Царство мертвых

Никто так и не смог понять, кто именно и в какой момент притащил на станцию эту заразу. Наверное, потому, что первыми заболели как раз те, кто в жизни в тоннель дальше сотого метра не ходил, а уж про то, чтобы на поверхность подниматься, и речи не было. Никто не мог точно назвать момент, когда появились первые симптомы – тот кровавый кашель, который обнаружился у нескольких человек одновременно, в основном у женщин и детей. Их изолировали почти сразу, но уже вскоре стало ясно, что они не единственные, кто заразился этой непонятной болезнью. Наверное, это началось примерно в то время, когда на станции появилась вода. Тоненькие ручейки, потянувшиеся со стороны реки и прудов. Кажется, на них сначала не обратили внимания – такое бывало и раньше, после того, как на поверхности проходили сильные дожди*. Вода почти не фонила и полностью исчезала через несколько дней после окончания дождей, потому воспринималась как что-то привычное и ничему не угрожающее. В этот раз вода уходить не спешила. Уже через неделю она была не только между рельсами, но и во всех помещениях под платформой. И это были уже не тоненькие ручейки, а гораздо больше – широкие потоки. И лужи, увеличивающиеся с каждым днём. Когда вода появилась у выхода на поверхность, стало окончательно ясно, что в этот раз она сама не уйдёт. На станции началась паника. Председатель изо всех сил старался соблюдать подобие порядка и найти какой-нибудь выход: приставил всех свободных людей искать, откуда просачивается вода, и пытаться как-то это остановить. В полной неразберихе первых дней, после того, как стало понятно, что их затапливает, станцию успели покинуть несколько человек. В том, куда именно они отправились, сомнений не было – на севере всё было разрушено и местами давно подтоплено, а на поверхности – радиация. Оставались только соседи на юге – единственные, к кому можно было обратиться за помощью. И так считали все. Когда стало понятно, что с водой справиться не удастся, жители Тимирязевской убедили председателя, что надо проситься к соседям. А может, если повезёт, пойти через них дальше, в большое метро – авось там найдётся новый дом. Идти решили многие, да что там – почти все собрались переселяться на другую станцию. Однако всё оказалось не так просто. Соседи успели заметить, что за последние дни к ним пришло по одному, по двое больше десятка людей – и заподозрили неладное. Дозоры на подходах к станции были усилены; и когда спасавшиеся от наводнения люди показались в тоннеле, им в лицо направили луч прожектора, а за ним, невидимые из-за ослепительного света, стояли в ряд вооружённые обитатели станции. Дружба и сотрудничество соседей, казалось, были мигом забыты. – Стоять! Куда прёте такой толпой? Думаете, не заметили, что вы к нам один за другим приходите? А теперь в конец обнаглели! Чего надо? Председатель вышел вперёд и попытался объяснить ситуацию: рассказывал про прибывающую воду и просил пустить их пожить на станцию – хотя бы ненадолго, потом они уйдут дальше, к центру метро, искать себе новое жильё. За прожектором начался оживлённый спор. Измотанные люди сбились в кучу и с надеждой ждали решения. Но им не повезло. – Нет! – раздался твёрдый голос со стороны станции. – Мы не можем вас принять. У нас и так народу больше, чем следует. Самим жрать нечего, постоянно урезаем порции, а тут ещё вас кормить! – Но мы можем работать! И какие-то припасы у нас есть с собой… – Я же сказал – нет! Толку от вашей работы? Еды от этого не прибавится, так что валите обратно, и этих, перебежчиков своих, тоже забирайте… В тоннель вытолкнули троих, и те уныло побрели к толпе в тоннеле – тычущие в спину дула автоматов были убедительнее любых слов. – А остальные? Это ведь не все. – У них нашлись родственники на нашей станции, готовые их принять, поэтому они остаются. Толпа загалдела. Послышались выкрики о том, что это несправедливо и что раз пустили одних, то и остальных тоже надо. Мольбы сменялись требованиями, но защитники Дмитровской были непреклонны. В отчаянии люди перестали слушать даже своего председателя, призывающего повернуть назад, и двинулись в сторону прожектора. Их встретили одиночные выстрелы. Двое упали замертво. Пули достали ещё несколько человек; те закричали и застонали от боли. Помогая раненым идти, толпа всё-таки повернула назад. Во второй раз они попытались прорваться на Дмитровскую, когда закрытые наглухо помещения под станцией заполнились водой почти полностью, а количество поражённых непонятной болезнью перевалило за половину. У тех, кто заболел первым, кожа покрылась гнойными нарывами, а кровавый кашель почти не прекращался и мешал дышать. Те немногие, у кого ещё не проявилось никаких симптомов болезни, решили снова попытать удачи на соседней станции. По сравнению с прошлым разом их было всего ничего, но защитники Дмитровской не сжалились над ними. Более того, они уже знали про болезнь. Не иначе как рассказали те, кого они оставили у себя. В этот раз в тоннеле возвели внушительную баррикаду, но с неё не стреляли, а только настойчиво советовали развернуться и уйти. Когда же люди, не послушавшись, подошли достаточно близко, им навстречу вырвался поток огня. О том, что у соседей есть огнемёт, не знал никто. – Мы же один хлеб делили! Мы же от крыс защищались вместе! – кричал кто-то в тоннеле, отступая все дальше к родной станции, но с той стороны за ревом огня вряд ли слышали его. Вместе с водой Тимирязевскую медленно, но верно заполняли уныние и болезнь. Председатель вместе с парой крепких ребят из тех, кто ещё мог держаться на ногах, пару раз поднимались к запорам, но вода подмыла механизм, так что двери намертво заклинило. Путь наверх оказался отрезан. Еще через неделю на Тимирязевской закончилось электричество. Сначала отключилась общая сеть, а после затих генератор, захлебнувшись в прибывающих холодных потоках воды. Его берегли, конечно – смастерили плот на пластиковых бутылках, прикрепив их к деревянным поддонам, но бывший сталкер Гайда, поставленный следить за тем, чтобы беды не вышло, заразился. В очередном приступе кашля, когда ощущение спекшегося нутра и боль в отхаркиваемых лёгких стали невыносимыми, он рухнул в воду, увлекая за собой последнюю ценность, что ещё оставалась на станции. И всё погрузилось во тьму. Агония длилась недолго. Председателя разорвали тем же вечером. Голодные, продрогшие и оказавшиеся в безвыходной ситуации люди, снова устремились в тоннель. Те, кто ещё мог стоять. Вода всё прибывала. С другой стороны спешно сооружали заграждения из мешков с песком; было слышно по окрикам охраны, что готовятся подрывные работы. – Не подходите! Те, кто приблизится более чем на пятьдесят метров, будут расстреляны! Сообщение, передаваемое по громкоговорителю, действовало лишь первые несколько часов. Многим было всё равно. Пули казались меньшей опасностью, чем та, неведомая, оставшаяся на бывшей ещё неделю назад родной и безопасной Тимирязевской. Со стороны штурмующих к амбразурам летели проклятия; оттуда им отвечали шквальным огнём. И когда последний старик, сумевший добраться до рубежа, окровавленными губами прошептал: «Каины!», всё было кончено. Раздался негромкий хлопок; направленный взрыв, увлекая за собой груды камней, захлопнул крышку «склепа». – Заизолировать тоннель, не жалеть мастики**! Около недели с другой стороны слышны были хриплые стоны и негромкие удары, а может быть, постовым просто казалось. Никому не нравилось дежурить у заваленного тоннеля. Собственно, и охранять там было нечего, но на станции люди чувствовали себя в безопасности, если кто-то отправлялся за сотый метр – туда, где совсем недавно кипела жизнь, было налажено сообщение и все жили мирно, помогая друг другу. – У меня не было выбора! – оправдывался перед браминами, а скорее перед самим собой, Геннадий Андреевич Плесов – начальник Дмитровской. – Если бы мы их не замуровали, они принесли бы заразу в Большое метро! – Но ведь эпидемию удалось обуздать! – Удалось, но какой ценой! – Ценой хладнокровного убийства ваших соседей, фактически братьев. Вы сами доложите о случившемся в Полисе. Брамины были неумолимы. Им не нравилась ситуация в этом секторе, правда, никто так и не сказал Плесову, почему. Только младший помощник Геннадия Андреевича случайно услышал, что гости из Полиса приезжали не просто так. Они намеревались вскоре отрезать несколько станций от Большого Метро, если пророчество сбудется. Лишь только последняя моторизированная дрезина уехала, забирая с собой браминов и их охрану, как Михалыч – заместитель Плесова – поспешил к нему. – Чего они тебе пообещали? – Ничего, отъебись! – Они хотят нас так же! Отрезать хотят! – Ничего не будет. Там все померли. – Что ты тычешь этим «померли»? Ясное дело! Зачем динамит тогда к нам припёрли? – Для обороны. Не ори. Они говорят, что якобы есть пророчество о мире мёртвых. Якобы некий забытый бог мёртвых восстанет из склепа или там ящика, в который его запрёт собственный брат. – Что за бред? – У браминов всегда так. Не бери в голову. – Стрёмные они. Михалыч почесал затылок, махнул рукой и направился в свою палатку. На душе, несмотря на объяснения Плесова, было неспокойно. Он всё никак не мог избавиться от чувства, что эти проклятые лысые шайтаны знают что-то. И хрен бы с ним, с пророчеством, но как быть с болезнью? Ушла ведь… А они, выходит, не спасители – убийцы? Проворочавшись до вечера (у Михалыча как раз был «отсыпной» после смены, но толку-то чуть!), он вылез в красное марево. На станции уже выключили тусклое «дневное» освещение, и осталось лишь «ночное» – аварийное. Он поплелся к рукомойнику, чтоб сполоснуть лицо, хотел было на пост переться – может, и глотнуть бы дали чего покрепче, всё бы хоть пару часов подремать, но неожиданно услышал отчётливый, хотя и тихий стук из стены, на которой был закреплен рукомойник. «Это ещё что такое?» – подумал Михалыч. Сон как рукой сняло. Следующий удар был уже ощутимее и чётче, словно работали киркой или кувалдой. Тук-тук. БАХ! Тук-тук. С испуга заместитель начальника станции сел на задницу и замахал перед собой руками. Ему почудилась трещина – лёгкая такая, как паутинка на кафеле. Но всё затихло. Точно и не было. Мимо проходил Васёк – старшийдругой смены. То ли закончилась, то ли поднялся с грибной плантации по нужде. – Эй! Слышал это? – Здорово, Михалыч, чего расселся? – Слышал? Кто-то стену долбит! – Да это расширяемся, не парься. Места под платформой маловато. – А что, если как там… это… вода пойдёт? – Не боись, мы же знаем, где долбаный «Стикс», не дураки! – А чего не сказали, когда можно было? Когда ещё не хлынуло там? – Я что, командир? Я человек маленький… – Васёк сдулся, поняв, что сболтнул заму лишнего, но тот расспрашивать не стал. На том и разошлись. На следующий день забарахлил проходчик. А потом и вовсе врубились в какую-то комнату, ломами уже. Вроде небольшая такая, но на схеме не обозначенная. На том и бросили. Для ручной работы людей нужно было втрое больше, чем для раскопа того же объёма с проходчиком, а Геннадий Андреевич не мог так быстро переставить трудовые смены. Вот и оставили как есть. Об охране никто не думал – чего там охранять-то? Только ровно через три смены грибники стали докладывать о повышенном уровне влажности. А через пять – тоненькие ручейки чистой, вполне пригодной для питья воды просочились из той самой комнаты. Сперва инженеры обрадовались, но только не могли найти источник. С соседней станцией тот горизонт не соприкасался, стены, потолок и пол оставались сухими, но вода упорно находила лазейку и сливалась в лужицы у дверей, стремясь выбраться из грибного царства, словно обладала собственной волей и разумом. А ночью вернулись они. Лица многих стали белыми, точно известь; глаза вылезали из орбит и казались незрячими. Их ноги и руки распухли, пальцы не смыкались, хотя кое-кто сжимал кулаки, словно грозя вчерашним соседям. Бескровные губы шлепали, но изо ртов доносились только сипение и бульканье. Никто на Дмитровской не понял подземная река ли, изменившая течение, или замурованные люди продавили себе путь в размякшей земле. Теперь они не боялись ни огня, ни пуль, ни ножа, ни другого оружия. Они хватали защитников станции, вырывали автоматы с отстрелянными рожками у них из рук и проходили сквозь ряд нестройной обороны, затаптывая или душа тех, кто оказывал сопротивление. Но хуже всего в возвращении преданных было зловоние, что они распространяли вокруг. Если в первый момент этого почти никто не понял, то когда толпа выплеснулась на станцию, дышать, не заходясь в кашле, не мог почти никто. – Да что же это такое! – Плесов ещё пытался организовать оборону среди неразберихи, что царила повсюду. – К оружию! Поверните огнемёты, ну! Но тут приступ кашля скрутил и его. Он не мог остановиться и вдохнуть, пока не заметил, что рука окрасилась красным. «Приди ко мне скорее, я жажду узреть тебя!» – смутно знакомый сиплый голос Плесов услышал у себя в голове, но не мог поднять лица, ведь перед ним, опираясь на плохо сбитый костыль, поддерживая распухшую и отделённую от тела руку, стоял председатель Тимирязевской. Геннадий Андреевич попятился, зашарил по карманам, нащупывая верный «макаров», который всегда носил с собой после свидания с браминами – думая, что может защититься. Он выхватил пистолет и выстрелил в председателя дважды. Но это не помогло. Тот лишь улыбнулся распухшими потрескавшимися губами. – Теперь это моё царство. Царство мёртвых. Где-то далеко в тоннеле послышался треск. На Дмитровскую выметнулось облако белой пыли, а свет, моргнув дважды, погас. Теперь уже навсегда.