Васильки

Лепестки васильков начали появляться на Энтерпрайз незаметно. Их собирали роботы-уборщики, они увядали и рассыпались в незаметных углах, затаптывались ногами. На капитанском мостике они вовсе не появлялись, да и в коридорах их было совсем немного, поэтому никто не заострял на этом внимания. Мало ли страдающих сердец на корабле? Не это первое, не это и последнее. Только доктор Маккой смотрел на эти лепестки хмурым взглядом и нарочито делал вид, что ничего не замечает. Васильки напоминали о доме, о солнечной Джорджии, напоминали обо всем том, чего никогда уже не будет, о давно погребенной внутри печали. О том, что глаза Шэрон были до невозможности похожи на васильки. Чехов тоже старался не смотреть на попадающиеся под ногами лепестки, нарочно отводя взгляд в сторону. Этими лепестками была заполнена вся его каюта, они с отчаянной силой рвались наружу, оставляя его без сил, но с полной горстью цветов в ладонях, которые он по утрам старательно убирал из волос, вытряхивал из одежды, чтобы не разносить свою печаль по всему кораблю, но они все равно разлетались, обнаруживаясь на приборных панелях, в чашках с кофе, на пороге медицинского отсека... А Паша ночь за ночью выворачивался наизнанку над раковиной, дожидаясь, пока капитан Кирк отдаст приказ, после которого человек, из-за которого и начались все проблемы, вырежет болезнь из его груди. Вместе с болезненным желанием прижаться поцелуем к губам, которые никогда не поцелуют его в ответ.

***

– Какая-нибудь красотка, небось? – спросил доктор Маккой после операции, кивая на лежащий на медицинском подносе комок лепестков и корней, уже плотно обхвативших легкие. – Не стоит оно того, парень. Еще пара недель, и тебя можно было бы хоронить. Если осталось еще что-то, говори сразу, иначе они разрастутся еще быстрее, чем в первый раз. – Нет, – покачал головой Чехов, глядя куда-то перед собой безразличным взглядом. Все-таки Маккой был профессионалом. – Ничего не осталось.