Вот идет Иуда прочь из Гефсимана

Над Гефсиманским садом сгущались сумерки. Сквозь оливы мертвенным светом луна прокладывала свои путанные тропки, то сворачивающие вслед за тонкими песчаными дорожками, то пробирающиеся напрямик по редкой траве. Через 3000 лет от этого сада должно быть, не останется и следа. В эту ночь над Иерусалимом падали звезды. Здесь еще не существовало глупых поверий, здесь только начинали зарождаться легенды и жили сегодняшним днем. Нельзя сказать, что жизнь Его ученика, Иуды, оттого была чем-то лучше или хуже, чем у человека века этак 22-23, его жизнь даже не была иной, если не считать, конечно, технического прогресса и развития науки, но это и вовсе вещи не вечные. Жизнь человека всегда состоит из чувств, люди все делали, делают и будут делать ради удовлетворения потребностей, чувства удовольствия. В прочем, об этом Иуда Искариот, вор и ученик одного из самых знаменитых людей будущего, не нашел времени размышлять ни до этого момента своей жизни, ни после. А размышлял он, как ни банально, о любви. О любви своего учителя, которого так жестоко предал на этом самом месте Иерусалима, под одной из олив Гефсиманского сада. Нет, он вовсе не испытывал чувства сожаления об этом поступке, чувства жалости к Христу или чувства вины. Совесть вообще не была особо знакома со своим хозяином, не зря же он был великолепным мошенником. Но он все еще чувствовал любовь к своему учителю, ревность к остальным его ученикам, он чувствовал и острую неприязнь к этой продажной девке, Марии Магдалине, да любой из учеников Иисуса был лучше, умнее, милосерднее и красивее её, но в двух из трех случаях Христос выбирал женщину. Как же это оскорбляло его, как же давило тяжким грузом на грудь. Иуда ссыпал 30 серебряных монет на землю и почва будто продавилась под их тяжестью. Мужчина со злостью пнул дерево позади себя и взвыл протяжно да так тоскливо, что даже волки побоялись вторить ему, а, быть может, их просто не было в этих краях? К счастью, наш герой не был типичной девочкой-подростком, потому скуривать древесину и пить кофе на окне под грустную музыку он не стал, да и страдал, в общем, не долго. Он нашел глубокий кувшин, оставшийся после традиционных вечеров с учителем, обнаружил в нем, к собственному удовлетворению, красное полусладкое вино, сорвал горсть оливок, кинул их ближе к монетам и уселся на голую землю, заливать боль алкоголем. Иисус очень любил в пылу веселья превращать воду в вино и хохмить, мол это кровь его, и только вкусив её, можно действительно чему-то научиться. Иуда всегда на подобные речи лишь обращал взгляд к небу и легонько качал головой, но веселья любимого учителя прервать не решился ни разу, пробуя на вкус великолепный напиток. Сейчас же вино показалось ему слишком терпким, отдавало солью и пахло мокрой землей, намешанной в спирте. Иуда отпрянул, не выронив впрочем пиалы из рук. Ему показалось, будто пьет он действительно кровь Христа, словно раньше она была сладкая и вкусная, когда все было хорошо, а теперь в страдании и боли стала горькой и едкой, словно яд, которым не раз пользовался сам Иуда в попытках обманом завладеть большими богатствами, чем ему надобно. Оливки были еще гаже по вкусу, он никогда их не любил, но всегда ел в чьих-то домах в угоду хозяину дома. Мода была - оливки выращивать. Иуда совсем погрустнел и вновь вернулся к своим мыслям, совсем не замечая человека, опершегося на соседнее дерево. Человек был самой светлой фигурой в Гефсиманском саду, да и в Иерусалиме этой ночью, хоть и стоял в тени. Свечение шло изнутри, человек был свят. — Ты хотел узнать, смертен ли я? Ты предал меня из азартного чувства? Зачем ты предал меня, мой любимый ученик? Что ожидал получить взамен? — Иисус всегда был прям в своих вопросах. Так же прям он был и в своих ответах. За это Иуда любил его. Он вовсе не испугался спокойного тихого голоса Христа. Он был всегда готов принять его. За это Иисус любил Иуду. — Я любил тебя, мой милый Учитель. Я верил тебе. Я хотел быть с тобой всем своим сердцем. Но не мог. Не лги мне! Не я твой любимый ученик, кто угодно! Не. Я. — Тобой движет глупое чувство, сын мой, это чувство от зла. Неужто я ничему не научил тебя? — Я любил тебя. — Ты продал меня за 30 монет. Уймись. Если бы ты любил меня, как говоришь, всем сердцем и душою, то не прощался бы со мной поцелуем предательства, а был бы со мной до конца. Ты бы встречал меня у гроба, подобно Марии Магдалине, ты бы смотрел на мои муки, страдая сам и не в силах оторваться, как делал это Матфей. Где ты был? Пил вино с оливками? Ты не любишь оливки, я знаю. — Я. Любил. Тебя, - тихо, но твердо произнеси Иуда Искариот. И тут же умолк, воспринимая все глубже слова мертвеца. Его любовь. Его учитель. Иисус Христос. Мертвец. И тут он не выдержал, - Да какие, к дьяволу, 30 серебренников? Ты, должно быть, забыл, что я вор? Я выкрадывал несметные богатства и уносил с собой горы золотых. Неужто ты думаешь, что мне сдались твои жалкие 30 серебренников? На что они мне? Говоришь, я не прощался бы с тобой поцелуем, если бы любил? Да, ты прав. Но я все равно любил тебя. Любил, и был связан зависимостью. Любил настолько, что жить не мог без тебя. Мы все любили тебя настолько, мы все верили тебе. А ты лишь потешался и использовал каждого из нас. Я думал, что разорву цепь, что привязывала меня к тебе. Разорву, если не поцелуем, то смертью твоей. Но даже сейчас, после смерти, ты пришел за мной, чтобы снова использовать меня. И нет, я не думал о других, я никогда о них не думал, я даже не думал о себе, хотя уж о себе-то помнил всегда! Я, черт возьми, думал о тебе! — палец Иуды уперся в грудь Христа, ученик отступил чуть назад, — Я заботился о тебе, хотел, чтобы ты был свят. Но ты хитрее, ты пришел после смерти, чтобы снова использовать меня, зная, что я не в силах отказать и что грех вне жизни на душу не ложится. А я как всегда ошибся. Смерть не смогла разлучить нас, — Иуда подошел к учителю вплотную и впился поцелуем в соленые сухие губы, властно захватывая нижнюю губу, пролезая языком в полуприкрытый рот, но тут же сдавая позиции спокойствию и твердости отвечавшего. Христос ответил медленно, изредка грубо прикусывая губы Иуды. Иисус не любил истеричность и трагичность своего ученика, но она всегда того стоила. Им некуда было торопиться. Христос медленно проводил руками по спине Иуды, тщательно, осторожно изучая тело партнера. Руки Иуды судорожно сняли с Христа хитон и небрежно отбросили на грязную землю рядом. Нежно поглаживая, Иисус тоже начал раздевать своего ученика, при том не переставая грубо целовать. Губы сменялись языком, который прерывался грубыми укусами. Чувствуя, что парню напротив нужно немного большее, Христос опустился чуть ниже, на шею, расставляя ошейником метки на бледной коже. Иуда чуть слышно простонал, подавая Иисусу сигнал двигаться дальше. Голова опустилась чуть ниже, к левому соску. Христос облизал ореол и чуть прикусил горошинку, тут же целуя место укуса. Руки его опустились на ягодицы Иуды, резко сжимая их и проникая средним пальцем ближе к анусу. По правде говоря, он не очень любил прелюдии, но понимал, что мужчинам они необходимы еще более, чем женщинам. Все мышцы Иуды напряглись, когда мужчина опустился перед ним на колени и взял в руку его член. Руки ученика непроизвольно сжались на волосах учителя и он громко простонал, когда умелые руки потерли головку, оттягивая крайнюю плоть. Иисус приблизился к члену, облизал головку, потеребил уздечку, и взяв в руку яички, опустился ртом на напряженный ствол, одновременно с этим указательным пальцем второй руки проник в колечко мышц сразу на две фаланги, тут же начиная двигать головой. Насухо двигаться было сложно, но, недолго подвигав пальцем внутри, Иисус сразу добавил второй и тут же услышал болезненный стон. Тогда, сразу прекратив все свои действия языком на члене и вытащив пальцы, Христос поднялся с колен, горячо целуя любовника в губы и подталкивая его к стволу оливы позади. Иуда уперся лопатками в жесткую древесину и тут же был развернут лицом к дереву. — Детка, держись за него руками, — раздался горячий шепот у самого уха, — иначе ты можешь не устоять, а мы же не хотим испачкаться в земле? Иуда обнял ствол дерева руками и опустил голову, прижимаясь к коре лбом. Знаешь, ты был плохим мальчиком и мне не стоило бы тебя так поощрять, но я буду иметь тебя долго и жестко и не хочу причинять слишком много боли, — Иисус опустился на колени, руками раздвигая ягодицы. Пожалуйста, просто сделай что-нибудь.. — прошептал Иуда и тут же застонал, чувствуя язык на самом интимном своем месте. Иисус широко лизал колечко мышц, кончиком языка проникая внутрь партнера. Ловя гортанные стоны, он вставил рядом с языком два пальца, входя под разными углами в попытке найти простату. Услышав крик и почувствовав, как напряглись все мышцы Иуды разом, Иисус ввел третий палец и, потирая ту же точку, убрал язык и сплюнул на собственный член. Растирая слюну, мужчина встал с колен, убрал пальцы, обнял ученика одной рукой за грудь, а второй направил член, одним толчком входя наполовину. Иуда застонал от разрывающей боли внутри, на его ресницах выступили слезы, но учитель тут же заглушил стон поцелуем, вторым толчком входя до шлепка яиц об ягодицы. Не давая партнеру привыкнуть, Иисус сразу начал двигаться, снова находя простату. Он обещал жесткий секс, Иуда его получит. Волны удовольствия от стимуляции простаты смешивались с волнами боли, образуя адскую смесь и даря возбуждение. Иисус начал двигаться быстрее, с максимальной амплитудой, выходя по самую головку и входя до пошлых шлепков. Иуда потянулся руками к собственному члену, но получил тяжелый шлепок по ягодице и злой шепот на ухо: — Я. Сказал. Держись. Руками. За дерево. Больше учитель ничего не говорил и только увеличивал темп, буквально втрахивая Иуду в ствол оливы. Иуда послушался, поднял руки и только беспорядочно стонал, даже не подмахивая, боясь, что собьет их с ритма. Смешанные стоны Иисуса и Иуды разносились уже далеко за пределы Гефсиманского сада. Еще пара толчков и Иуда кончил, пачкая своим семенем древесину. Почти сразу за ним излился и Христос, не трудясь выходить из партнера. Ноги Иуды подкосились. От прошедшего удовольствия осталась только острая боль. — Все-таки мы испачкаемся, — прошептал ученик, оседая на землю и утягивая любимого учителя за собой. Христос сел рядом, обнимая Иуду. — Знаешь, ты не прав. Ты мой любимый ученик. И давай с этого момента ты не будешь скрывать свои мысли и намерения от меня? — Лгун, - тихо пробормотал Иуда. — Что, прости? — Да, мой учитель. *** На рассвете в Гефсиманском саду пели птицы. Иуда очнулся один, голым, лежащим на мокрой от росы земле. О прошедшей ночи напоминала лишь только острая боль в пояснице. Он встал, оделся и вышел из сада. “Тогда, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился.” (Мф 27: 3-5)