Ненависть

Когда она была маленькой, отец рассказывал ей, как их взвод выбросили на нужном участке колонии, чтобы захватить плацдарм и обеспечить высадку главных сил на Шаньси. Там на них и обрушился шквал огня. Пошли ответные волны атак турианцев — одна, вторая, третья. Ряды брошенных в самое пекло солдат таяли на глазах, боеприпасов оставалось ничтожно мало, про поддержку с воздуха можно было забыть. И тогда местный лейтенант решил поиграть в героя и вместо того, чтобы держать оборону, поднял боевых товарищей, и они дружно бросились в убийственную контратаку. Половина народа полегла по пути, но отцу повезло — или не повезло, это как посмотреть, — и он оказался в другой половине. Вот только пуля оборвала победный крик «Ура!», когда турианцы поспешно отступили вглубь колонии, но так и не сумела оборвать жизнь — прикрывая спиной командира, он получил тяжелое ранение, перемоловшее четыре поясничных позвонка. В двадцать втором веке, конечно, починить спину не проблема — были бы деньги. У рядового второго ранга, пушечного мяса, едва-едва сводившего концы с концами, чтобы прокормить семью на богом забытой колонии у Галактики чуть ли не в самой заднице, такой суммы, разумеется, не было. Альянс списал старшего Шепарда на берег, выправил ему ветеранскую пенсию и вскоре благополучно о нём же забыл. Только в космопорте Мендуара сгорбившегося человека в инвалидном кресле, потерявшего всякое желание жить, встречала молодая жена с трёхлетней дочерью на руках. В жизни редко встречаются счастливые финалы, и этот точно не был одним из них. Каждый раз отец добавлял, что терпеть не может турианцев, и порывался встать, брызгая по сторонам слюной, каждый раз она говорила ему заткнуться, ворочая вонючее тело с бока на бок, меняя измазанные дерьмом простыни. Он ругался и продолжал нести очередную чушь, а она слушала, как за стеной протяжно стонет мать под очередным своим собутыльником за загаженный мухами стакан с мутным пойлом и сотню кредитов. Быть может, когда-то давным-давно они были совсем другими, но маленькая, забитая и вечно голодная одиннадцатилетняя девочка всегда помнила их обоих только такими и никогда не блистала улыбкой, как сверстники-одногодки. В двенадцать лет Джейн изнасиловал собутыльник матери, причём с её прямого на это согласия. Как выяснила Шепард позже — за четыре сотни кредитов. Как это происходило? Он спустил до колен свои штаны, а она должна была достать его член из-под резинки трусов и трогать его руками. Джейн было противно и неприятно, но она всё равно исполняла всё, что он говорил, точнее, приказывал. Она чётко помнила этот момент, когда член был прямо напротив лица, а затем покачнулся и мазнул её по щеке. Девочка с ужасом в широко распахнутых глазах отшатнулась назад. Мужик нехорошо рассмеялся, словно всё это зрелище здорово его забавляло, а потом крепко взял Джейн свободной рукой за волосы и придвинул её голову к себе так, что головка члена упёрлась ей прямо в дрожащие губы. — А теперь открой рот, слегка высуни язык, округли свои пухленькие губки и не смей кусаться, — сказал ей мужчина, прерывисто дыша. — Затем начни посасывать и ласкать языком, и главное, моя дорогая Дженни, не дёргайся, даже если будешь задыхаться. Она послушно приоткрыла губы, а мужчина, всунув член поглубже, стал медленно и плавно трахать ее в рот. Девочка старательно исполняла его команды, боясь ослушаться и вновь дать ему повод избить себя. Пусть когда-нибудь она и станет героем Альянса, но тогда ей было двенадцать, и Шепард всё ещё боялась боли. Его руки крепко обхватывали её голову, а сам он постанывал, дыша громко и неровно. Член в горле у Шепард с каждой фрикцией вдвигался всё глубже и глубже, вызывая рвотный рефлекс, но она не смела не то что дергаться — ей было страшно даже слишком громко втягивать носом воздух, чтобы не дай бог не разозлить его, сделав что-то не так. Так Джейн и стояла на коленях, держась руками за его ягодицы. Перед тем как кончить, он вцепился девочке в волосы так крепко, что она даже пошевелиться-то не могла, когда сперма полилась ей прямо в горло. Оставалась только глотать, чтобы не задохнуться. Потом всё закончилось, пьяный мужик потрепал её по щеке и приказал облизать свой член, что она и сделала, попутно всеми силами пытаясь сдержать рвотные позывы и не сблевать ему на лобок. После он ушёл, бросив в дрожащие руки матери деньги, и Шепард взглянула на неё так, как ещё никогда не смотрела. С презрением, ненавистью и немым обещанием. — Думаешь, я делаю всё это только потому, что такая бездушная сука? Как бы не так. Твой папаша мне жизнь сломал со своим героизмом на всю голову. Лучше бы подох ещё тогда, во время войны Первого Контакта, а не заставлял меня смотреть на то, как он медленно сходит с ума, прикованный к этой койке, и гадит под себя. Кто-то должен был заботиться о вас обоих, и я всё это время делала что могла! Нам нужны деньги на лекарства для него, деньги на еду, деньги на ... — На твою выпивку. — Голос Джейн был бесцветным и невыразительным. — ... но я, видите ли, выгляжу для них уже слишком потасканной! — Пьяная мать даже не слышала её, не видела и не хотела видеть и слышать, находясь в какой-то своей, иной реальности. — Настал твой черёд, Дженни, ведь было бы чего беречь. А теперь немедленно иди к себе и ложись спать. — Девочка не шелохнулась, только смотрела ей в глаза, пытаясь найти там что-то. — Иди, делай, что я говорю, и не смотри на меня так! — Я ненавижу тебя. — Сейчас я сделаю так, что ты будешь ненавидеть меня ещё сильнее. Я научу тебя, как надо вести себя с матерью! — Она ударила дочь наотмашь по лицу. Джейн не удержалась на ногах и упала на пол. — Вставай и убирайся,— продолжала кричать женщина, что была её матерью, стараясь не встречаться с ней глазами. Может быть, она чувствовала вину, а может, пропила уже давным-давно все, что было в ней человеческого. Скорее, второе, но почему? Да потому, что на следующий день она снова отправила Дженни к нему. В шестнадцать Джейн ненавидит эту серую колонию всеми фибрами своей души: ту прямоугольную коробку, которая именуется домом, своего пускающего слюни инвалида-отца и насквозь пропитую шлюху-мать. Ей хочется улететь отсюда далеко-далеко, забыть о жизни в этой колонии, как наутро о кошмарном сне, и начать всё заново. Так что если бы кто спросил Шепард, любит ли она Мендуар, то девушка бы ответила, что хочет лишь одного: видеть, как он горит в огне. Она даже начала прилежно учиться в школе, хотя никогда не питала любви к гуманитарным наукам и копить деньги на то, чтобы после выпуска улететь из этой колонии навсегда, каждый день, уговаривая себя, что до исполнения заветной мечты остаётся совсем немного времени. Она не думала о том, что будет, когда кончатся кредиты, эта провинциальная, неискушённая в жизни девочка с Мендуара. Пусть родители сгниют в этой дыре! Стоит ей сесть на челнок, как она навсегда забудет о существовании обоих. Наверное, так бы и случилось, наверное, она сбежала бы на ту же Омегу и понаделала там глупостей, но в две тысячи сто семидесятом году родную колонию атаковали батарианские работорговцы, и все планы Шепард полетели в тартарары. Следующее воспоминание — о том, как она просидела на дереве во дворе у дома до рассвета, прячась среди могучих крон и не рискуя спускаться вниз, а её зубы выбивали стаккато от охватившего всё тело ощущения липкого, ни с чем доселе не сравнимого ужаса. Наполовину съеденный варренами труп лежал внизу, под корнями старого дуба, неподалёку от перепачканного грязью клубка внутренностей. Дженни повезло — она залезла на дерево и спряталась раньше, чем появились работорговцы со своими цепными тварями, что не скажешь о её отце, ни на что не годного в своём инвалидном кресле. Как выразился один из четырёхглазых батарианцев, он был слишком немощен, для того чтобы стать годным рабом, поэтому пришельцы не задумываясь отдали его на растерзание ручным зубастым ящерицам и пошли с ловчими энергетическими сетями дальше. Сизо-розовые, окровавленные кишки больше напоминали груду мяса, из которой мясник выбрал самые лучшие кусочки, а остальное разбросал по сторонам за ненадобностью. Когда патруль Альянса, разыскивающий выживших в почти полностью уничтоженной колонии, вытащил девушку из укрытия, она не выдержала и, рухнув на четвереньки, стала блевать на землю. Вытерев рот правой рукой и так и не поднимаясь, Шепард взяла из рук какого-то офицера фляжку с водой и несколькими пригоршнями прополоскала грязный рот. В тот момент шестнадцатилетняя Джейн знала только одно: свой первый контакт с инопланетянами она точно никогда не забудет. В восемнадцать лет все воспоминания о матери сводятся к непрекращающейся пьяной ругани, хриплому смеху, запаху дешевого виски и холодным, сухим, с прожилками вен рукам; об отце их вовсе нет, не считая тошнотворного запаха болезни и дерьма. Она должна чувствовать хоть что-нибудь из-за их смерти, но не чувствует ничего. В конце концов Джейн приходит к выводу, что это даже к лучшему. Любить кого-то — слабость, быть неспособной — преимущество. С каждым годом Шепард всё больше становится похожей на бездушных роботов, которых ремонтирует у себя в гараже, купленном на денежную компенсацию Альянса жертвам Мендуара. Денег едва хватает на аренду квартиры в трущобах, на учёбу не остаётся свободного времени, поэтому через полгода Джейн с треском вылетает из техникума за академическую неуспеваемость и отсутствие на занятиях, порой длящееся месяцами. С мечтой о хоть каком-то образовании приходится забыть, и впервые за несколько лет Джейн горько рыдает со злости, разбивая о стену в кровь костяшки пальцев, хотя на похоронах собственных родителей не проронила ни слезинки. Перед ней всё отчётливее вырисовываются две дороги: шлюхи-матери, торгующей своим телом, чтобы свести концы с концами, и инвалида-отца, плохо кончившего в попытке найти лёгкие деньги на своей службе на фронте. Шепард выбирает последнее, надеясь, что ей повезёт; Шепард выбирает последнее, потому что твёрдо знает, что в отличие от отца, она не станет героически прикрывать своей спиной зазевавшегося идиота-командира. Двенадцатого ноября две тысячи сто семьдесят второго года она подписывает свой контракт; не потому, что жаждет отомстить батарианцам за смерть своей семьи, — в конце концов, где-то глубоко внутри она им даже чуть-чуть благодарна — а просто из-за того, что ей нужны деньги на дальнейшее существование. Банальная причина, которая никогда не всплывёт в её досье: непатриотично это — рассказывать новобранцам о том, что будущий герой Альянса ненавидел собственную колонию и пошёл в этот самый Альянс из-за денег. «...родилась и выросла в небольшой пограничной колонии в Аттическом Траверсе. Когда ей было шестнадцать лет, Мендуар подвергся нападению работорговцев. Семью и друзей убили. Была спасена проходящим через систему патрулём Альянса. Несколько лет спустя записалась на службу в войска. Причиной побудившей её это сделать, назвала желание раз и навсегда покончить с нападениями пришельцев на человеческие колонии...» А в досье у Джейн Шепард только факты, уж там-то точно никто не укажет истинный порядок вещей или, упаси господи, благодарность всякому космическому мусору вроде батарианцев за смерть своих родителей и дотла сожженную родную колонию; ее хоть и отстроили, но прежней ей уже не стать. Всё это так и останется никому неизвестным, немыслимым и невозможным, потому что Шепард, Шепард, так и не научившаяся улыбаться, молчаливая и угрюмая Шепард, не имеет привычки вести пустые, бестолковые разговоры о своём прошлом. А уж тем более давать кому-то шанс забраться себе в голову в тщетных попытках найти маленькую испуганную девочку, которой там давным-давно нет.