Часть 1
13 ноября 2017 г. в 08:09
Она медленно раздвигает тонкими пальцами золотые лепестки. Она идет не быстро, но уверенно, видя дорогу, которую не видит больше никто. Её длинные волосы, словно волны, взятые из чёрного, предштормового моря, развиваются на легком ветру, цепляются за стебли и сердцевины цветов. Она не замечает, она идет дальше, крепко держа его за руку.
Он следует за ней, продираясь сквозь плотные заросли подсолнуха, не зная, куда, но веря ей. Он озирается по сторонам, потеряв все возможные ориентиры, видя вокруг только поцелованные солнцем лепестки с коричневыми, утопающими в них сердцевинами. Он крепко сжимает её руку, боясь отстать хотя бы на шаг.
Солнце клонится к закату, поджигая, заливая своим светом поле подсолнухов. Солнце слепит, и только тень сестры защищает слишком уж светлые глаза от ярких, безжалостных лучей. Как всегда. Сестра всегда рядом, всегда впереди. Он может спрятаться за ней, что бы ни случилось. Она защитит, спасет, успокоит, согреет в своих объятиях. Улыбнется так нежно и ласково. Всё забудется, всё.
— Осталось немного, — слышит он тихий шёпот низкого мягкого голоса.
Солнце будто бы только сильнее разгорается в преддверии угасания, пытаясь в последние минуты отдать весь жар и тепло, на которое ещё способно. Ему приходится прикрывать слезящиеся глаза рукой, а пальцы на его ладони сжимаются всё сильнее. Он переводит взгляд на сестру, на её струящиеся чёрные пряди и сливающееся с закатом алое платье.
Подсолнухи везде — впереди, сколь хватает взгляда, по бокам, даже позади — он обернулся и не увидел дороги, которую они должны были оставить за собой. Они словно пытаются окружить его, подступиться всё ближе и ближе, погрести под собой, и только сестра — его маяк в этом подожженном закатным солнцем море — ведёт дальше, указывая видимую только ей дорогу.
Он верит ей, но ему становится страшно. Он цепляется крепче за её руку, но страх не проходит, как это бывает обычно, когда тепло её ладони согревает его ладонь. Нет. Скользкий, промозглый страх забирается за шиворот лепестком подсолнуха, щекочет кожу, пуская мурашки по спине. Ему не нравится это место.
— Лаура, может, вернёмся? Куда мы идём? — спрашивает он еле слышно.
Ответа нет. Она ведет его дальше, а поле не собирается кончаться. А было ли у него начало? Он почему-то никак не может вспомнить, как они сюда пришли. Он хочет вернуться, ему не нравится это место.
Он оборачивается, пытаясь увидеть хоть что-то, кроме удушающих своим оранжевым цветом подсолнухов. Быстрый взгляд — и вместо цветов — стена: серая, грязная, плачущая осколками штукатурки. Он моргает, и видение растворяется в ту же секунду. Вокруг снова золотые подсолнухи. Кажется, померещилось.
Они не останавливаются, подсолнухи теперь царапают кожу лепестками, цепляют за одежду, словно не хотят пускать их дальше. Вдруг шелест — пение ветра с цветами — разрывает леденящий, отчаянный крик. Рубен, испуганный, оборачивается и видит лишь вырывающуюся из пучины золотого моря птицу. Кажется, это она кричала.
Он что-то различает впереди из-за спины сестры. Дом, большой дом. Только там никто не живёт, там хранят всякие вещи те, кто живут в других домах. Амбар, стоящий против солнца, возвышается чёрной жуткой глыбой. Вдруг он начинает гореть. Полыхать. Языки пламени охватывают его. Он приглядывается. Амбар стоит недвижим, и только закатный свет окружает его. Кажется, померещилось.
— Лаура, ответь мне, куда мы идём? — спрашивает он снова.
Ответа нет. Он настораживается. Что-то не так. И лишь шепот, что успокаивал обычно, сейчас заставляет болезненно сжиматься сердце. Осталось немного… Он ловит брошенный через плечо взгляд и не узнает его. Прежде тёплый серый цвет сейчас потемнел, почти слившись с цветом волос. На губах привычная улыбка, только вот теперь ни заботы, ни ласки он не чувствует, смотря на неё.
Солнце больше не греет, продолжая сжигать сетчатку безжалостным светом. Теперь ему холодно, ветры обдувают, окружают со всех сторон, их порывы заставляют петь стебли, жалостно, заунывно. Он идёт словно не по мягкой земле, а по ледяной больничной плитке. Холод обжигает кожу, так, словно он ступает по нему босыми ногами. Ему страшно, ему не нравится это место, ему хочется домой.
Всё чаще он видит стены вместо цветов — стоит только бросить слишком быстрый взгляд. Словно он уже в больнице, окруженный осыпающейся штукатуркой, только вот она прячется от него за толпой подсолнухов. А когда он оборачивается слишком быстро — спрятаться не успевает. И он видит её, мельком, но видит. И ему становится еще страшнее.
А лучи солнца, словно раз за разом поджигают старый амбар, и он чувствует, как холод обжигает кожу, раздирает её. Он смотрит, как рукава белой рубашки обугливаются, а бледная кожа краснеет до тех пор, пока не начинает лопаться, оставляя после себя кратеры и рытвины, кровоточащие, отвратительные. Он видит, как полыхают в огненном свете длинные волосы его сестры. Или это всего лишь наваждение?
— Лаура, опомнись, куда мы идём? — спрашивает он дрогнувшим голосом.
Теперь он точно знает, что дальше идти нельзя. Они сгорят в огне закатного солнца вместе со старым амбаром. Как факел вспыхнут волны её волос, алое платье заиграет новыми красками, оно словно оживет, пытаясь согреть её, окрасить кожу в собственный цвет. Нет, они не должны идти дальше.
Лишь краем глаза он видит, как подсолнухи сменяются подступающими с боков стенами. На них расползаются кружева проломов, паутины треснувшей штукатурки, ожерелье плесени ложится на них, как бриллианты обвивают тонкую шею. Босыми ногами он оступается на ледяной плитке, но крепкая, впивающаяся длинными, заострёнными когтями в его ладонь рука держит крепко, не давая упасть.
Мир темнеет, а солнечный диск сужается до одного полыхающего огнём амбара. Он качает головой, против воли следуя за сестрой. Нет, нельзя. Нельзя идти дальше. А она словно слышит его, наконец. Когда подсолнухи расступились, и до амбара осталось пара шагов, она отпустила его руку. Грязные, слипшиеся пряди волос колыхнулись, когда она подняла голову.
— Теперь мы вдвоём, — бормочет она, и ему не видно, как на губах её расползается улыбка. Зато он прекрасно слышит тихий, зловещий смех
Он тянет израненную, обожженную руку к её плечу, касаясь слегка. Она откидывает её, резко поведя плечом, заставляя отшатнуться в страхе.
— Лаура, милая. Это же я, твой Рубен, — почти молит он.
Весь мир сосредотачивается на ней и амбаром за её чёрным силуэтом. Окружающие стены медленно пропадают с поля зрения, скрываемые грязной тканью капюшона. Она делает шаг, и он идёт за ней, потому что не может не идти.
На его глазах амбар разрастается вширь. Деревянные бревна его раздвигаются, образуя каменные ступени, крыша распадается, становясь скользким мрачным шифером, вырастая в шпили и пики, а солнце, охватывающее, поджигающее его, сосредотачивается наверху, в самом центре, начиная светить ярко, словно маяк в штормовом полуночном море.
— Лаура, о Боже, куда мы идём? — шепчет он еле слышно перед тем, как она оборачивается и её длинные руки с острыми, словно бритва когтями, обхватывают его тесно, почти ласково, заботливо.
— Лаура, о Боже…