translation

На его коже вырезаны слова. Большинство из них — на языке Галры, хотя тут и там она узнаёт и другие языки, другие формы жестокости. Они покрывают его спину, грудь и даже руки, извиваясь между остальными шрамами. Между ожогами, рваными ранами и совсем тонкими линиями, оставленными холодным оружием. Шрамами, которые она ожидала увидеть. Она точно знала, что собиралась сказать. Она это репетировала, уверенно, так уверенно. Она сказала бы ему, что он прекрасен, что шрамы только подчёркивают это, ведь они показывают, что он выжил, что он оказался сильнее чем всё, что с ним сотворили. И он и правда прекрасен. Даже с ужасными словами, украшающими его кожу. Но это не одно и то же. Он наблюдает за ней непоколебимо; челюсть сжата и руки широко раскинуты, почти вызывающе. Она не может смотреть на него долго, но и смотреть куда-нибудь ещё не лучше. — Что там написано? — спрашивает он, его голос надламывается. — Широ- Ей следовало солгать. Ей следовало сказать, что она не понимает языка Галры, или что надписи слишком неразборчивые, или- или что-то в этом роде. Но она этого не сделала, теперь шанс упущен. Он прищуривается и наблюдает за ней точно так же, как обычно наблюдает за гладиатором на тренировочной палубе, полностью сфокусировавшись и с потухшим пламенем во взгляде. Его металлическая рука выпрямляется, как лезвие. Гладиатор, отстраненно думает она. Почему их так называют? И почему она задумалась об этом только сейчас? — Пожалуйста, — резко говорит он, и она смотрит на него снова, на надписи, покрывающие его кожу. Слова омерзительны: некоторые вульгарны и некоторые жестоки, большая часть — и то, и другое. Она чувствует тошноту, глядя на них. Она не хочет слышать их даже в переводе. Она не хочет слышать свой голос, произносящий их вслух. — Аллура, — говорит он, — Я должен знать. — Почему? — спрашивает она, задыхаясь. Он всё еще не шелохнулся, и она понимает, что пропала. — Потому что это моё тело, — говорит он почти рыча, намного тяжелее и озлобленней, чем она когда-либо слышала его раньше. — Моё, не их. Металлическая рука сжимается раз, и заостряется снова. Он ни разу не отрывает взгляд от её лица. — Хорошо, — шепчет она; с горлом, будто полным пепла. Она зачитывает ему слова. Сначала на Галра, затем перевод, потому что он прав, он должен знать. Его плечи окаменели, а правая рука — нож, но он сидит тихо и совершенно неподвижно, и ни разу не просит её остановиться. Она целует каждое слово после того, как произносит вслух; говорит, что это неправда, это не он. Говорит ему, что он прекрасен, силён и свободен. Когда всё заканчивается, когда она прочла все слова и горло саднит от них, он приподнимает её подбородок, чтобы взглянуть ей в лицо и улыбнуться. Едва-едва, но по-настоящему. — Спасибо, — говорит он, и целует её, и она наконец позволяет себе заплакать.