Ты говорила мне "люблю".

Май 1945. Тепло. Жара почти, а в военной форме особенно тяжко. Дети, взрослые - все счастливы. Уже оклемались после военных действий. В такую погоду только и сидеть на веранде летнего кофе да поглядывать за стайками ребятишек, снующими туда-сюда. Она опаздывала. Как обычно, подумалось Константину Самойлову, отставному военному врачу. Странное было чувство. Четыре года они не виделись, а изменилось совсем немногое, как ему же и казалось. Это опоздание связывало что-то с прошлым. Ему чудилось, что сейчас появится высокая, белокурая и самоуверенная девица, с той привычной усмешкой на алых губах. Она небрежно поцелует его в щеку и будет хохотать. Но нет. Война встала между тем, что он помнил и тем, что могло быть сейчас. Война изменила всех, и он это понимал. Но что было до войны? Время позволяло предаться воспоминаниям, чем и занялся мужчина. То было 20 мая 1941. Тонкие фаланги пальцев. Кисти рук. Руки. Плечи. Ключица. Шея. Наконец, губы... Сладко... Приятно... Привычно... Холодно. - Ань, скажи, ты будешь моей? - в перерывах между поцелуями он пытается шептать. - Физически да. - А?... - Кость, ты же знаешь, что на большее можно и не рассчитывать, - алая её помада теперь почти прозрачна, но лихорадочный блеск в глазах говорит о том, что запал не пропал. - Но почему? - Кость, пойми, мы слишком разные, чтобы быть вместе. И всё. На этом разговор обрывается. Она ведь недовольна. Ей ведь не очень-то и нужны все эти разговоры о высоких чувствах и любви, а он... Но что ему остается делать? ... Утром она торопливо собирается. Пытается поёжиться от холода, но лишь хохочет потом. Точно, как пьяная. - Ань? - Что, Кость? - на мгновение она замирает и смотрит на него своими кошачьими, зелёно-жёлтыми глазами, в которых до сих пор играют искры. - Когда мы во всём разберёмся? - После дождичка в четверг, - и хохочет. Ему нравится этот смех. Звонкий, но чуть хрипловатый. Она же курит. Давно. Ему это не нравится. И сигареты её не нравятся. Французские. Тонкие, белоснежные. Она заставляет его носить спички, так как приличной девушке совсем не подобает ходить со спичками. "Девушке не подобает курить", - говорит он. Но она лишь хохочет. - Ань, ну я ведь серьёзно. Давай, наконец, сядем и решим, что делать дальше. Я так не могу. Если тебе важны лишь плотские утехи, то, прости, я не такой совсем. - Кость, спички где? - она уже извлекает из сумочки пачку сигарет. - На подоконнике, Ань. Так вот... - Да не тверди ты одно и то же. Авось, не маленькая, понимаю с первого раза, - зажигает спичку и подносит к сигарете, - у тебя, кстати, спичек нет больше. Плиту хоть есть чем разжечь? - Есть-есть. Ань... - Кость, хватит! - повышает голос, после чего затягивается, тем самым успокаиваясь. - Так ты ответь. - Вечером поговорим. Кость, что-то я плохо себя чувствую. Таблетки нет какой-нибудь? - Что болит? - Живот. И тошнит. Отравилась, небось. Опять меня Хавликов по ресторанам своим таскал. Не рестораны, а забегаловки какие-то. Хуже столовой заводской. - Аптечка в шкафу. - Спасибо, - подходит к форточке и стряхивает пепел в окно. - Сколько раз просил, не делай так. Даже блюдце поставил для твоих сигарет. - Кость, ты такой зануда. Раздражает прямо. Лучше скажи мне, что изменилось? - и она крутится, как маленькая девочка. - Пополнела, кажется. - Кость, ты дурак такие вещи говорить? Хотя да, это рестораны Хавликова виноваты. Ух, я ему! - и она показывает кулак, явно представляя перед собой того самого Хавликова. - Ну, серьёзно, скажи, что во мне изменилось? - Ничего, Ань. - Ну тебя. Вообще-то, мне Курочкин краску для волос достал. Импортную. Смотри, какая я теперь блондинка. - Ань, а мне больше твои русые волосы нравились. - Да что ты в этом понимаешь? Как деревенщина какая-то. - Ань, ну ты ведь и правда из деревни приехала. - А ты этим упрекать будешь? - привычным движением выкидывает сигарету за окно, поджав губы. - Опять ты не так поняла, Ань. - Всё я так поняла. Конечно, тебе, москвичу, не очень нравится возиться с простолюдинкой. Прощай, - не дав ему вставить и слова, она хватает сумочку и, хлопнув дверью, уходит. А он понимает, что скоро опоздает в институт, и поспешно встает с кровати. Сегодня разговора не ожидается. ... Стук в дверь того же вечера вывел его из привычного равновесия. Кому нужен обычный студент-медик, да ещё и в столь позднее время, да ещё и если он никого не ждёт. - Кость! - врывается она в комнату, не дожидаясь приглашений. - Что случилось, Ань? Я не ждал тебя. - Кость, я беременна, - по щекам её бегут чёрные полосы, а помада размазана по всему лицу. - Что? - Я беременна. Шесть недель, Кость. Отец ты. - Правда? Анют, ты не шутишь? - он мгновенно вскакивает со стула и подхватывает девушку на руки, принимаясь кружить. - Кость! Да разве ты не понимаешь? Я беременна! - Нет, конечно, я ещё не думал о детях, но в двадцать пять лет, по-моему, самый срок. Жаль, матушка до внуков не дожила. - Вот идиот. Мне-то теперь что делать? - Да ты не волнуйся. Отец тебя в лучшую клинику отправит на сохранение. И роды бабушка примет моя. У неё стаж-то ого-го. - Какая клиника? Какие, к чёрту, роды?! Мне деньги на аборт нужны. - Что? - второй раз за день он впадает в ступор. - Не хочу я с детьми возиться. У меня всё ещё впереди. - Но это же мой ребёнок. Роди для меня. - Хах. Твой. Ты уверен в этом? - Но ты же сама сказала. - А ты, дурень, поверил? Да ты знаешь, сколько у меня таких, как ты? Сотни штабелями ходят. Кто знает, с кем я шесть недель назад в постели лежала? Вот и я не знаю, уж тем более. - Зачем тогда сказала, что я отец? - Зачем-зачем, - она откровенно передразнивает его. - Чтобы денег дал. - А что ж тебе все эти Хавликовы денег не дают, а? - Нужна я им так, - она уже достает сигареты и тянется за спичками. - Ань, не кури. Ребёнку вредно. - Нет ребёнка, Кость. И не будет. Уяснил? Деньги я найду. Полы мыть пойду, но спиногрыза рожать не буду. Лучше дай денег. Дай, и я уйду. Навсегда из твоей жизни, Кость. Навсегда. - Ань, ты не сможешь... Не посмеешь... - Смогу, Кость, смогу. - Завтра, Ань. Я возьму у отца деньги и дам тебе. Сейчас у меня нет такой суммы, сама понимаешь. - Понимаю. Завтра я к тебе приду. - А поговорить? - Завтра и поговорим, Кость, - стерев слезинки с бледного лица, она быстро устремилась к двери, всё ещё изредка всхлипывая. *** - Кость, ну а мне что теперь делать? - в общем гуле возле поезда сложно было различить голоса, но она склонилась вперёд и теперь удерживала возле себя юношу, держа того за ворот пиджака. - Ань, война. Я обязан ехать на фронт. Я буду помогать людям. Я буду детям и старикам помогать, в конце-концов. Они-то не виноваты в этом! - Ты вообще соображаешь? Я беременна! У меня денег нет! А ты уедешь! - Денег нет ни у кого. Всё на фронт. Всё солдатам теперь. Анечка, ты ребёнка оставить должна. Я писать тебе буду. А ты в тыл, в деревню к себе уезжай, милая. Там мамаша твоя, родные все. С ребёночком помогут, а я вернусь, и заживём, как люди. Только оставь его. - Перестань эту чушь нести! Ты мне не нужен! Всегда было плевать на тебя! - Ань, до встречи. Жди меня, и я вернусь! - громко кричит, стараясь заглушить свист поезда, а после быстро запрыгивает на ступеньку, не переставая махать рукой. *** Письмо на фронт. "Мальчик и девочка. Близнецы. Девочка - два килограмма и пятьсот грамм. Мальчик - ровно три. Из роддома скоро выпишут. Разруха везде. Ждем, когда этот ад закончится. Через неделю в деревню еду. Не знаю, что с детьми в дороге будет. Тебя ждём, Кость." И всё. Коротко и ясно. Только вот он не смог удержаться, даже в ночной тишине переполненного медицинского пункта воскликнул: - Сын! Сын и дочь у меня родились! Май 1945. Странно было чувствовать холодок, внезапно появившийся в жаркий день. Дыхание, некогда спокойное, теперь окончательно сбилось. С каждой секундой ожидание становилось все более и более невыносимым. Где они? Где? А вдруг не придут? Или она одна придёт? Нет-нет. Быть того не может. - Костя? - кто-то осторожно касается его плеча. Голос тихий и почти забитый. Он почти осторожно поворачивается, стараясь унять волнение. Странная картина. Перед ним стояла женщина. В абсолютно простецком и явно дешёвом сером свитерке и юбке, что была длиной ниже колена. Волосы коротко и неровно обрезаны, а дыхание хриплое. - Анна? - удивление было настолько велико, что он и встать даже не смог, а уж тем более обнять её. - Да, - коротко и тихо. - Дети где? - Дома. С мужем. Он не знает, что я в город уехала. - С мужем? - Да, - невесело усмехнувшись, проговорила она. Именно в этой усмешке он и стал разглядывать привычные черты той, знакомой ему Ани, которую он некогда любил, - присесть можно? - Да, конечно. Расскажи, что случилось? - Родила я. Машку и Сашку. Да ты и сам знаешь. А потом в деревню уехала, к мамке. Отец на фронте уже. Мы в тылу. Разруха везде и голод. Только в одном доме хорошо всё. И корова у них есть, и поросята. И мужик при доме. Васька. Первый парень на деревне. Ну и вышла я за него замуж. Я ж городская теперь. Только ад начался после свадьбы. Бил он меня. А уйти нельзя. Мамке еда нужна, да и мне нищенкой быть не очень-то льстило. А потом поняла, что ребёночка от него жду. И деваться уже некуда. Сам понимаешь. Не хотелось потаскушкой слыть. Жалею я, конечно, что тогда не послушала тебя. Злилась. Была бы счастлива, а тут... Ну да, прости. Пора мне. Муж ждёт, - закончив свой монолог, она встала и на мгновение закрыла глаза, точно собираясь с мыслями. - Аньк, уходи от него. Жить вместе будем. - Кость, у меня скоро ещё один ребёночек будет. Тебе не прокормить. Да и... Дура я. Не хочу жизнь тебе ломать. Себе-то уже сломала. Прости и прощай. Она ушла. Ушла его чужая Аня. Иначе назвать её было сложно. - Счастья тебе, Аня! - только что и крикнул напоследок. А она не обернулась. Разве что скрылась в толпе людей. Растворившись в этой толпе, она растворилась и в нём. Навсегда.