Гаврош

У него тонкие, прозрачные запястья, которые он прячет под длинными рукавами. Мальчишеская горячность и вторая крейсерская в разгоне. Проносится мимо не глядя по сторонам, отчего Чанёль оступается, всплескивает руками и в последний момент выравнивается. Остаточный ветер слабо доносит до заложенного носа что-то булочное и жирный запах пуноппан, торгуемых доброй аджуммой на углу улицы рядом с метро, и почему-то кажется, что она добавляет туда что-то запретное, что хочется взять еще, хотя и одним кульком наелся. В воздухе мерещится запах кукурузы и кофе, но это, наверно, соматическое - на почве голода. Нос забит насмерть, лишая мир привычного разнообразия красок. Чанёль оборачивается и смотрит вслед, не успевая возмутиться. Разглядывает взъерошенные медовые волосы, - полянка для игр ветра и света, - тощие лодыжки, мелькающие в широченном клеше; и весь он какой-то несуразный, угловатый, потерянный в одежде, и, понимает, - задиристый, когда слышит резкое матерное обругивание, от которого уши краснеют и сворачиваются даже у подзабывшего родной язык Чанёля. Впрочем, он пожимает плечами, голова забивается мрачным ожиданием финала, который наверняка снова отодвинется из-за отсутствия очередной бумажки, медленно тянущегося перевода, и быстрее шагает к декану, без чьего одобрения в универе не потрудятся даже взять в руки заявление. За холуйство и лицемерие Чанёль ненавидел Корею, но родной дом; мерзость, - да своя, а двуличие у корейской нации с молоком матери на подкорке впечатывается. Вздохнув перед дверью, он нацепил широкую улыбку, распахнул с ноги дверь и уверенной походкой внушительно шагнул внутрь. Во второй раз он видит его отчитывающим сидящую на коленях перед ним хмурую шеренгу с принужденно вздернутыми руками младших. Бойко выбивая каблуками по полу, он расхаживает в метре перед ними, слишком маленький в одежде эдаких корейских 90-х, - Чанёль ностальгирует по босоногому прошлому, - тонущий в неизменных широких штанах, не скрывающих щиколоток, тонюсенькой шеей в широченном вороте и острыми птичьи хрупкими лопатками, видными даже через плотную вязку свитера. На взъерошенной голове залихватски сдвинут берет, а ногах – тонкие полосатые короткие носочки, а ведь осень. Чанёль после Америки с ее сливочной сладко-теплой погодой кутается в шерстяной пуловер над рубашкой и кашемировое пальто с полами в пол, стучит зубами после короткой «прогулки» от метро до дома и клянет кусачий ветер, который вцепится – не спастись. Долбанную влажность, долбанную систему отопления, не доплывающую до его спальни, отчего спать приходится в гостиной, где ондоль прижаривает кожу, но лучше так - холодно от одной мысли выйти на улицу так. Чанёль ежится, передергивается и позволяет Крису увести себя через визжащую толпу образовавшихся поклонников. Великая Дэханмингук, стоящая на трех китах слухов: раболепствования перед успехом, красивой мордой, фигурой, раболепствования перед вышестоящими; и жестокостью, - он и пары то еще не посещал, а фанатов вон. И косится, оборачиваясь, взглядом на тонюсенького нескладного мальчишку, бойко ругающегося звонким голосом. Такому бы на баррикады и кричать "виват" за французскую революцию. Крис знакомит с председателем студсовета – невысоким безмятежным альфой, и кажется, хоть пожар у него под носом – блаженно-спокойное лицо останется при нем. Ассоциации то ли с Гаврошем, то ли с Оливером Твистом возобновляются вновь в Парибагет. Он перебирает глазами меню, вдыхает полную грудь теплого воздуха, в котором – наверняка - хлебные вкусные запахи, и зачем-то берет багет с пепперони, хотя ненавидит и мучное, и жирное. Крис говорит, что скоро возвращается обратно, знакомит с Ким Чондэ, который знает все и покажет все; - "если он взял под свое крыло, то в универе жизнь автоматом устроена", - что нужно записать новый сингл... Чанёль на все кивает, улыбается под нос, пытается надышаться теплым воздухом перед промозглой улицей с кусачими ветрами, а перед глазами тонкие лодыжки мелькают, заставляя туже кутаться при взгляде на осенний пейзаж за панорамным окном. Лодыжки-запястья-лопатки, бойкие глаза растворяются при хлопке по плечу. Чондэ смотрит обиженной дивой, Крис косо ухмыляется, глядя хитрыми глазами, а Чанёль смеется и неловко чешет затылок. Умаслить язвительного колкого редактора удается только после купленного на свои кровные латте зеленый чай. После получаса царственного холодного снисхождения, пикетов и любопытных поглядываний, Чондэ провожает полуприкрытым взглядом Криса, сбегающего по безотлагательной очень важной причине, - ради которой спускает пол сборов за синглы и проценты с композиторства, мотаясь по трижды за месяц через тихий океан в не родную, но Альма-матер, - и с видом матерого шпиона склоняется ровно в пяти сантиметрах, щуря глазами. Чанёль отдергивается, отвыкший от корейского панибратства, не привыкший впускать первых встречных в личное пространство и за всю жизнь не видавший альфы-дивы, - а чего только в Америке не увидишь, - сдернут обратно за лацкан. Чондэ смотрит, словно в душу забирается, морщит носом, внюхивается и, просияв, расслабленно откидывается на спинку, закидывая по-мужски ногу на колено. Чанёль смотрит на – опять – короткие носки и передергивается под понимающим взглядом и не сулящую хорошего хитрую кошачью ухмылочку. Его зовут Бэкхён, он председатель культмассового сектора и учится на отделении эстрадного и джазового пения, хотя с его тощей фигурой стоило в поп и на сцену готовым айдолом, - Чанёль пение слышал. Любит танцевать тайком в андеграундных клубах Хондэ, хотя в универе вид выпускника академии примерных омег, таких, у которых вместо позвоночника кочерга, поджатые губы и брезгливость рядом со старшими альфами, хотя младших гоняет только так, и собственный цепной пес, который оказывается хорошим малым и выкладывает частично подноготную, впрочем, не стесняясь обещать в случае чего вырвать гланды и порезать на корм рыбкам. Чанёль недоверчиво косится на омегу – До Кенсу, - мрачно представился зам безмятежного председателя, представившего их, стреляет глазами на круглую банку с рыбками и поджимает губы. Сблизиться с Бэкхёном хочется хотя бы чтобы перестать о нем думать - говорит себе Чанёль. Он видит его еще несколько раз, но как-то постоянно издаля. Почему-то замирает, следит глазами, и не подходит. А у Бэкхёна каждый раз – дым коромыслом, постоянно куда-то несется, отчитывает, бежит, ругается, мчится, сверкая тонкими лодыжками и белоснежными прозрачными запястьями в складках неизменно огромных свитеров, но во взгляде сверкает что-то такое, отчего сердце почему-то сжимается. Но кажется, что некуда там приткнуться... И не нужен. В голове звучит: - "Тебе придется очень постараться, и я сдеру с тебя кожу заживо, если обидишь, но буду рад, если ты сможешь его отогреть." и сразу думается, что нужен, обязательно. Кенсу сказал, что у него есть проблема. Чанёль сам видел, как Бэкхён по дуге оббегает альф, смиряясь с общением только из-за обязанностей, но сжимается, ближе не подходит, а прямая спина выдаёт нервозность. Чанёль видел, но замирал, - считал выпирающие позвонки, косточки, родинки, - одна, коварная, отравляющая прямо над губой, - и тянулся в карман за кошельком, но в воздухе как-то быстро вновь мелькают убегающие лодыжки, и утаскивать кормить становится некого. Учеба умудряется заполонить собой время и мысли, Чанёль чертыхается, вспоминает ночами корейский, и как-то забывает до первой потоковой пары, на которой чертыхается вновь. Потому что акклиматизация ушла успешно вместе с насморком, жизнь вернула краски, запахи, и голову срывает куда-то не туда по несуществующей трассе 60. Гэри Олдман гаденько улыбается и закуривает трубку. Чанёль предполагает, что все покатится к чертям, но всецело проблему понимает только в аудитории, о парты которой хочется хорошенько приложиться головой, потому что предупреждали, потому что не сдержался, потому что сдобный запах разлагающим элементом размочалил за одну пару мозг в серое вещество. Альфа внутри довольно урчит и подстегивает к большему, омега в руках обмирает соляной статуей, а Чанёль очухивается в трескающейся тишине, уткнутый в изгиб чужой белоснежной и тонкой шеи, манящей укусить и лизнуть, а обладателя сгрести, утащить в берлогу и не отпускать никогда… но тот дрожит так, будто бьют. Однако больно поддых бьет Чанёля. Он оступается, выпущенный, в глазах такая горечь и неподдельный страх, что поддых бьет вновь, а слова Кенсу материализуются в срывающемся прерывистом дыхании. Розовым пятнам по бледной коже и трясущимся, словно в лихорадке, рукам, губам, стекленеющим глазам, от которых внутри кошки взвывают и скребут когтями. На плечо внезапно опускается головка омеги, десять минут назад хлопающего зазывно ресницами, стреляющего глазами и спешно рассказывающего миловидным голосом гадости о каждом с потока. Чанёль дергается, но вместо скинутой головы теперь на локте цепкая ручка, неотрывно смотрит на Бэкхёна и мысленно бьет себя по тянущимся к нему рукам. Как же такого тронуть – в обморок, глядишь, хлопнется. Бэкхён съеживается, дергается, слыша выкрики толпы зевак с передних парт, и Чанёль вспоминает об одном из трех китов Дэханмингук. Студенты кричат какой-то бред о «не трендовом запахе», - что за чудо-рыба вообще, - «утиле», и с пушистых ресниц собиравшиеся слезы срываются. Бэкхён бросается прочь, протискиваясь мимо по лестнице. На нёбо оседает запах, который бы пробовать, слизнуть с кожи, и руки тянутся вполне материально, но замирают, - слух вычленяет «шлюха». — Что…? – оборачивается Чанёль к блондинистому омеге с китайским именем из двух букв. Изнутри поднимается темное и злое. Альфа внутри рычит всерьез, и приходится напомнить себе, что омег не бьет. — Пак, это ж наш неприкасаемый. Ты меня совсем не слушал? – капризно протягивает последнюю фразу. Слишком хорошо слушал, чтобы не верить словам друга Бэкхёна со второго предложения. - Просто забудь. Он со школы целка – недотрога. Точил лясы об "истинности" и никому не давался. Вот и стух. Чанёль фыркнул, раздраженно скинул чужие руки, и бежит следом, ведь Бэкхён несется как обычно, - не разбирая дороги, - по длинной лестнице, шатается. — Бён примерный студент, любит учиться. Вроде только этим и занимается, но альф от него постоянно приходится отбивать назад, правда же? — Ага, и запах у него - старье. W Korea пишет, что сейчас модно... Бэкхён сжимается, хотя казалось бы – некуда, через свитер остро проступают по-птичьи хрупкие лопатки, и спотыкается. В ушах давит гул, заглушает вскрики. Чанёль тянется изо всех сил, но пальцы цепляют воздух. В дверях внезапно образовывается мрачный Кенсу, громогласно рявкает, а Чанёль дожимает в пальцах пустоту, смотря как его омега кубарем падает с лестницы, чиркает ладонью по вазе с цветами на столе и падает в лужу и осколки. Чондэ припечатывает зевак неожиданным для балагура суровым взглядом, Кенсу вызывает пол потока на ковер к председателю, и взглядом припечатывает Чанёля. Он поджимает губы и отводит глаза, признавая, - облажался, да. Проводя языком под ссадиной на губе, заслуженной точным ударом цепного пса своей омеги, Чанёль понуро плетется в кабинет зама председателя, послушно усаживается и грустно думает, что потерял, похоже, доверие, но Кенсу вздыхает. Потирает двумя пальцами переносицу, и рассказывает об отце-одиночке, залюбившим сына до боязни альф, о беспрецедентной популярности Бэкхёна в школе, из-за которой один стал бояться альф до дрожи, а второй - джангом округа. Глаза омеги мечтательно блестят, при воспоминаниях былых побед. Чанёль ежится, недоверчиво косится и перебирает все просмотренные корейские школьные боевики – ни в одном главарем школы не становился тощий мелкий стандартный пацан ботанистого вида. Кенсу прекрасно понимает, что творится на душе у Чанёля, но в красках припоминает каждого альфу, зажимавшего его друга, и так же – красноречиво, - что и как делал с очередным истинным. Чанёль вновь ежится, но взгляд встречает прямо. Разговор как-то незаметно переместился в сульчиб неподалеку от института, - прямо напротив закрытой сейчас палатки доброй аджуммы, докладывающей лишние четыре пуноппан в промасленный бумажный пакет. И кажется, они обсуждают все, вплоть до возможной исторической связи их предков во времена Чосон, а, как известно, каждый кореец – выходец императорской фамилии. Кенсу как-то грустно обмякает и хныкает. Чанёль дергается, косится, поджимает губы. Подливает со вздохом в его рюмку соджу и выслушивает теперь чужую историю любви, в которой фигурирует смутно знакомый к концу монолога загорелый знойный безалаберный идиот-гитарист с музыкального. Вздыхающий издали и преследующий со старшей школы, как оказалось, вовсе не Бэкхёна, за что Кенсу его припер к стенке с мужским разговором, обернувшимся внезапным поцелуем для первого и фингалом для второго. — Я же случайно… - плаксиво и пьяно всхныкивает Кенсу, а Чанёль щурится и внимательней оглядывает его заново, картина для него обретает целостность – Просто от неожиданности, а когда очнулся его уже след простыл. А потом он в Америку вообще свинтил и все, - расклеился Кенсу, падая лбом в столешницу рядом с удачно отдернутой рукой Чанёля тарелкой со стопкой редиски, нелюбимой обоими. Из-под стола приглушенно раздалось частое икание. Кенсу резко вернулся в вертикальное положение, опасно покачиваясь, запил приступ ложкой кимчичиге, и продолжил: — А недавно вернулся, перевелся, чёрт его дери, в наш институт, и смотрит волком… - подойти страшно. Чанёль сочувствующе хлопает по плечу, отчего Кенсу все-же заваливается на бок. Ловит его, и параллельно думает, что одному интригану пора бы уши открутить. — …а еще омеги вокруг… - взвывает Кенсу, оборачивается и заглядывает в глаза своими - огромными, на пол лица. Чанёль незаметно отодвигается, - прямо руки чешутся морду набить… — К-кому? — Себе. – Чанёль невнятно крякает, думает, взваливает на плечо омегу и идет с ним на дорогу ловить такси. — Я же джангом был… — Знаю. — Я же не нравился никому, все стороной обходили, поэтому и стал… - Чанёль чувствует чужие сопли на шее. — А Бэкхён? — И это тоже… завидовал ему страшно, счастливчик, всем нравился… а я – нет. – и голос такой, что прямо сейчас беги уши откручивать, нельзя свою омегу так доводить - … обидно очень было, вот и стал. После на меня и смотреть боялись. – Чанёль фыркнул – Зря… — Что? – не услышал Чанёль за гудком подъехавшей машины. — У меня черный пояс. – Чанёль перехватил Кенсу аккуратнее, мысленно начиная понимать Чонина. Прибиться ненароком от недопонимания - перспектива так себе. Кенсу свалился в машину мешком и тихо засопел. Он заручился-таки поддержкой, но Бэкхёном игнорируется. Чанёль грустит. Злобно и предупреждающе смотрит на пытающегося вернуть расположение Лухана. Сочувствующе смотрит на исчезающее безразличное рыбье выражение при нем у Исина, и печально думает, что лучше бы игнорировался. Потому что Бэкхёна нет нигде, миссия найти его может обоснованно проситься сюжетом к следующей части боевика, - в воздухе только плавает остаточный запах, кусок лодыжки мелькает за угол, а невыполнимость поимки заставляет печально давиться вместе с Исином острым ттокпокки, который Чанёль заедает сунде, не переваривая острого. Перед первой встречей группы после Америки Чонин вызван на серьезный разговор. Но после емкого незаконченного вступления сбегает, забывая шарф с шапкой, и срывает и встречу, и первую репетицию. Зато Кенсу расцвел под постоянным присмотром не отлепляющегося теперь Чонина, наверстывающего года своего идиотизма. Чанёль сжимает челюсти, глядя, что тот-то теперь в привилегированное общество впущен, и Бэкхён рядом с ним улыбается как ни в чем не бывало. Корейская осень набирает обороты, Чанёль кутается в свитера и дутые куртки, морщится от визгливых криков “фанатов” и прекращает злиться, искать недостатки, пытаться поговорить, желать объясниться… как и вообще что-то желать. Лучше так, зато сессия сдана. Фанаты недоумевают и обижаются, когда он несдержанно ругается при них. Чанёль мрачно продолжает погружаться в учебу. Кенсу хмурится издалека и поглядывает на Бэкхёна в столовой, единственное место, где Чанёль как штык – вовремя в любую погоду и при любых обстоятельствах, но Бэкхён все-таки умудряется каждый раз ускользать. Крис отбрехивается из Америки на подколки о личной жизни, и подкалывает сам. Чанёль продолжает попытки выловить Бэкхёна, недоедает, отчего джинсы сваливаются, не задерживаясь на заднице, покупает новые ремни и зарабатывает синяки под глазами, - то, что снится по ночам лучше не вспоминать, - и выкладывает очередную грустную балладу на саундклауд. Тянет завыть. Фанаты пытаются успокоить и подсовывают новый выпуск W Korea, - в статье в пух разбивают сдобные запахи, - тренд сезона цветочные, особенно лилии - Лухань кокетливо гарцует мимо на прицепе с следующим по пятам грустным Исином. Чанёль хмурится, рвет на их глазах журнал и кидает в мусорку. — Лучше бы своей личной жизнью занялись, чем в этот бред верить. – фанаты снова обижаются и устраивают молчаливую забастовку. Без звонкого визжания и сверкающих в глаза транспарантов жить становится легче, но одиночество теперь громко сопит на ухо и висит неподъемной тушей на холке. Чондэ как-то подходит, оглядывает по кругу, смотрит, словно в душу забирается, вздыхает, и вручает приглашение на рождественскую вечеринку, не сулящую ничего хорошего. Чанёль бы отказался, но этому проще дать то, что хочет, чем объяснить почему нет. Да и напиться внезапно захотелось безумно. Чондэ встречает хитрым подведенным взглядом и гостеприимно приглашает внутрь в огромный дом с вечеринкой лучших традициях американских комедий – шум-гам, выпивка рекой, целующиеся по углам парочки, пинаемые порядочным “блюстителем закона” Кенсу, шлепающим по рукам Чонина, через мгновение уведенный им же с алеющими щеками куда-то вглубь. Чанёль хмыкает, расслабляется, и употребляет с кухонной стойки первый шот, чувствуя разбегающееся тепло по замерзшим на кусачем ветру конечностям. Берет из холодильника пиво, ставит взамен упаковку купленного в подарок, и прислоняется к косяку. С грустным весельем следит за оленем скачущим по гостиной Луханем. У того розовая, криво покрашенная челка, одна рука с маникюром, другая - в перманентных жирных каракулях, нарисованный монокль на глазу и недорисованные кошачьи усы. За ним бережно выставив руки носится абсолютно трезвый взволнованный Исин, и с громким хохотом убегает Чондэ. Четвертая бутылка заканчивается не медленней первой, и, вдоволь наглядевшись на непотребства пар, Чанёль мрачно налегает на виски и бренди. Алкоголь словно проваливается. Отлепляясь от дивана, Чанёль тянется за водкой, но рука замирает, - глаза находят источник запаха, и альфа внутри начинает тоскливо поскуливать. Бэкхён светится и смеется в компании омег, расплескивая непонятную смесь в стакане. Чанёль вытягивается по струнке. На омеге непривычно узкие штаны и хлопковая тонкая футболка, подчеркивающая белизну прозрачной кожи. Взъерошенная обычно полянка для игр ветра и света причесана, глаза сверкают, и Чанёлю хочется одновременно смотреть во все глаза и закрыть их, - чтобы вернулись огромные штаны, свитер, из выреза которого не видно разлетающихся ключиц, нет этих взглядов на его, черт возьми, омегу, и его, обтянутую крепким денимом, попу. Бэкхён тоже чувствует. Замирает. Столбенеет, и медленно оборачивается. Чанёль подрывается с места и спотыкается через расставленные ноги. Смотрит в заполняющиеся вящим ужасом глаза, к которому не привыкнуть и бьет поддых так же больно, как в первый. Как Бэкхён зайцем срывается прочь, теряется среди толпы. Насколько может, быстро подбегает к собеседникам, но никто дельно не отвечает куда он делся. Запах тонет в скоплении ударной дозы других, и Чанёль плетется обратно, дотягиваясь-таки до водки… Кенсу вне доступа. Чонин, естественно, тоже. Лухань весело и буйно приплясывает на кофейном столике. Вокруг заламывая руки носится Исин, но с первым разговаривать не хочется, а Джан сам не станет отвлекаться от своей легкомысленной омеги среди выпивки и пьяного сброда. Не предвещающий ничего хорошего, рядом садится встрепанный Чондэ в обнимку со своей парой, молча сканирует глазами и резко наклоняется: — Дебил. – Чанёль внутренне возмущается, хмурит брови и хохлится, чего Чондэ словно не замечает, и продолжает с кивком в сторону скрывшегося Бэкхёна, - Я тебя не напиваться пригласил. — Он меня боится… - пьяно хмыкает Чанёль – Пол года уже поймать пытаюсь… Должно же быть взаимно, знаешь. – кивает на омегу рядом с ним. Смерив красноречивым взглядом, Чондэ сцеживает повторно: — Дебил. – и утягивает Сухо танцевать. Он на прощание мило вздергивает кулачок с неслышным в грохоте “файтинг”. Чанёль чешет в затылке, допивает разбадяженный шот и шатается на поиски Бэкхёна с угрюмым настроем расставить все точки. Хватит с него трат на карамельный макиато и сладкие хотток, оставляемых ранними утрами на столе в студии, о любиви к которым по секрету рассказал должник-Кенсу. Хватит бессонных ночей. Грустных песен, кроме которых с полгода ничего не слушает и не пишет, забив на любимый хип-хоп, удивляя подписчиков. Ежедневного ожидания в надежде выловить под дверями выхода на пронзающем ледяном ветру, кусающем за щеки и лодыжки с короткими – мать их, мода – носками, тоже хватит. Где чертов Бэкхён. Тот находится на подступах в прихожей, - одетый, румяный, с объемным огромным вязаным шарфом в руках и горящими шальными глазами. Подскакивает, увидев Чанёля, и ловким сайгаком прыгает сквозь завалы обуви, не останавливается закрыть дверь, и ловит его Чанёль в тапочках на босу ногу только на подлете к калитке, в которую разворачивает спиной, вжимает и держит крепко. Пьяное сердце скачет в горле, отплясывая румбу, виски сжимает в обруч, а в нос забирается сдобный сливочный аромат… и прежние мысли шмякаются бумерангом в затылок. И все нужно. И все это чудо нужно себе – в объятье, за пазуху, чтобы чистые глаза перестали смотреть так пристально-испуганно. Чтобы защищать, оберегать. Будить по утрам запахом любимого им карамельного макиато, от сладости которого у Чанёля зубы сводят – пробовал, - чтобы быть для него лучшим, чтобы ни на кого больше не смотрел, чтобы… — … любить? – глаза Бэкхёна распахиваются. Предплечья даже сквозь дутую куртку чувствуется, как трясет. Дурно становится, запах размочаливает в что-то восторженное, скулящее и бьющее хвостом по земле. Омега вжимается головой в пушистый огромный воротник, щурится, и отводит взгляд в левый угол. — Я тебе не верю. - тихо сглатывает. Прямо по живому. И, кажется, это первый раз, когда он говорит что-то Чанёлю. Плечи падают, внутри стремительно обрывается, и Чанёль слабеет, утыкается головой в хрупкое под дутой курткой плечо. Бэкхён дергается и замирает. Несмело кладет руку на локоть - то ли пытаясь оттолкнуть, то ли удержаться. — Хватит бегать. Пожалуйста. Ты меня измучал, я уже даже не знаю, что сделать, чтобы доказать... – шепчет Чанёль, поднимая глаза. Бэкхён поднял вторую ладонь и несмело разнял его пальцы. Руки плетьми опустились по бокам. Чанёль понуро отступил. — Доказать что? – внимательно смотрит Бэкхён – Что ты меня хочешь? Я и так это вижу. — Да нет же, - узкие глаза щурятся сильнее - нет, и это тоже, но… — Хочешь сказать, мне тебе на шею кидаться, как те омеги? – Чанёль хмурится, теряется, и отодвигается еще на шаг – Думаешь – истинный, - так все просто? Давай по-честному: думаешь, я от принципиальности с альфами не бегал? Да я был бы счастлив, но меня трясет каждый раз, стоит просто ближе подойти. Но ты - просто победитель. Это нечто, первый раз так ломает! Черт побери, да из-за тебя я теперь шаг лишний сделать боюсь, вздрагиваю от любого шума, а в голове трели-хороводы! Бесит. – Чанёль невольно скусывает улыбку, глядя на краснеющее чудо - Ты задолбал! Нет, все! Не могу я больше, хватит с меня.. С-стой, ты чего, не приближайся! Чанёль! – кажется, это первый раз, когда Бэкхён зовет его по имени. Хотя Чанёль не думает, когда сгребает дергающееся чудо в объятья. — Значит, никаких шансов? – урчит Чанёль в краснеющее ухо и так тепло становится на закусавшем ноги ветру и холоде от цепляющихся за спину пальцев, от румянца, - Я не знаю что произошло в твоей семье, но я влюбился как наивный дурак и завяз полностью. — Слабо верится плейбою из Америки. – раздался приглушенный хмык из капюшона. — Полгода тебе мало? Меня радует твоя ревность, чудо мое… - Бэкхён с протестом ткнул в спину. Чанёль отстранился, склоняясь перед его лицом. - …но, похоже, сбежать я не смогу. — Похоже? – сверкнули глаза. — Не смогу, так что… - Бэкхён внимательно следил, а когда понял что Чанёль хочет сделать, затрепыхался, взвизгивая от сжимающихся на шее зубов. — Нет-нет-нет, Чанёль! Я слишком молод… Аах! Ублю...д...к... Его тело выгнулось, пытаясь уйти из-под укуса, Бэкхён трепыхался, отчаянно выбивался и колотил по бокам, но поздно. Чанёль крепче сжал руки на талии, подтягивая к себе. Бэкхён задергал ногами, шаркая носками ног по земле и дышал сипло. Уткнулся холодным носом в шею и дрожал... только теперь все встало на места, и теперь-то... Чанёль сжал зубы, моля принять и подчиниться... И он проскулил, зажмурился и тронул кожу в ответ языком. Мир взорвался фейерверками и трелью фанфар, грудь расперло и разорвало счастьем, желанием триумфально сплясать и прокричать, что да! Он смог, он добился... Шершавый язык снял с шеи капли запаха, пота и дыма. Альфа внутри кувыркался, бегал по кругу и взвывал. Чанёль закрыл глаза, утробно пророкотал, вжимая теснее в себя хрупкое тело, которое первым делом откормит. Разжав зубы, зализывал метку. Ластился головой, укрывал руками, хотя холодно на кусачем ветру должно быть ему. — Черт побери, Пак Чанёль! — Да, чудо мое? – Бэкхён не поднимал головы, продолжая сотрясатьсья в его руках от перемен в теле. — Как тебе теперь верить? Где мой конфетно-букетный период! — За него сойдут те шесть месяцев мучений... Эх, а сколько мы могли сделать... - Чанёль внезапно посуровел - Кстати, что ты там говорил про молодость? Ты меня собирался и дальше мучать, не стыдно? Бэкхён забурчал, поднял голову, смотря исподлобья, что совсем не вязалось с теплым взглядом и щеками в алых пятнах. Чанёль умилился, растрепал медовый затылок - полянку для игр ветра и света, под сменившимся злым взглядом, и неосознанно уставился на одну - коварную и отравляющую его жизнь столько дней и ночей - родинку прямо над губой. — Нет, Чанёль. – омега вжался в металл калитки. Над дугой висел рождественский венок с… — Омела… - невпопад пробормотал Чанёль, опуская глаза. — Да целуйтесь, блядь, уже! Заебали! – выкрикнули сзади одновременно три знакомых голоса, поддержанные свистом и улюлюканьем. Чанёль рассмеялся, махнул не глядя рукой сводникам. Мельком подумал, что нужно, пожалуй, убрать из головы частую фразу «не предвещающий ничего хорошего» и раскошелиться на хорошую гулянку в подарок. Прищурился, глядя на трепыхающегося вынутой рыбой Бэкхёна, с его маленькими ушками, шальными чистыми глазами, родинками, позвонками, прозрачными запястьями и тонкими лодыжками, всегда не по погоде открытыми, - на все это чудо, ставшее внезапно, долгожданно и наконец-то целиком своим… и закрыл глаза, склоняясь. Мир замер, затих с тихим шелестом и нарастающим гулом в ушах... За исключением улюлюкающей толпы из коттеджа - разом ахнувшей и замолкшей. Губы внезапно и неожиданно врезались вместо теплого мягкого в лёд... Щеки резко обдало жаром, а кусачий ветер пробрался от голых пяток по холке к затылку. — Чанёль… - вкрадчивый смущенный голос сбоку. И чертовы смешинки в голосе. — Ммм,... - примерз намертво, на совесть. Губы саднило, леденило и, кажется, это первый раз, когда Чанёль чувствует такой стыд. — Эээм… Чанёль, прости меня пожалуйста, я… кхм… Я не хотел. — МММ! Со стороны коттеджа раздались неуверенные смешки, следом мат, следом резкий взрыв хохота подоспевших любопытствующих, не заглушающий щелчки камер. Кажется, веселье в жизни только начинается, а уши теперь Чанёль будет надирать не одному Чонину.