавный переход. Мягко, словно скрипка. А здесь контрабас и гобой. Да, правильно. — устраивал нравоучения Чайковский, начав чуть ли не лекцию про то, как он в своё время вдохновился написать моё произведение одним осенним вечером. — Знаешь, ты зря себя накручиваешь. — вдруг перевёл тему Людвиг, изучая взглядом видоизмененные ноты своего оригинального произведения, отпечатанные на принтере, и держа в другой руке сборник его собственных сонат, ветхий, как завет, но в красивом бардовом переплёте. — Ты играешь намного лучше, чем думаешь. Просто тебе все говорят обратное. Поверь своему внутреннему голосу и ты узнаешь правду. — Пф, я и сама знаю, что все мои одноклассники таким образом лишь устраняют потенциального конкурента. — фыркнула, небрежно заправив локон каштановых волос за ухо. — Пытаюсь, конечно, но... — А ты не пытайся, ты действуй. Голос Амадея ворвался в подсознание, намертво закрепляясь там. "Не пытайся, действуй". Сколько раз так говорил мой отец когда я опускала руки? Множество, я уже и с счёту сбилась... Услышать их в такой момент было очень важно для меня, хоть я и прекрасно понимала, что это желание обосновано лишь на подсознательном уровне. Вдруг я почувствовала что-то неладное - словно ты мог видеть и вдруг ослеп - и посмотрела на троих композиторов. Они... Начали просвечиваться насквозь? Но ведь... Но ведь мы так и не успели всего разучить! И... Даже не успели то толком познакомится... — Ладно, наше время истекло. Пора прощаться. — с грустной полуулыбкой на устах констатировал Бетховен. Он чуть приобнял меня, хотя его правая рука случайно прошла сквозь меня, что немало удивило и шокировало. — Бывай. Удачи! — Пётр Ильич повторил этот жест, после этого шуточно отдав мне честь и, вместе с Австрийцем, растворился в воздухе. Я вздохнула, переведя печальный взгляд на последнего из троицы. Вольфганг нервно теребил подол камзола, затем кивнул сам себе и поднял голову. — Амадей? — Главное не бойся. Верь в себя. Просто поверь. — Моцарт повернул моё лицо к себе ладонями и широко, искренне улыбнулся, странным образом возвращая уверенность в том, что выбор, сделаный мной восемь лет назад перед открытыми дверями музыкальной школы, был не напрасным. Его прощальные слова: "И да, мы придем на твоё выступление" растворились так же, как и он сам. — Обязательно.

***

— Ты уверена, что хочешь занять эти три места в первом ряду? Точно? Моя учительница оторвалась от перечитывая списка, задав мне этот вопрос, и немного странно покосившись на бумажные таблички с рукописными надписями "Занято" у меня в руках. Я уверенно кивнула, чуть приподняв уголки губ. Преподавательница хмыкнула, поставила три галочки в тех местах, что я указала, на специальном бланке, и забыла о моём существовании, уткнувшись в журнал. Прийти незамеченной не составило труда, учитывая, что у нас на проходе стояла целая толпа из учеников, что-то бурно обсуждающая на тему современной моды. Я аккуратно протиснулась между ними и стенкой и прошла в концертный зал. Так же аккуратно поставила таблички с - немыслимо для меня - идеально красивыми каллиграфическими буквами на стулья и прошла за кулисы. Все мои одноклассники уже были там, некоторые готовились, некоторые судорожно повторяли ноты прямо на коленях, пока другие разыгрывались на инструменте. Двадцать минут пролетели незаметно. Выходя на сцену я впервые в жизни не ощутила страха. Вообще никакого. Просто лёгкая дрожь в пальцах, но на это я не обратила внимания. Чуть покосившись на первый ряд я улыбнулась, видя, как те, для кого я и заняла места, поспешно рассаживаются, тихо перешёптываясь и переругиваясь. Фыркнув, я села за рояль. Обьявили мои произведения и я положила руки на клавиши. Ноты перетекали медленным потоком из руки в руку, словно ручей, то нарастая и увеличивая течение, то спадая на нет и становясь еле заметным ручейком. Я даже не заметила, когда прикрыла глаза, приподняв голову вверх, и даже не следя за тем, куда переставляю пальцы. Мелодия струилась, обволакивая собой всех немногочисленных зрителей, заставляя слушать и наслаждаться. Впервые я не сфальшивила ни разу, проиграв пять минут подряд сонату Бетховена. Дальше ко мне на сцену вышел скрипач — парень явно был в раже от предыдущих выступлений и так и лучился позитивной энергией, так что играть с ним вместе дуэт было мне лишь в удовольствие. Да и он улыбался мне, так что я ощущала его поддержку и становилось намного легче акомпанировать. Удивительно, как он не устал, учитывая, что он играл с каждым на концерте, а я была последней из группы в пятнадцать человек. Третьей песней, что я должна была сыграть, была "Осенняя песнь" Чайковского. Выдохнув, посмотрела себе на колени, затем покосилась на зал. Увидев, что все они меня ждут, медленно начала. Никогда бы не подумала, что пиано может быть таким лёгким для исполнения, если учитывать, что обычно я громыхаю на весь зал доминантсептаккордами и октавами, заставляя всех свистеть и хлопать после выступления. Но сегодня я играла чертовски тихо, так, чтобы вслушивались и искали тайные голоса в мелодии. Ищут, как звуки сплетаются и образуют картину. Как листья падают на землю, кружась. Как тихо завывает осенний ветер в ноябре. Как замерзают лужи в причудливые узоры. Как редкие прохожие кутаются в шарфы и пробегают мимо парков, шархая ногами по кучам ярких рыжих листьев. Я обязана показать им это, иначе я не музыкант. Последний аккорд и я убираю руки. Снова. Вытираю пот о подол юбки и судорожно вздыхаю. Осталось последнее произведение. Этюд. Этюд Моцарта, что я доучила буквально пару часов назад. Чёрт, а ведь я даже не заметила, как вернулось волнение и как начали трястись колени. Вдруг из зала слышится громкий радостный возглас: "Давай! Ты сможешь!", и слова ободрения заставляют все страхи уйти прочь. Я забываю обо всём, закрываю глаза полностью и ставлю руки на клавиатуру. Удивлённые возгласы разносятся по аудитории - никто явно не ожидал, что такая, как я, решусь сыграть сложнейшее произведение училища не смотря на руки. Но мне и не нужно смотреть, когда я могу слышать. И это самое главное. Верить в себя, так? Ну что ж, тогда это можно сравнить с прыжком веры. Быстрый темп, безумные скачки по всему роялю, болящие пальцы и чувство эйфории - это всё, что я ощущаю в эти три минуты, пока произведение острыми иголками срывается с пальцев. Цепкость, которой мне так не хватало, чуть подводит при переходе, но это практически незаметно. Видимо, лишь я одна уловила непопадание на ноту. Дальнейшие пол минуты я уже следила за своими движениями, ведь не хотелось подвести саму себя неаккуратностью. Хотя, лишь я одна так считаю. Последний аккорд и я резко снимаю руки вместе с педалью, поднимаясь с места. Зал взрывается аплодисментами и я даже вздрагиваю от неожиданности, улыбнувшись, начав кланяться. Пару раз прокричали "На бис!", но пришлось отказаться: пальцы слишком болели, да и покраснели от такой нагрузки. Я медленно спустилась по ступенькам, подмигнув своим гостям на первом ряду, и прошла к выходу, пока вслед до сих пор доносились звуки хлопков и радостное улюлюкание. — Жаль, что те, кому она занимала места, не пришли. Такой концерт устроила! Эх, наверное ей обидно. Учительница по хору толкнула мою классручку в бок, кивнув на три пустующих места на первом ряду, где одиноко лежали перевернутые таблички, свалившись набок...