Две короны

Огонь горит спокойно. Монотонное потрескивание в камине расслабляет, заставляя забыть о возможной опасности. Ха, опасность… Так необычно, ведь в любой семье доверие ставится на первом месте, а здесь даже само это слово — «доверие» — вызывает иронизирующие нотки в и без того не чистом смехе. Нет, это было не с самого детства. Братья просто не могли строить кровавые планы убийства, лежа в пеленках и кушая с ложечки. Были детьми-наследниками, вместе и играли, и ели, и спали. Все было нормально, пока мать не посчитала детей взрослыми для того, чтобы рассказать им о том, что король должен быть один. Именно тогда и разразился первый спор близнецов. Мать лишь усмехнулась «ребячеству своих детишек», ведь глядя на двоих златоволосых мальчишек, которым всего-то по три года, она не могла даже подумать о том, что когда-то один из них сможет поднять руку на другого. Как же она ошибалась… С момента осознания каждого брата того, что королем станет лишь один, начались драки. Вечные, не по-детски опасные драки. Младший стал проявлять нешуточный интерес к холодному оружию и к своему брату, а если два этих интереса удавалось сочетать, то старший не уходил без свежих порезов. Но зато он всегда мог отплатить брату слабым ядом в компоте; сильные пускались в ход лишь в тихом бешенстве старшего из близнецов. Страшно вдуматься: семилетние братья-близнецы, еще молоком пахнущие и пребывающие в детстве, уже становятся убийцами. И не кого-то там, а самих себя. Одно только примечательно: контроль над собой оба брата не теряли никогда. Казалось, это просто игра такая: в правилах самоконтроль, потерял его — потерял жизнь. А жизнь в игре со смертью одна, дружок, извини. И первым сдался законный наследник. В детском сознании идеально сохранилось это, а со взрослым осознанием пришла и новая картина. Точнее, картина осталась та же, вот только взята была совсем под другим углом. Бельфегор идеально, во всех подробностях помнит последний хрип: «Бель…». Помнит, как прежде чем произнести это, губы брата разомкнулись, являя миру такую знакомую младшему Каваллини ухмылку. Ему знакомо все это, потому что Рассиэль — его живое отражение. Поэтому он помнит и струйку крови, что медленно потекла из ухмыляющегося рта. А потом этот хрип. Безэмоциональный, предсмертный и очень резкий. — «Бель…» Знаете, даже воспоминания режут по ушам. Да и не только по ушам. Бельфегор помнит каждый порез на теле брата. Помнит, как Рассиэль поднес руку к грудной клетке и медленно провел по ней вниз к животу, а потом посмотрел на свои пальцы: капли крови, никуда не торопясь, стекали по ним, просочась через рубашку. Бельфегор помнит взгляд брата. Да-да, взгляд, несмотря на челку. Он помнит, как Рассиэль поднял на него глаза, будто бы спрашивая: «Это… все?» Одна из прядей куда-то съехала, лишь слегка открывая глаза цвета неба перед ураганом. Когда еще ничто не предвещает беды, ураган все ближе, а небо такое синее-синее: такое обманчивое, такое спокойное и лживое… Что выражал этот взгляд? Бель готов спорить, что уловил растерянность, даже страх. Вот только страх перед чем? Перед смертью? Перед потерей престола? Бельфегор помнит момент его смерти. Помнит, как брат коротко усмехнулся, посмотрев сквозь него, а его уже побледневшие губы прошептали что-то беззвучное. Помнит, как он зашелся внезапным кашлем, плюнув кровью куда-то на землю. Помнит, как он зашатался и упал на колени, смотря прямо перед собой. — «Хватит» — произнес Бель. И труп старшего брата безвольно упал к его ногам. — «Ши-ши-ши…» Больше он не помнит ничего из своего детства. Потому что ничего в нем больше не оставалось. Потрескивание огня слышно чуть громче. В этой комнате так непривычно ощущать уют. Чувство, будто на чай собралась большая семья… «Семья»… Со временем это слово стало Бельфегору не просто противно, а откровенно отвратно. Он должен защищать каких-то левых людей, потому что они семья. Должен подчиняться разным идиотам, потому что они семья. Должен пресмыкаться перед всей мафией, потому что так велела семья. Страшное унижение для Принца. А вот драться уже Потрошитель весьма любил. Гордясь своим мастерством и умом гения, он не мог позволить себе проиграть даже один бой. Но никто не говорил, что противники никогда не удивляют. — «Джилл?» Живой. Сомнений нет. Но как?.. Бельфегор помнит: этот же голос, лишь хрипловатые нотки порой слышны. Та же схожесть, улыбка, челка. О, конечно, и это фирменное, самое противное! — «Ще-ще-ще…» Бельфегор помнит, знает, как все же странно общаться с официально мертвым… Ощущение приближения смерти сравнимо с ощущением крадущегося за спиной с ножом брата. Пламя все еще горит, освещая своим светом часть комнаты перед камином — как раз достаточно, чтобы осветить два кресла перед ним. — Джилл, — зовет Бельфегор, лениво разглядывая тлеющие дрова. — А ты помнишь? Без колебаний брат ему отвечает: — Помню, Бель, помню, ще-ще-ще. Ему даже не надо знать, о чем спрашивает близнец, он знает все уже где-то на середине вопроса. Все события детства и молодости лишь укрепили связь между братьями. — Каково тебе было, когда ты умер? — все так же задумчиво спросил Принц, глядя в огонь. — Так, как я, думаю, мало кто умирал, — едва слышно усмехнулся Рассиэль. — Моей смертью стал ты, а не старуха с косой. Но лучше бы это была она, тебе роль Смерти совсем не к лицу. Бельфегор улыбнулся. — Стало быть, есть роль, которая подходит мне больше, Джилл? — Есть, — согласился тот. — Она подходит нам обоим с рождения. — Вот только требовалось слишком много времени, чтобы мы уяснили это, ши-ши-ши. Повтори еще разок, какая у нас роль? Рассиэль отчетливо произнес одно-единственное слово: — Короли. Последняя искорка в камине пугливо пробежала по дорожке угля и замерла, погаснув и погрузив комнату в полную темноту. И в этой темноте победно, высокомерно и горделиво блеснули две абсолютно идентичные королевские короны…