герой и тиран

— Объясни мне вот что, — я останавливаюсь посередине дороги и оборачиваюсь на Митру, который скользит позади, будто невидимая тень в черном. Траур по людям или по моим слабым способностям? — Почему первородные создания не свободны от гордыни и греха? До вас грех никто не изобретал, но это так, больше авторское примечание. Я вижу даже в полном мраке изучающий взгляд Митры. Он так же останавливается и долго молчит, решая для себя, стоит ли снова отвечать на мои идиотские вопросы. Мой потенциал в бесконечном потоке сознания мягко дрейфовал и я будто не мог представить четвертое измерение, поскольку жил "в неведении" — в трехмерном. Митра пытался вызвать проекцию, чтобы я наконец узрел реальность без очков. — Ты поймешь сам, — загадочно отзывается Митра и продолжает следовать вперед, даже не обращая на меня внимания. Меня жутко злит, что без моей воли я оказался в совершенно другой реальности, надстроенной над человеческой, и здесь у меня нет гида или путеводителя. Да, я не мыслил, как тот человек до меня, но передо мной простиралось новейшее пространство без каких-либо объяснений. Митра чувствует мое недовольство и толкает меня к стене, зная, что ему в любом случае придется потратить на меня свое бесконечное время. Бесконечное — end|less. End в значении конец, less в значении меньше, в совокупности дает отрицание конца. Никакого лимита. У Митры удивительно холодный взгляд. — Поймешь сам не в той идее, что премудрость ограничена недостатком твоих знаний, а так, что однажды ты перестанешь видеть свой плоский мир, Квадрат, — усмехается Митра. Я злюсь на его усмешку, потому что его губы выражают самодовольство и доминирование надо мной в этой ситуации. Я ничем его не превосхожу. — Знаешь, как называется то, что ты сейчас думаешь? — он ставит руку на уровне моей шеи, заставляя меня вжаться в стену и ощутить, что мы будто перенеслись в реальность клишированного романа, где один герой прессует другого на грани психологического-эротического напряжения. — Это называется гордыня, — его шепот проникает в мою барабанную перепонку, будто он врезал мне обухом по голове. Внутри звучит слышимый треск (моих представлений и убеждений), и медленное осознание, что мой первичный вопрос к Митре не имел смысла, и он использовал доказательство от противного, чтобы поставить меня в колею, подальше от деструктивного мышления и разбора реальности на слои, до которых я еще не дошел. Митра отодвигается от меня подальше и кивает на дорогу. Мы опаздываем. — Есть ли любовь побочная реакция высокой эмпатии во время употребления красной жидкости? — я продолжаю колебать пространство вопросами. — Нет, — качает головой Митра и я впервые вижу, что его скрытое злорадство переходит в состояние отсутствия ответа. Я ожидаемо заново открываю для себя, что Митра самым банальным образом никого не любил. Ни в образе человека, если возможно так судить, ни сейчас. На месте, где у меня колебалось живое ощущение связи с другим созданием этой неправильной Вселенной, у Митры была брешь. Искажение гравитации: горизонт событий, за которым находится нечто неизведанное. Мне до боли и зависти захотелось прикоснуться к затягивающей пустоте, куда не проникает свет и понять, наконец, какой путь он избирал и под каким влиянием. Лицо Митры никак не менялось, будто он был вовсе не заинтересован в моем присутствии и отвечал на вопросы лишь по той причине, что заменял Браму. Уж не напоминаю ли я ему? Не проглатывает ли он одну букву, перекатывая на языке мое имя? Мне нравилось созвучие его имени. Здесь была особенная прелесть в отсутствии знания его прошлого, будто бы это испортило мое представление. Иногда я произносил его имя ночью, для себя, как молятся своим богам люди. Если я произносил его имя, а он являлся богом с маленькой буквы, делало ли меня это верующим? Или это относилось к "возлюби ближнего своего", ведь я стоял на ступени ниже, чем Митра, но на одной с ним лестнице? До банального просто — мне нравилось чувствовать гортанное звучание его имени на языке. Язык был очень важен, я думал даже время от времени, что он что-то знает о Митре и связан с ним более глубоко, чем какой-то Рама. Если бы он знал об этом, было бы еще труднее с ним общаться. Поэтому я внимательно следил, чтобы он не попробовал моей красной жидкости, пытаясь что-то узнать обо мне. Я не хотел, чтобы его зубы были даже поблизости с моим кожным покровом. Мне по-людски паршиво хотелось выбить из него какую-то реакцию, помимо растущего презрения и отсутствия какого-либо интереса. Даже если бы Митра мной интересовался, мне было бы легче находить себя в новом существовании, как бы странно это не прозвучало. Поэтому я делал все, чтобы не прозвучало нигде и никогда — даже в отголосках моих мыслей. Я догоняю и хватаю его холодную руку. — Я тебе не говорил, что я думаю по поводу твоих замашек? У Локи есть кукла, — предупредительно начинает Митра, но я уже завершаю действие и покорно убираю руки в карманы. Даже в незначительной шутке я ощутил меньше желания меня задеть, чем в том, как он ставил руку рядом с моей шеей и пытался переключиться на ментальное доминирование, чтобы запугать меня. Но вышло только запутать. Я снова отстаю и иду позади, чтобы уменьшить его напряжение от моих возможных вопросов. Митра разворачивается на неосвещенной улице, и не снимая с себя капюшон черной толстовки, прикладывает палец к губам, растягивая их в ухмылке. Зная, что мое зрение не помешает мне разглядеть блеск в его глазах, которые до этого казались мне ледяными и пустыми, выражающими только смертельную скуку в моем отношении. И я чувствую в этот момент яснее ясного, что Митра принимает условия игры, которую я начал. Не ввязывается в нее, но ловит мое настроение и состояние, отвечая невербальными жестами, надеясь, что я наконец истолкую их правильно. Я давлю в себе победную улыбку и спокойно смотрю на него, идущего впереди.