ванечка

ванечка – золото с сукровицей, бархат с золой, мрамор с керосином. ванечка – несуразица. ванечка словно пёс побитый всю жизнь, сколько себя помнит, сколько осознаёт, всё – мимо, всё не с ним, не о нём, а он как будто в отходящий поезд пытается запрыгнуть всё время и всё время не успевает. он как потерявшийся в чужом городе, как посторонний для окружающих – думает, куда податься, куда приткнуться, ко всем лезет, ластится, а его отпихивают, словно псину блохастую, словно он не нужен никому. для папы антона ванечка – проект, на котором он прогорел. столько вложил, столько пытался, а всё не отбивается. все деньги впустую. а ванечка хочет выкашлять всё это из себя, выдрать, вытравить – папа, посмотри, чёрт возьми, папа, я же живой человек, я же не крузак и не бэха, на кой чёрт ты меня в деньгах измеряешь? я же не продаюсь и не покупаюсь, пап, не злись, я в ответ на потраченные деньги не буду ни покладистым, ни милым, потому что блять, я не денег у тебя прошу, пап, я же не твой бизнес, я твой сын – люби меня, понимай, заботься! папа антон грозится сплавить ванечку с глаз долой, потому что инвестиции всё не отбиваются, а ванечка пускается во все тяжкие – смотри, пап, я ломаю себя, я крошусь, лопаюсь по швам, я живой, я умираю, никакой тех.осмотр не поможет, папа, слышишь, блять. мама полина пытается его понять, пытается – и не может. у мамы полины всё должно быть идеально, гладко, ровно – она ванечку маленького в идеально отглаженные костюмчики одевала, идеальными кашами кормила и идеальное окружение выбирала. всё плохое можно исправить, чтобы было светло и правильно, говорит мама полина, а ванечке хочется орать. потому что блять, мам, я не глиняный горшок, чтобы ты нитью с меня всё лишнее срезала, и я стоял на полке, идеальный и пустой. мам, меня не надо исправлять, я не буду идеальным по всем параметрам, прими меня, какой я есть, я не глина, я человек, не лепи из меня что в голову придёт. мама полина расстраивается, потому что думает, что подаёт ванечке плохой пример и не может вывести его к свету. ни в пизду мне не сдался свет, думает ванечка, если он нужен только для того, чтобы меня под золотое сечение подогнать и снова бросить, как горшки на стеллаже. ванечка думает так и прикуривает винстон. папа лёша видит в нём необходимость. надо узнать родного сына, надо проводить с ним время, надо-надо-надо. я не хочу, чтоб надо, думает ванечка, я хочу, чтоб хочу. я же так тянусь к тебе, так хочу, чтобы ты увидел меня, понял, узнал. так хочу быть нужным, хочу, чтобы меня любили, я же родной сын твой, пап лёш, неужели ты не понимаешь. папа лёша проводит с ним время, словно черёд отводит, и уходит искать вискарь в мини-баре. ванечка разбивает зеркало в ванной кулаком и уходит из дому. мама лида – хорошая швея, но у неё на всё одна мерка. она всё мерит на данечку – ниже, чем данечка, стройнее, чем данечка, хуже, чем данечка. сними те же мерки с меня, думает ванечка, я другой, да, но я же не хуже него, что ты смотришь на меня, будто я везде проебался и все твои ожидания не оправдал. я не нанимался их оправдывать, я, в конце концов, сын твой, я, не он, что ж ты на него смотришь, будто он воду в вино превратил, а на меня, будто я тридцать серебряников в кулаке сжимаю. видишь, руки у меня пустые, ничего нет, и не будет ничего. ни–че-го. данечка – что-то удивительное. он умный, и бестолковый, и занудный, и лёгкий, и наивный, и хитрый, и циничный, и сострадающий. данечка разбивает ему в перепалке губу, ставит синяк на скулу, и ванечка морщится от боли и улыбается от чего-то странного, терпкого, острого за грудиной – кому-то на него не плевать. данечка его не любит, данечке он даже не нравится, но данечке не всё равно – он злится и раздражается, он закатывает глаза и всё равно помогает ванечке, и ванечка под всем этим, как цветок под солнцем, раскрывается, распускается, словно его подпитывает изнутри. он хочет быть лучше, хочет стать лучше – сам хочет, а не кто-то пытается его под свою мерку переделать. данечка ванечке за рёбра залез, вырыл себе нору в мышцах и сидит. ванечка понимает это не сразу, а когда понимает, чувствует, что у него лопатки чешутся – крылья лезут. кричать хочется, и петь, и жить хочется впервые за много лет всерьёз и по-настоящему. это пугает до одурения, но ванечка никогда ничего долго не боялся, и он просто улыбается и хочет взлететь. а потом данечка влюбляется в элечку. ванины лопатки, словно чуя подвох, перестают чесаться и начинают болеть, словно крылья там обрубили у самого основания. данечка влюбляется в элечку, элечка отвечает данечке взаимностью, а у ванечки за ребрами – дыра, гангренозная рана, всё разлагается и гниёт, он чувствует этот мерзостный запах – разложения, тления, смерти. это от него так несёт, понимает ванечка и решает разрушить всё, что вот только на днях собирался оберегать с оружием в руках – данечкину жизнь. он не даёт данечке поверить элечке, криво улыбается, хитрит, лжёт, подстраивает ловушки, пытается держать на лице то, что должно было уже прорасти и корнями за скуловые кости зацепиться – маску последнего мудака, которому дела ни до кого нет. ванечка сам к элечке подкатывает, думает – может, хоть ты меня полюбишь, поймёшь, чем я хуже него, вот чем, скажи, я тебе покажу, я дам тебе увидеть, что он такое, что он со мной сделал – дал надежду, а потом вытоптал всё, как цветы на клумбе, всё разрушил, всё унес, ничего мне не оставил. я ладони озябшие в гниющей дыре за рёбрами грею, они все чёрные и от них воротит, и я смотрю на них и улыбаюсь, и это всё он, он сделал, думает ванечка. он и с тобой то же сделает, а я нет, я нет, просто дай мне немного счастья, хоть минуту, чтобы эта гангрена прекратилась, чтобы не несло гнилью, не тянуло к земле, в землю, под землю. элечка отвечает на ванечкин поцелуй, и ванечка понимает – я же не люблю тебя, я же не из-за тебя, я же из-за него, но я буду, я буду, честное слово, я полюблю тебя, я смогу, только чтобы он не смотрел больше, чтобы дыра за рёбрами заросла, мне не надо ничего больше, я в твоей груди такой дыры не сделаю, только не отталкивай меня. так думает ванечка и лицо в элечкиной шее прячет. и всё вроде хорошо – данечка с яночкой, они гуляют, держась за ручки, как правильный мальчик и правильная девочка, а ванечка думает, что он почти смог полюбить элечку, у него почти получилось, дыра за рёбрами не будит его больше по ночам, и вроде всё налаживается. но ванечка – несуразица, и ничего у него не может налаживаться. у данечки губы – тонкие и сухие, но мягкие, наверное, ванечка не знает. а у элечки губы сладкие и пухлые, и целовать их приятно и легко. это ванечка знает, и, глядя на то, как данечка целует элечку в саду за их домом, ванечка чувствует, как гангрена из-за ребер поднимается до гортани – дышать горько, противно, муторно. ванечку тошнит. данечка отрывается от элечки, и оба они смотрят на ванечку широко раскрытыми глазами. у элечки в глазах – ни капли сожаления, одна только решительная злоба, и ванечка думает, что это и к лучшему, что он так и не научился её любить. у данечки в глазах что-то другое – сожаление, почти слёзы, мольба и искренность. данечка хочет заговорить, оправдаться, наверное, но ванечка прерывает его взмахом дрожащей ладони и разворачивается, чтобы уйти. за спиной слышатся голоса, потом шаги, и ванечка бежит, не важно куда, хоть в суворовское, хоть на тот свет, только подальше от него, от данечки. дыра в груди тянет, болит, тащит ванечку назад, но он сопротивляется как может и продолжает бежать дальше. потому что ванечка никогда не будет заставлять кого-то его любить, и просить не будет, и вымаливать. сдохнет, а не будет. данечка окликает его по имени, и ванечка слышит, как дыра в груди противно хлюпает, расползаясь.