и смертельно охота спать

Опять надо жить, опять надо жить

      Витиеватыми клубами черного дыма переливаются слова с мелодией, что создает тот мрак в чужих головах внезапно, оседает моментально и заседает надолго. Слава умелец играть на чужих эмоциях, вертя сознание (свое) и направляя нити во мрак, туда, куда стекает душа.       Все, чего он хочет, — понимание, осознание, принятие.       Куколка сидит в серой, с синими переливами, комнате тихо; слышно лишь ровное дыхание (двоих, как минимум, и троих — Славино сознание где-то под потолком — максимум) и слабые звуки, возможно, самого тяжелого трека солнечного альбома. Куколка сидит смирно и ловит каждую пылинку настроения, которое ей так хотел передать сидящий у нее же в ногах Карелин, ласково проводящий длинными пальцами по лодыжке вверх. А затем вниз. И снова вверх — а Мирон шевелиться и не смеет. Колготочки черные на нем сидят слишком хорошо (как влитые, удивительно), а ботиночки Слава до блеска натирал лично. И надевал на ножку Мироновскую тоже лично.

Но мне на это положить, детка, я встать не могу (никак)

      Последние секунды и остатки бита заставляют дыхание Мирона сбиться, а его сердце забиться чаще. Руки подрагивают, как и его безумно длинные и такие ненавистные ресницы (Слава клянется, что хотел бы видеть на них свою сперму постоянно). Слава мечется меж двух пропастей: Мирон — объект вожделения и Мирон — субъект, тянущий его туда, где свет. Слава не понимает (не хочет понимать).       Объект сухо говорит: — Поспи, пожалуйста.       Субъект берет лицо Славы в теплые ладони и шепчет бархатисто: — Прости меня, — и целует в уголок губ мягко, зажигая в глазах огонек.       Слава хохочет тихо и надевает маску, понимая, что в комнате он все еще один.