***
Чистое лазурное небо хранящее в себе следы только зашедшего солнца представало перед чужими глазами сквозь панорамные окна гостиницы Осло. Богатый интерьер, удивительно совмещает в себе роскошь Скандинавии и черно-белый минимализм. Любопытное, почти невозможное сочетание. Перед панорамным окном стоял одинокий стул, выбивающийся из общей гармонии. На стуле сидел Мин Юнги. В руке не было ни блокнота, ни диктофона, ни фотоаппарата. Он просто сидел и смотрел вдаль, наблюдая, как медленно плывут облака, как массивные сосны раскачивают свои ветви от ветра, как тот самый ветер пускает маленькие волны по озеру… Он не наблюдает. Он размышляет… Только вчера он спокойно жил, собирался проигнорировать календарную дату- девятое марта- и спокойно закрывшись в кабинете, творить очередной шедевр музыки. Но все изменилось в, буквально, 15 минут. Громкий топот ног нетерпеливых гостей, которым даже дверь никто не открывал, тихий бубнеж, недовольное фырканье и громкое: -Хен, живее! Через час самолёт! Кто позволил Чимину так нагло врываться в чужое личное пространство, так нагло себя вести, стуча маленькими пальчиками по черепной коробке репера, очень ревностно стараясь привлечь внимание… Кто позволил? Юнги позволил…***
Каково было удивление парня, когда он узнал, что Чимин, собственной персоной, пред ним стоящий, сам организовал обоим небольшой отпуск в честь дня Рождения Юнги. Заранее ничего не говорил, просто поставил перед фактом. Чимин имел право на такие, по мнению Юнги, импульсивные действия. Но вокалист просто хотел сделать сюрприз любимому хену. Долго продумывая, решая, выбирая… Все делал сам. Он хотел, чтобы Юнги просто понравилось. Он хотел просто увидеть его улыбку, тихий смех и хрипловатое «спасибо, малыш». Он хотел снова сказать все слова, что давно теснили сердце, что и хотя эти слова наизусть знают и Чимин, и Юнги. Просто хотелось!***
— Ты ответишь за это, когда мы прилетим… Куда ты меня вообще тащишь, противный ребёнок? — Хён, — улыбнулся Чимин, — ну это же сюрприз! Пожалуйста, не капризничай. — Я бы не капризничал, если бы ты сказал мне все сразу. Даже вещи не дал собрать… Юнги ещё долго ворчал, на что Чимин крепче сжимал чужую большую руку, тихо хихикал, поглаживая большим пальцем шершавую кожу. Он знал, что все эти проклятья и шипения-просто Юнги. Он любит его, никогда по-настоящему не обидит, никогда не сделает больно. — Завтра твой день Рождения, хён. Мы отпразднуем его в Осло. Юнги ничего не ответил Чимину. Крепче сжал руку, наклонился к уху и прошептал: «Спасибо, малыш»***
Юнги продолжал смотреть в окно, медленно дыша, думая о чем-то своём. Широкая свитер покрывал худые тонкие плечи, костлявые пальцы теребили рукава. Мысли полностью заполонили голову парня. Он не слышал ничего вокруг: Не услышал то, как озорные птицы уселись куда-то на крышу очень громко выясняли отношения, а может быть, пели оды любви своей паре; не услышал, как дверь в светлую комнату со стулом открылась, как она заполнилась глухим топотом ног, очень аккуратным, очень медленным… На плечи нежно опустились руки и обвили шею Юнги. Тёплый носик дотронулся до холодной шеи, обдал кожу горячим дыханием, а после губы закончили ежедневный ритуал легким поцелуем, словно прикосновение бабочки. — Хён… — Тягуче сладко с утренней хрипотцой раздалось над ухом Юнги. — Зачем ты встал так рано? Автобус только в 10 придёт… Сил особо у Чимина не было на нравоучения и лекции о том, как при их графике важен сон, особенно в такой день, в сторону старшего, но бодаться головой в плечо хена он мог и делал это часто. С удовольствием. Юнги не сопротивляется. Просто запускает одну руку в волосы Чимина, слегка грубо оттягивая корни, снова притягивает к себе, слушая полусонное ворчание, которое не могло не вызвать нежную улыбку и тепло, что теперь полностью обволакивало тело. Мысли улетучивались, заменяя собой сладкую патоку в черепной коробке… — Почему ты не оделся? — Юнги немного надавил на руки, чтобы Чимин ослабил хватку и сел ему на колени. — Потому что я собираюсь спать дальше, — вокалист элегантно уместился на чужих ногах, вновь обвил шею, не забывая прикрывать наготу простынью и широко улыбаясь, добавил, — с тобой. Они смотрели в глаза друг друга, казалось, вечность. Но эта вечность на самом деле была жалкими секундами. Ещё одна, и Юнги тянется к чужим губам. Другая — Чимин отвечает на поцелуй. В нем не было ничего пошлого, не было намёка на страстное продолжение, животное желание… В этом поцелуе была обычная вселенская любовь, которую парни дарили друг другу каждый день. Они напоминали о том, о чем напоминать нет смысла. Каждый раз повторяли слова, которые знали наизусть. Но эти самые слова, поцелуи и объятия, несмотря на предсказуемость, были самыми дорогими вещами для двух сердец. Каждый день, когда Юнги просыпался раньше Чимина, он смотрел на своё счастье напротив, поправлял съехавшие пряди, легкими поцелуями покрывал щеки и нос, всегда ценил эти волшебные моменты. В них была интимность и нежность, простота и умиротворение, счастье и… Чимин? А потом Юнги задумывался: за что ему все это? За что идиллия, за что счастье? Все когда-нибудь кончается, так когда же рухнет их карточный домик? Вот о чем думал Юнги сидя у окна, вот о чем писал он текст ещё в Сеуле в своём кабинете, заперевшись ото всех, вот от чего иногда плакал, оставаясь с темными мыслями один на один. Он не мог допустить, поверить и принять жизнь без этого комочка счастья, лучика солнца в его темном и холодном царстве, ранее именуемое душой. Теперь все не так. Теперь все иначе. А потерять то, что стало стимулом жить… — Чимини…- Тихо позвал Юнги, ощущая, что его счастье вот-вот может уснуть. Ответом послужило медленное усталое мычание. Чимин любил давить на жалость. Особенно, перед Юнги. — Почему так произошло? — Как, хён? , — Неожиданная смена темы заставила голову подняться, но разлепить глаза было уже нереально. — Так… Мы сидим тут, обнимаемся, целуемся… Почему так? Почему ты полюбил меня? — Хён, что за глупые вопросы? — Негодовал Чимин. — Ты очень не вовремя развел непонятную философию! Я люблю тебя не по частям, а полностью! Чимин явно разозлился, весь надулся, пыхтя щелкнул пальцами по лбу «глупого хёна». Юнги рассмеялся, потирая ушибленный лоб, крепче сжал фыркающее милое существо в объятьях. Поцелуй в лоб. Легкий. Правильный. — Зачем ты вообще спрашиваешь о таком? Юнги долго молчит, подбирай слова. Чимин его не торопит. Просто укладывает голову на плечо, утыкался носом в ключицы. Чувствует быстрое биение сердца. — Просто… Просто я часто думаю над такими вещами. Думаю, почему именно мне свалилось столько счастья, почему именно моей жизни не суждено было закончится раньше? Каждый раз, когда я смотрю на тебя любого, мне становится страшно. Я присвоил себе слишком хорошое, яркое, доброе и безумно милое существо безвозвратно себе. Значит, так и должно быть? Юнги на мгновение замолчал. Но мысль свою не закончил. Даже удивительно, как они понимали друг друга без слов, знали, что что-то случилось, чувствовали друг друга не на 100 и не на 200 процентов. Их жизни словно через Вселенную проходили тонкой красной нитью. Казалось, будто они знают друг друга тысячу, а то и больше лет. В каждой новой жизни они были продолжением друг друга. — Я всегда знал одно: вечных двигателей не бывает. Все чувства должны были встать, потребовать нового источника питания. Помнишь: любовь живёт три года. Тогда почему мы вместе уже более пяти лет? Почему я так же, как впервые влюбляюсь в тебя, в твой голос, в твоё тело. Мне никогда не надоест целовать тебя, потому что каждый раз — как последний… Иногда я думаю о том, что всего этого не заслуживаю и со слезами на глазах жду, когда рухнет наш карточный домик. А потом появляешься ты… Ты — моё лучшее успокоительное. Я очень сильно люблю тебя. А если ты решишь покинуть меня, я не смогу дальше жить. Может, я ничего не сделаю с собой, но внутри, как человек, радующийся жизни, я умру… Чимин слушал. В глазах застывали слезы, пальцы сильнее сжимали футболку хёна. Первая слеза. Первая настоящая истерика, которую позволил себе Чимин перед Юнги. Чимин взахлёб что-то говорил, не забывая утирать слезы. Он не ругался, не кричал. Он просто хотел доказать, что Юнги неправ. Он говорил, как он любит старшего, как каждый раз волнуется за него, как счастлив просыпаться в его объятиях, как перестал стыдиться себя, как Юнги научил его любить по-настоящему… Юнги смотрел на него, чувствовал, как разрывается сердце и понимал, что… Он понял, что в его жизни теперь все правильно. Стало таковым, когда в ней появился Чимин. Это уже не карточный домик. Это настоящий и крепкий дом, уют которого составляют два по-настоящему любящих друг друга сердца. Все правильно. Юнги большим пальцем стирал соленые дорожки слез с любимых щёк, заменяя их на нежные поцелуи, шепча слова извинений. А потом он решил, что именно сейчас подходящий момент для… Он аккуратно приподнялся со стула, намекая, что хочет пересадить на него Чимина. Тот без колебаний подчинился. Через мгновение Чимин сидел напротив Юнги, который гладил парня по волосам и нежно улыбался. Ещё миг, и Юнги встал перед ним на колено. Глухой стук сердец обоих заполняло пустое и глухое помещение. В руках Юнги оказалось синяя бархатная коробочка, перевязанная голубим бантиком. Чимин догадывался, что будет дальше. Чимин не хотел верить в это. Он продолжал нежно улыбаться, глядя на смятение, удивление и безграничную радость, что ухали в сердце, читались в глазах Чимина. Он старался сдерживать слезы, прикрывался ладошкой, но ничего не получалось. Юнги услышал первые всхлипы. Юнги увидел его слезы. Слезы счастья… — Если все действительно правда, если так — единственно верная для нас с тобой судьба, то…- Юнги медленно раскрыл коробочку, — Прошу тебя, Пак Чимин, останься со мной навсегда. Последние слова послужили слово спусковым механизмом для Чимина: он, уже не скрывая слез, громко хныча «хён», кинулся Юнги на шею, забывая о простыне, о наготе… Это уже не важно. Чимин крепко впивается пальцами в чужие плечи, слепо тыкается губами в лицо Юнги очень быстро, очень чувственно, через каждый поцелуй бормоча громкое: Да! Когда Чимин немного успокоился, он просто обмяк в чужих объятиях слушая биение родного сердца, поглаживая широкую спину. Вдруг тело хёна немного начало трясти. Теперь настала его очередь плакать. Он до боли в рёбрах сжал Чимина, уткнулся ему в шею, судорожно хватая воздух ртом, мыча что-то нечленораздельное. Это уже были не слезы горячи или разочарования. Это были слезы счастья… Так они и просидели на полу, кто знает, сколько времени, Чимин, оперевшись о холодное стекло, а Юнги лежал на головой на его коленях. Они тихо шептались, говорили о вещах, понятным только им, иногда останавливаясь на мимолётные поцелуи… Но через какое-то время они решили, что им обоим следует поспать. Чимина опять замотали в простыню, Юнги вёл его за руку… Так они и скрылись за дверьми, что открывали вид на большое панорамное окно, прекрасный пейзаж и, уже, одинокий стул… А на стуле лежала открытая, та самая, бархатная коробочка. Но Чимин не заметил одной мелочи. На кольце было выгравировано: «В наших следующих жизнях моя будет продолжением твоей»