Our story

Рассвет. Еще холодное солнце старалось дотянуться своими лучами до мокрой травы, но ему едва ли удавалось коснуться наших брюнетистых голов. Мы стояли на краю обрыва, роса лизала ноги утренней прохладой, а открывающийся на долину вид завораживал. Там, внизу, не текло рек, не росло лесов: лишь бескрайнее поле, переливающееся зеленью, блестящей на восходе. Та трава стремилась вверх, желая до нас дотянуться, а мы смотрели на нее с высоты птичьего полета и хотели взлететь. Тогда я понял, что это было лучшим местом из всех, где я бывал когда-либо в своей жизни. Понял, как дорог мне был тот человек, что привел меня туда. А еще я понял, что мы обязательно вернемся в этот рай. Вдвоем. Оставив за спинами мою семью, которую я только-только решился создать, его прошлое, даже наше детство. Взявшись за руки, мы бы смотрели с этой вершины на ту самую траву: покрывшуюся снегом или играющую золотом на закате. Эй, Джухо. Наверное, теперь мне стоит попросить прощения за то, что я все-таки туда вернулся. Это не очень-то и долгая история, поэтому дослушай мой рассказ до конца. Может быть, ты сможешь понять его. Тогда мне было лет десять. В первый раз мы встретились на игровой площадке, когда мама, задремав на залитой солнцем лавочке, совсем забыла про нашу игру в прятки. Я и сам про нее не вспоминал, убегая от воинственной Джимин, которая, схватив в руки тонкий сучок, норовила запрыгнуть мне на спину. Тогда мы были детьми, вернее, я был диким мустангом, а она смелой наездницей. Забравшись на горку, я собирался затаиться в огромной пластмассовой трубе: перевести дух и подумать о дальнейшем плане побега. Но я застыл на месте, даже не юркнув вниз. Он смотрел на меня огромными от страха глазами, шептал что-то, звал мать. Сейчас, вспоминая его, мне так хочется обнять того напуганного ребенка…, но я и сам был глупым мальцом, застывшим над младшим как над занятной вещицей, которую хотелось рассмотреть со всех сторон. Джимин уже щекотала веточкой мою спину, спрашивая о продолжении игры, но, заметив мальчика, присела рядом с ним на коленки и потрепала его по волосам. - Ты потерялся? — парнишка вздрогнул от прикосновения, но послушно ответил, помотав головой. Язык жестов, но все-таки. - Хорошо… — тогда я подумал, что Джи слишком взрослая, ощутил себя тем же молчаливым ребёнком, глупым, несамостоятельным, - А говорить ты умеешь? Малой вновь отрицательно покрутил макушкой и уставился уже на меня, хлопая своими огромными глазами. Он был очень милым тогда: не подходящая по размеру слишком большая футболка, висевшая на нем как балахон, испачканные в песке маленькие кроссовки… он вообще казался миниатюрным и каким-то слишком хрупким. Но мой детский разум выдал мне одно: «очень странный паренек». И это не отталкивало. Наоборот, меня тянуло к нему, хотелось разузнать о нем побольше. И, как ни странно, в ответ на мои мысли он поднялся на ноги, аккуратно выбираясь из широкого тоннеля, и схватился за мою руку, крепче сжимая несколько пальцев в своей крохотной ладошке. - О! Точно! — Джимин захлопала, протягивая ребенку свою веточку и подмигивая, — теперь это твой мустанг! Енбин, чего стоишь? Покатай его! Что было дальше? С малышом на моей спине мы обошли почти всех мамочек в округе, в конце концов отыскав раскрасневшуюся от слез женщину, что крепко прижала к себе спрятавшегося от нее сына. Кан Чанхи, она звала его Чани, и это прозвище до глупого ему подходило. Огромные глаза, пухлые, постоянно вопросительно приоткрытые губы. Безумно мило, но тогда я лишь мысленно фыркал: «от соски еще не отвык». Потом я узнал: его семья недавно переехала к нам из Европы и скоро, возможно, они опять уедут. Моя мама стала частенько общаться с родителями Чани, а мы с ним медленно сходились и искали общий язык. Сначала жесты и прикосновения, потом первые слова и полноценные фразы. Любой другой ребенок в его возрасте мог выразить словами почти все. Помню, мама рассказывала, когда мне было три, я надоедал ей на ходу придумываемыми историями и заставить меня помолчать хоть на часок было почти невозможно. Но Чани с трудом запоминал язык, предпочитая делать все сам, а не просить о помощи. Он был каким-то... замкнутым? Никогда не спрашивал разрешения, только вопросительно поглядывал в твои глаза в ожидании ответа, никогда не плакал, даже если в итоге мы обнаруживали глубокую царапину или сильный ушиб. Он не жаловался на других, да и сам никогда не давал поводов для жалоб. Его просто обходили стороной. Маленький, беззащитный, загнанный в угол ребенок. Так думал я тогда. Но Чани был сильным. Таким, каким я всегда хотел стать. Я смог назвать его другом не сразу, но то тепло детских объятий маленьких ручек я помню до сих пор. Рядом с ним я взрослел. Целых два года мы были вместе почти каждый день, и расстались лишь тогда, когда я пошел в среднюю школу. Увлеченный учебой и новыми знакомыми, я и сам не замечал, как Чани становился тем самым маленьким ребенком, спрятавшимся от всего мира там, на горке. Я стал все реже заходить к нему домой, наведываться на площадку. Я по-прежнему дорожил этой дружбой, но возиться с молчаливым ребенком стало как-то… скучно. А потом его семья вновь уехала за границу. Я слышал, что Чани стало плохо и они отвезли его в Германию к каким-то там врачам. Я ждал его возвращения больше, чем чего-либо, даже рассорился с друзьями из-за этого. Наверное, именно тогда я понял, что такое настоящая дружба. И долго винил себя за то, что не ценил ее, пока не потерял. Я слышал разговоры по телефону, мама говорила, что семья Кан останется в Германии еще надолго, но с Чани все в порядке и он передает мне огромный привет. Я так часто просил ее дать мне с ним поговорить, рассказывал ему новые события: в школе, во дворе, дома… Когда к нам приезжала Джимин, она тоже каждый раз набирала его номер, прося поскорее вернуться хоть на недельку и обещая поделиться моей спиной. Но Чани ни разу нам не ответил. Тишина в трубку была худшим звуком из всех, которые я тогда знал. А его мама, тихо плача, говорила мне про то, что после расставания со мной, он так и не заговорил с ними. Я просил ее вернуться вместе с сыном, говорил, что научу его вновь, буду учить столько, сколько нужно…, но она вздыхала, что-то шепча про лечение, которое нельзя прерывать. Я уже не помню почему мы перестали звонить друг другу. Почему номер Чани стал недоступен. Мама сквозь слезы говорила, что Чани меня забыл. Но я не верил. Никогда не верил, что тот маленький комочек солнечных лучей мог меня забыть. Из-за чего? Лекарства, лечение? Зачем оно было нужно? Чани был хорошим парнем, прекрасным человеком. «Ну и что, что он был не как все! Он был дорог мне, неужели этого недостаточно?» — думал я тогда. Думал, но, видимо, сильно ошибался. После поступления в Сеульский университет, я с головой окунулся в экономику. Лабиринты из чисел помогали абстрагироваться от проблем и запираться в цифровом мире. Здесь правили логика и знания, отгораживающие мою скучающую душонку от воспоминаний. И пусть Джимин то и дело таскала меня по клубам или концертам… я чувствовал острую нехватку чего-то совсем иного. Близкого. Уже через пол года высшая математика перестала приносить то спокойствие, которое я находил в ней раньше. Я четко чувствовал только одно: я черствел, словно хлеб, оставленный на столе. После первого курса я бросил универ и пошел искать покой дальше. Эй, Джухо, ты помнишь нашу первую встречу? - Читать рэп? Издеваешься? Это несерьезно, — ты тогда очень обиделся, швырнув в меня диск и хлопнув на прощание дверью. А я не спешил ни просить прощения, ни слушать броские фразочки под твой бит. Стояла зима и я, накинув легкую куртку, вышел на улицу и тотчас продрог до костей. Сильный ветер забирался под толстовку, но вот беда: падающий снег сразу таял, отрицая чистоту своей белизны. Знаешь, хоть я тебе и не рассказывал, я всегда винил себя. Загонялся в попытке найти оправдание, но каждый раз падал на грязь промерзшей почвы. Для всех вокруг мы были лучшими друзьями. Вдвоем светились от счастья, даря окружающим детское тепло. Вдвоем ломали голову над тем, как откосить от дел, и в ту же очередь угодить родителям. Вдвоем спали на моей кровати, когда его мать задерживалась с работы и не забирала его до позднего вечера. Это все я. Не удержал, не вернул, не защитил. Он считал, что мешает мне жить, хотя был единственным смыслом моей жизни. Мы отдалялись друг от друга с каждым днем все больше и больше. А потом он исчез. Уехал ради лечения, пошел на поправку. Наверное, начал новую жизнь и нашел нового Ким Енбина. Я был готов продать душу дьяволу, лишь бы он вернулся. Простой факт его нахождения рядом, в соседнем доме или через несколько кварталов, уже сделал бы меня счастливым. Но время шло, он не возвращался, а я медленно терял веру в дружбу, в себя и даже в дьявола. Я не вернулся домой в ту ночь: бродил по темным улицам в поисках ответов. Посылал вопросы небесам, получая вместо ключей капли замерзшей воды, стекающие по лицу. Ливень — символичное оправдание слезам. Но плакать я не спешил. Я должен был быть сильным, под стать ему. Чтобы вновь укрыть его от мира ровно в тот момент, когда он объявится на пороге моего дома. Но он не появлялся. Прошли чертовы пол десятка лет, а я так и не слышал о нем ни единой новости. Мокрый снег вокруг меня огромными хлопьями застилал теплую землю, впиваясь тончайшими, но острыми иглами льдинок в почву, он незаметно для других протыкал ее в миллионах мест, тут же тая и принося фантомное чувство спокойствия. А потом падал вновь. И с каждым шагом я ощущал, как его острия пробирались все глубже под кожу, находя тот сжавшийся иссохшийся комочек, в который превратилась моя душа. Грабить нищего не позволяли себе даже средневековые воры. Снег же слишком жесток. Когда одна нога наступала на медленно остывающую землю, я слышал предсмертные хрипы того внутреннего мира, который так боготворят романтики. И исчезал. Шел по дороге в ад, не иначе. Сообщение на телефоне гласило одно: «забери меня». Куда, зачем и кого я должен был забрать, я так и не понял, но какое-то шестое чувство передвигало мое тело на железнодорожный вокзал. Может, это мое задыхающееся «я» просило увести его. Может, Чани никогда и не существовало? Он всегда был частью моей фантазии. Вымышленным персонажем, чем-то вроде мнимой материализации души. Так и исчезнувшей еще в детские годы. Гул приехавшего поезда заложил уши. Почему-то в голове проскользнула та навязчивая строчка из песни популярной среди девочек-подростков группы. И я понял, действительно впервые за все это время четко осознал: я скучаю. Не потерял часть себя, не растворился во времени, не остался на той детской площадке, спрятавшись в горке-туннеле. Я просто безумно соскучился. Шум толпы, непрерывным потоком заполняющей перрон, доходил до меня будто через толщу воды. Силуэты размывались за своей ненужностью и мелькали мимо смазанными чёрными пятнами, исчезая где-то в ночи. Подумать только, сотни жизней вот так просто прошли мимо меня за несколько минут. Я был для них такой же нечеткой фигурой, лица которой они никогда не вспомнят? Много, слишком много людей, но ни в одном из них я не смог отыскать того, кого пытался найти все это время. Я шёл из вагона в вагон, заглядывал в каждый тамбур и, в конце концов, наткнулся на проводника. Его лицо было таким же: смазанным, непонятным, и мне пришлось смахнуть с лица выступившие слезы, скрывая собственную боль за глуповатым смехом и раскланиваясь в извинениях. Выйдя на уже пустующую платформу, я увидел лишь темноту окружающей меня действительности. Одиночество. Я чувствовал, как оно приближается ко мне, цепкими кошачьими лапами изо всех сил пытается ухватиться хоть за клочок моих джинс. Но пока что не дотягивается. Я бы подточил ему когти, чтобы больше оно не смогло поймать ни одного человека, но в моих карманах не оказалось пилки. Действительно, представляешь, я, как последний псих, полез в карман искать пилочку для ногтей! А потом присел на лавку, зарывая лицо в ладонях и внушая себе безумное "я не сошёл с ума". Повторял эту фразу сотню раз, очень старался ей поверить. И мне захотелось, очень захотелось увидеть рассвет. Я поднял взгляд, утыкаясь им в тёмную ткань куртки стоящего передо мной человека. От него пахло финиками и корицей. Странный, очень странный запах, но отчего-то он казался мне таким знакомым и родным. Этот запах заполнял лёгкие, заставлял дышать лишь им, ворошил воспоминания. Я любил его, ждал, искал. "Забери меня", - гласило то сообщение. И я потянулся к чужой холодной руке, чтобы согреть ее собственной. Именно в тот момент, знаешь, Джухо, мне показалось, что я действительно счастлив. Я лил слезы как мать, дождавшаяся сына после войны, и отчего-то мне было так больно и легко одновременно, что я даже перестал ощущать холодный ветер, заставляющий содрогаться каждую клетку моего тела. А он не спешил меня утешать, просто стоял рядом, позволяя сжимать свою руку. Мне хватало одного только "рядом". Понимаешь? Это "рядом" я искал последние пять лет. Мы шли до моего дома тем же путём, какой привёл меня к этому ребёнку. Так вырос, возмужал. То ли тёплая куртка преображала его фигуру, то ли и впрямь он стал шире меня в плечах? Каштановые волосы, чуть волнистые, спадали непослушными прядями густой чёлки на раскосые глаза. Такие большие, детские. А ещё пухлые, вопросительно приоткрытые губы. Я чмокнул его в лоб. - Как же я рад, что ты вернулся, - говорил я ему весь обратный путь и крепче сжимал безвольную ладонь в собственной. Он не отвечал, не улыбался и дышал еле слышно, только перебирал ногами, следуя за мной. А я говорил не переставая, говорил обо всем: о надоевшем университете, о бесполезных годах в старшей школе, о твоём, брошенном в меня диске: - Давай послушаем его вместе! - радостно заявлял я, даже не оборачиваясь, чтобы узнать ответ. "Может и впрямь начать писать рэп?" - почему-то обсуждал я с ним, а не с тобой, - "или это все-таки глупости?.." После этих слов он отпустил мою руку. Развернулся, даже не кивнув на прощание, и последовал вглубь улицы. Мокрый снег стал осыпаться мелкой противной крошкой, больше похожую на перхоть. Я стоял под ним и смотрел на удаляющуюся спину, не пытаясь остановить, не пытаясь догнать. Мне ведь нужно было "рядом". И теперь оно со мной. Я знал, ясно и чётко, что совершенно точно найду его вновь. Когда настанет время. Когда заглажу вину даже за те слова, которые сказал только что. Целеустремлённый, он никогда не сомневается в своих поступках. - Джухо, - помнишь тот мой звонок? Если бы не он, ничего бы не было, - давай сделаем это. И мы начали делать. Ты зависал у меня двадцать четыре на семь, убивал мой ноутбук пиратскими программами, не стеснялся спать со мной на одной кровати и отвлекался на изредка захаживающую Джимин. Кстати, вы теперь вместе? Может, мне и стоило лучше разобраться во всем том, что было между вами, но тогда я не находил для этого времени. А у тебя были слишком бешеные глаза, когда ты десятки раз переслушивать только что сделанную аранжировку. - Черт, не то, - вечно шипел и бросался наушниками, - А тексты твои - говно, слишком сопливо. Ворчащий, стремящийся к идеалу Бэк Джухо. Ты был бесподобен, словно гений, вечно недовольный своими шедеврами. А я лишь нагло пользовался твоим талантом, пытаясь донести что-то до человека, потерявшегося где-то в соседнем районе. - Успокойтесь вы и поешьте наконец, - вздыхала Джи, запихивая в нас обоих приготовленное карри. Ты слушался ее как верный пёс. Грозный и сильный зверь, становившийся рядом с хозяйкой добрейшим щеночком. Я любил вашу компанию, любил просто наблюдать за перепалками со стороны. Вы вечно ссорились, она на тебя кричала, а ты что-то бубнил себе под нос и послушно жевал бутерброды. - Я ушла, - заявляла она, а ты не стремился провожать ее у дверей или крикнуть в ответ, что ждал бы ее возвращения. - Шикарная у неё задница, - только и слышал я изредка после того как захлопывалась дверь. Ну и кто из нас был большим дураком, а? Когда работа над песней почти подошла к концу, я вновь вышел на улицу. От снежного дождя, что резал мне кожу меньше недели назад, остались лишь отзвуки, разносившиеся в воздухе запахом мокрой земли. Солнце было в зените. Я шёл по серо-золотым улицам, смотря себе под ноги и пиная мелкие камни, по-детски беззаботно со стороны и с искрящейся надеждой где-то в сердце. Эта надежда была как бенгальский огонёк, сверкала то ярче, то чуть тише, рябила и, в конце концов, должна была потухнуть. Но я сжимал в руке целую пачку и верил в то, что мне хватит до того, как я вновь уткнусь в знакомую спину. Ты прислал мне короткое "возвращайся, едем на запись", когда в пачке оставалась последняя палочка. Ты всегда был слишком пунктуален, да, Джухо? Уж не знаю, развернулся я назад, не дойдя до него пары шагов или, даже если бы я бродил до заката, мне бы не удалось встретить этого ребёнка. Но отчего-то я был тебе благодарен. Возможно, найденное прошлое, вдруг успокоившись, начало медленно от меня отступать, а я смотрел на его отдаляющуюся спину, стоя на месте, и не спешил окликнуть или догнать. - Долго, - фыркал ты, открывая мне дверь, - пошли, - и вёл меня в мою же комнату моей же квартиры. Так непривычно, странно - на тебе был макияж. Подведённые глаза, выделенные скулы, чёткие контуры носа. "На записи надо выглядеть идеально", - будто оправдывался ты, - "в любом случае тебя ждёт то же." И не сказать, что та твоя фраза меня обрадовала. На кровати я обнаружил, кажется, весь свой гардероб. Нависшая над ним Джимин, одной рукой упершаяся в стену, выглядела слишком уж серьёзной. - Раздевайся, - приказали мне. И, отчего-то даже не возмутившись, я начал стягивать с себя свитшот. - Серьезно, ты просто взял и порезал мои джинсы?! - я уставился на свои колени, светлыми пятнами зияющими на фоне чёрной ткани. И был готов убить тебя за ту усмешку, которую ты кинул мне в ответ. Ладно, возможно все было не так ужасно: чёрная заправленная футболка, скрывающаяся за массивным ремнём с стальными вставками и свисающей вниз цепью, светлый пиджак поверх неё и белоснежные кроссовки. Яркие пряди волос на чёлке, сделанные мелками, которыми Джи добралась и до тебя, перекрасив концы высветленных волос в темно-синий. - Поехали уже, - ты отбивал ногой бит, испепеляя нас двоих взглядом. И мы забыли все, что только можно, пока врезались друг в друга в узком коридоре в поисках кошельков и ключа. О чем обычно думают перед записью? Боятся забыть текст или молятся богам о том, чтобы вдруг не дрогнул голос. Я же вспоминал почему я вообще решил написать эту песню. Недавно отступившее прошлое вновь накрывало меня высокими волнами. Интересно, он услышит ее? Интересно, поймёт ли он о чем она?.. Кто-то боится запнуться, когда он читает. Я же боялся того, что, услышав лирику, его никто не.. услышит? Джухо, я помню твою сухую руку на своём плече почти всю дорогу. Тогда это было важнее, чем "все хорошо", которое Джимин повторяла мне с надоедающей регулярностью. Мы ехали около часа, и отчего-то я даже не удивился, когда вместо студии мы остановились у какого-то небольшого клуба. - Давай запишем нашу музыку в их сердца, - щёлкнул ты пальцами и резко вылез из такси. Одну. Мы сочинили только одну песню. Но как же сильно ты её любил. На самом деле я не хотел петь. Там, стоя на сцене, я смотрел на твою спину, слушал собственные фразы, выбрасываемые тобой под резкий бит, так идеально подходивший твоему низкому грубоватому голосу. Я был не к месту. Джухо, но почему тогда ты так сильно хотел выступить именно со мной? Оставалось всего несколько секунд. Бит. Бит. Бит. Сейчас. И я начал, прижав микрофон почти вплотную к губам и сделав пару выпадов вперёд, вставая почти на край сцены. Я слышал крики людей, слышал музыку, завладевшую моим телом. Но не слышал себя. Словно это был и не я вовсе. Я чувствовал твоё дыхание, когда ты подходил почти вплотную ко мне и читал едва ли не мне на ухо, отставляя микрофон дальше. Тебе было плевать на толпу. Ты не слышал ее криков. Музыку, себя, мой голос, но не ее. Ты совсем другой, совсем не как я. Бэк Джухо. На секунду мне показалось, что я увидел среди сотни лиц снизу его. Напуганного толпой, но не отрывающего от меня взгляда. Он стоял, окружённый сотней незнакомцев, лица которых размазывались среди рябящего цвета. Его же я видел на удивление слишком чётко, будто все мои нервы сконцентрировались лишь на нем. Шумели последние биты. Уже нечеткие, расплывающиеся. Под вой довольной толпы я сорвался к нему, расталкивая людей и безумно оглядываясь. Где же. Где же. Где. Я выбежал на улицу, вдыхая холодный воздух полной грудью, смотрел на серую улицу расширенными зрачками и не знал, куда бежать дальше, чтобы его отыскать. "Мне понравилось, спасибо" - гласило сообщение на телефоне. И я готов был разреветься от этих слов. Он понял. Он услышал. Он пришёл. - Пошли внутрь, - сухо проговорил ты, облокотившись к входной двери, и недовольно сощурился, вглядываясь в экран моего мобильного. Мы добрались до барной стойки, усаживаясь на высокие табуретки и заказывая себе какой-то гадкий коктейльчик с джином и мартини. Ты хотел отвлечь меня алкоголем, а я... уже и не знал, чего хотел сам. "Давай напишем ещё что-нибудь?" - спросил я тебя в тот вечер ещё до того, как решил утопить свой рассудок в высоком градусе. Но ты помотал головой и фыркнул: "с тебя хватит". Возможно, если бы передо мной в ту же секунду не поставили бокал с синей трубочкой, я бы успел на тебя обидеться. Но я услышал женское "куда ты сбежал после выступления?" и совсем забыл о брошенной тобой фразе. Она была младше меня почти на три года. Белый комбинезон едва прикрывал ее хрупкое тело, а ярко-розовая футболка лишь больше подчеркивала ее беззащитность. Отчего-то мне захотелось спрятать эту девушку ото всех, отчего-то я слишком явно стал ощущать те взгляды, которые бросали на неё посетители. Ее нижние веки блестели розоватыми пятнами от макияжа, а чуть спутанные каштановые волосы спадали волнистыми прядями по бокам от острого лица. Ярко накрышенные губы идеальной формы, будто фарфоровая кожа, розовые щеки. Она была кукольной, и сколько я не искал ответа, так и не смог понять, что же она забыла в этом месте. В тот вечер у меня впервые за долгое время завязался разговор с девушкой. Я даже не заметил, как ты встал и исчез где-то в толпе. "Я искал друга, но, кажется, он убежал, как только дослушал песню," - зачем-то стал рассказывать ей я. - Это твой текст? "Я писал для него." Она ухитрялась обслуживать каждого подходившего, при этом не прерывая диалога со мной. Откуда-то она брала все новые и новые вопросы, глупые, серьёзные, временами личные, но ничуть не кажущиеся такими на первый взгляд. Это аура всех барменов, так уметь выуживать информацию от клиентов? - А где в твоём доме спрятаны деньги? - смеялась она, поправляя выбившуюся прядь непослушных волос. Такая живая, совсем не как я. - Я Чанми, - улыбалась, выуживая из моих рук телефон и вбивая свой номер, - давай в следующий раз выпьем кофе? Это было вместо "больше я не буду тебе наливать". То ли ей надоело мое общество, то ли она просто не захотела бы продолжать беседу, если б я выпил чуть больше. "Возвращайся домой" - прочёл я на экране переписки. И опять сорвался на бег, буквально влетая в стоящее у клуба такси и быстро проговаривая адрес. Он ждал меня, я ему нужен. А значит я должен был быть рядом с ним. Но у дверей моей квартиры я не встретил никого. Внутри - лишь пустота, колющая кончики ушей своим холодом. Тогда там не было ни тебя, ни Джи, которую я звал каждый раз, когда мне было одиноко. Тогда вы наверняка были вместе. Тогда вам наверняка было не до меня. Тогда я был один. И даже он не пришёл ко мне. Я лежал на слишком большой для себя кровати, смотрел в потолок, и думал про то, что ты отнял у меня голос. Мне так хотелось написать что-то ещё, так хотелось крикнуть ему со сцены о том, как сильно он мне нужен. Но твоё "с тебя хватит" отпечаталось в моей голове словно табу. Я не мог выдавить из себя и строчки, хотя разрывался от того с какой силой они метались внутри меня. Ты проклял меня, Бэк Джухо. А я слепо сдался твоей печати, безвольно упав на колени перед дьяволом, которым был ты сам. "Я хочу писать," - печатал я знакомому номеру. Я так давно его знаю. Будто он всегда был со мной. Этот номер. Его номер. Родной и близкий, словно он сам. Стирал сообщение, и вёл пальцем по новым символам, выводя что-то в духе "приходи ко мне". Но телефон вибрировал, и я читал присланное "не надо лирики", словно удар под дых. Уже от него. Джухо... в ту ночь мне показалось, что у меня больше не осталось никого. Утром я позвонил Чанми и, кажется, разбудил ее. - Дурак, знаешь до скольки у меня смена была? - ее беззлобный голос заставлял меня все больше мучиться от проснувшейся совести. "Я тоже не спал всю ночь,"- вздыхал я в трубку, поднимаясь с кровати, - "может, выпьем кофе?" И так было не один день. Мы обошли все кофейни Сеула, перебрали все возможные темы для разговоров, но все ещё не наскучили друг другу. "Вернись ко мне" - изредка мелькало в забытом диалоговом окне. И тогда я спрашивал у девушки разрешения ее поцеловать. - Ты изменился с тех пор, как встретил ее, - сказал ты как-то, туша сигарету о хрустальную пепельницу. Я лишь пожал плечами в ответ. Изменился? Как именно? - Зачем ты убежал в тот вечер? - я сразу понял о чем ты. Но отвечать не хотел. Мне казалось, что ты не поймешь, осудишь. Я ведь даже Джимин просил не рассказывать тебе о нем. Я ведь... не рассказывал Джи, что он вернулся. - Как давно ты сам себе отправляешь сообщения? - сухой, жёсткий голос. Я вздрагиваю, кошусь на телефон в своих ладонях, на яркое "дурак", зияющее в старом диалоговом окне, и совершенно безвольно роняю мобильный на пол. Как давно... Что? Тогда я смотрел на тебя наверняка огромными глазами, потерянными, полными отчаяния и склизкой, заполняющей меня пустоты. Сам себе. Сам себе. Сам. Себе. Где-то в своих мыслях я уже вскочил с места, опрокидывая табуретку и, врезаясь к дверные косяки, выбежал на улицу, теряясь в наступающей весне и всем том, что она мне несёт. Но на деле я не мог даже подняться на ноги. То ли осознание так сильно давило на мои плечи, то ли самое обыкновенное желание того, чтобы это было твоей шуткой. Нелепой. Неуместной. Я даже засмеялся. Помнишь мой смех? Он был звонким, резким, таким весёлым, правда? А ты встал и ушёл, оставляя меня одного. Джухо, зачем ты ушел тогда? Куда ты ушел?.. Знаешь, я так давно одинок. С того самого дня, как он уехал. Джимин совмещала учебу с работой, потом работу с тобой. А у тебя была музыка. У меня тоже. На целую одну песню. Но потом ты так просто ее у меня отнял. Джухо. Ты отнял у меня все. Джи, которая пыталась вытащить меня из депрессии теперь думала о том как бы тебя накормить, пока ты, занятый своим рэпом, посылаешь к чертям весь мир. Мой голос, который зачитал со сцены что-то там про любовь и умер на ней же, рядом с тобой. Ты отнял у меня даже мою фантазию. "Давай поженимся" - отправляю я девушке, но их имена так похожи, что вибрирует мой телефон. "Давай поженимся" приходит мне со знакомого номера. Моего номера. А в начале переписки истошное "забери меня". Когда в ту ночь в мою дверь постучали, я скорее доползал до неё, разбитый и жалкий. А он протянул мне руку и заставил встать на ноги. Он ведь целеустремлённый. Он ведь не сомневается в своих поступках. "Знаешь, а я тут жениться хотел", - говорю ему, или воздуху, или той пустоте, что окружала меня все время. И чувствую руку на своей собственной. Сильную. Не дающую упасть. "У неё даже имя на твоё похоже. Забавно, правда?" Возможно, я окончательно сошёл с ума. Но мне было так спокойно. Мы были там на рассвете. Когда солнце, уже не зимнее, но все ещё холодное, не умеющее дарить тепло, пыталось дотянуться до наших голов. Внизу не текло рек, не росло лесов: лишь бескрайний простор для нас двоих. Я думал, что совершенно точно вернусь сюда с ним. И крепче сжимал его руку. Пока не понял, что касаюсь лишь воздуха. Там, внизу, было так свободно. И наверняка там был кто-то, кто меня ждал. Поэтому я возвращаюсь туда в эту ночь. А ты... напиши мне песню, которую будешь любить так же сильно, как ту, которую мы сотворили вместе.

Спасибо. Ким Ёнбин.