Секс на пляже

;; Генос ходил за ним хвостиком — слабо поджатым, но гордым, всегда подёргивающимся начеку — и продырявливал в сухой земле следы формы здоровенной подковы. Генос скрипел, не ржавый, но хорошенько помятый и со всех сторон отполированный плеядой шероховатых царапин. Мэн вздёрнул подбородок на скрежет и стёр с щеки барговую кровь. Комар, стёртый с нею вместе, назидательно лопнул. Из-за угла выплыл Сайтама — Сайтама Спокойнейший; Сайтама Великого Покера. Текучий масляный шаг, клёкот сумки об бедро и сакральная яркая лысина. — Хой! — Весело отвалилось эхом. Мэн вскинул руку. Сайтама, Сайтама! Ну что за славный чувак. Генос поспешил разворошить гармонию и вывалился следом, переступая с одной тяжёлой ноги на другую. Его машинная челюсть и сайтамина лысина слились в мутном закате. скрип-скрип; скрип-скрип — это киборг босиком по песку; скрип-скрип; скрип-скрип-скрип — это вьетнамки поверх толстых носков. Сайтама скрипнул особенно резво, растянул рожу в банановой улыбке и похлопал его по плечу. Генос выплюнул вверх струю пара. Стало всяко тепло. ;; Белая тень шнырнула от ворот к углу дома, вильнув косматым хвостом на башке. — О! — сказал Сайтама и запихнул за щеку ложку фарша. — Сматли-ка. Вечерело. Генос посветил вслед взгляду учителя налобным фонарём (странный третий глаз для странного кибер-дылды). В его грудине перестало уютно урчать, и Сайтама нехотя отлип от своего пучеглазого обогревателя. Шмыгнувшее пошуршало, застучало пятками по высокой пожарной лестнице. С крыши блеснули два колючих глаза. Мэн знал, чья это рожа. Сайтама знал, чья это рожа. Генос знал, чья это рожа, и недобро загудел, расправляя плечевые пластины. То, что у него приключилась херня с войс-боксом, с гнильцой и совсем не по-дружески, но всё-таки радовало. Сайтама пригнул его поближе к себе; отцово гладанул по виску. От этого в Геносе что-то глухо свистнуло. — Ну чего ты, шнурок. Это ж этот. — От усмешки из его бананового рта повылетали фаршинки. Сайтама замахал в темноту. — Привет! Там развернулся оскал. Вдали шлёпали четыре ноги. Тонкий, лучистый голосок Зенко затянул эту славную колыбельную о пяти псах и слонёнке. Бадд раскатисто хохотнул об ушах на припеве. В груди шевельнулось облегчение — и соскользнуло вниз, к печёнке. Живые. Его ребята живые. Поют. Зомбимэн подникул в костёр хвороста и спрятал в искрах улыбку. Объятия, крепко пожатые руки, звонкий поцелуй в скулу — и вот тебе натуральное счастье без пыли и табакерок. …Как интересно эта инфекционная штука вывернула всё скудно-привычное. И как мало всё-таки нужно, чтоб внутри аж сияло. Зенко впихивала пальчики в протянутую Сайтамой жестянку, шуршала мозолями об зубчатые края и вытаскивала мясо горстку за горсткой, чтоб положить в рот себе или своим ручным упырям. Подбитые, вымотавшиеся, они жрали с правельнейшим удовлетворением. Из банки воняло кальмарами. Сайтама травил про кальмаристого выродка, которого пришлёпнул на завтрак с месяц назад, и тёрся виском об подогретую киборжью щёку. Зенко сидела на коленях у Геноса, как на каменном троне; вострая императрица в капусте из футболок и свитеров. Отовсюду разило до животного человечным теплом. пусть бадд стал подсохший и отрастил мешки под глазами вместе со смешной бородой — пусть генос смотрел вперёд, как самый заражённый на свете — пусть глаза у гаро совсем выцвели. пускай. к чёрту. Вместо «Мать твою, люблю вас, ребята» Мэн довольно шмыгнул носом и зарылся поглубже в капюшон. ;; Пахло духотой давно брошенной квартиры и сдохшей где-то под полом крысой. Мэн уткнулся пятками по обе стороны от крана и выкрутил правой вентель горячей воды. Из трубы зашипело и харкнуло затхлым воздухом. Чего и следовало ожидать. Но попытка, как известно, не пытка. Ванна была большая, джакузистая, с дырчатами пластмассками на бортиках. Вокруг них разбежались желтоватые пятна налёта с морщинистой грязью; когдатошняя роскошь воняла перевысохшей сыростью. Мэн хрустнул шеей и деловито понюхал бутылочку из-под геля для душа. Кокос. Слипнется. Прокормить пять оборванцев (шесть, если вкупе со своей харей) — дело плёвое, но без проточной воды повозиться придётся. Не подавать же гордый семейный обед измазанным желчью и кровью! Зенко — Не дай бог ей узнать, чем он их великодушно так угощает. Нож вошёл туго; слегка подзастрял в волокнистом бедре. Мэн спихнул локтем несколько цветастых пузырьков, когда потянулся к рюкзаку за ножеточкой. Скрипнули дверные петли. Он молча проследил, как водонепроницаемая шторка сдвинулась в сторону. Бледная-Рожа-Гаро уставился куда-то ему в пах — тоже молча, но дёрнув уголком рта. Пауза затянулась. Мэн выдернул лезвие из своей ноги и спрятал член фонтанчиком крови. — Занято типа. Свали. Гаро опустился на корточки. Костлявые руки звеняще упали на бортик; с лица соскоблилась привычная гадкая скалость. Гаро поморгал гладкими веками, похожий на ручную хищную рыбу. — Теперь понятно, дядь, почему у тебя самое вкусное. Дурак, что ль? — крутанулось на языке, но вовремя проглотилось. В висках шлёпнулось осознание: Гаро человечины не ел. С пониманием, то есть. Не то давно раскусил бы, узнал бы на вкус. Точно ведь. Мэн опустил взгляд и как бы между прочим размазал кровь у лобка. Рана на бедре медленно, шипливо затягивалась. — Нашим не скажешь? — Подумаю. Мэн стиснул пальцы на рукояти ножа; оно как-то само и рыкливо. — Остынь. Шучу, — Гаро жёлто оскалился. — Мне с ними ещё по дерьму ковылять. — Спасибо. Хорошее дело, семью кормить в такое-то время, но стало ненащупываемо стыдно. Поковыряться в туманном чувстве вины он не успел: Гаро обыденно всунул палец в его рану, будто тянулся в морозильник за мороженым. Кожа мягко схлопнулась вокруг фаланги; палец внутри был холодный, с длинным нечищенным ногтем. — Что, даже коктейль мне не купишь? Кран заценил шутку и закашлял Мэну на ноги ржавыми брызгами. — Не куплю. — Ответил Гаро с ощутимой заминкой. Зрачков-радужек теперь совсем не было видно, белых ягод в белом белке. Там просквозило это больно-знакомое: то, от чего принято поджав губы стрелять прямо в лоб. Но он проморгался и неприятное наваждение спало. — Я… пойду. Сейчас. Смо… — Колкость запуталась у него в языке. — Смотри хер в жаркое не нарежь. Бадд их не любит. Ага. Непривычно запуганный, крепко получивший по башке тем самым инстинктом, он задвинул шторку обратно и выскользнул в коридор. Плохо дело. Если это дерьмо в нём раскочегарится, если где-нибудь на лестничной площадке у него снесёт седую дырявую крышу, бедняга — бедняга ж рванёт жрать Зенко. И как знать, хватит ли у неё духу замахнуться. Лучше будет вжать гаро глоткой в стену и… сделать всё самому. Если придётся. Под пяткой размазалась кровь. Мэн поскользнулся и схватился было за шторку; она обвалилась вместе с карнизом и вообще повела себя подло. Грустный, подавленный, он распластался на дне в коленно-локтевой со сломанным позвоночником. Откуда-то сзади мерзко хохотнул Гаро. Надобность ликвидировать его, видимо, отпала, но казаться дурной затеей не стала. Мэн невозмутимо поднялся на колени и как следует хрустнул поясницей. — Ну чего тебе? — «Секса на пляже» не было. — …что. Гаро кинул штуку ему ему в живот; поймалось рефлекторно, как мячик. «Ларк» блестел лого на смятом картоне и шлюховато показывал фильтры. Отдаваться за несчастную пачку, пропахшую старой тачкой, — не дёшево и даже не низко. Это приятно и полезно, как дать встречному малолетке пострелять по бутылкам за начатый пакет леденцов. Детям нужно привыкать к отдаче. Гаро не воротил от неё нос, но никому не сдавшуюся прелюдию затянул в лучших традициях девственников. — Сухая. — У тебя претензии есть? Так и должно быть. Гаро склонил голову, проталкивая пальцы глубже, и мыщца, приятно обтянутая папиросной плёнкой, поддалась с задумчивым всхлипом. Мэн шевельнул рукой, пуская ближе к плечу, и уронил изюмину пепла себе на ключицы. Было видно, как там, под кожей, дрогнули длинные пальцы. Гаро капнул слюной ему на живот. А как в своё время грызся о своей монстровости, помилуй боже! За такую выдержку и медальный золотой зуб вручить можно, конечно, но становилось скучно. Дым уже туманился от потолка до пола, тычась где-то сбоку в забитую пылью решётку вентиляции, и хорошо пощипывал глаза. — Ну и? Харэ церемониться, не чаи распивать пришёл. Во дворе вон дети голодают, а ты. Из Гаро тяжело, хрипло вылезло: — Завались. В кадык, не давая ещё затянуться, упёрлась его прохладная ладонь. Гаро сгрёбся в горб, ткнулся ртом в бледное мясо и — точно распробовал. мэн — вкусный, как самый настоящий и честный; мэн — живее всех живых; мэн — нужный; нужный, Папаша! необходимый. Он выгнул спину и обнял ногами за ноги — раскрываясь, поддакивая. Под рёбрами крепко, с размаха вошли два пальца; запахло боевым, этим, искусством, дурнуством; воткнуть «Ларк» себе в рот с первого раза не вышло: всё легонько дрожалось. Ничего страшного. Плавали. Знаем. Похлопав по костявой лопатке: — Нормально. Дерзай. гаро захрустел зубами по рёбрам; ногтями — по белой эмали; и надпочечник выплюнул — заправдашний талантливый мальчик. гаро будет жевать, пока не блеванёт, а потом ещё, ещё и ещё; гаро тотемно измажется кровью и станет вонять во славу всему пресвятому; гаро показательно ополощется; гаро сотню раз проснётся с кончой в застёгнутых бриджах, потому что там, во сне, у зенко хрустящие птичьи косточки, у бадда — самая нежная печень и охренительнейший адреналиновый шок. потому что в реальности только круче и сопят они жертвенно-громко. Гаро вваливается в клуб, здорово спокнувшись на пороге. Приветствую, дарлинг. Мэн даёт пригреться в расковыренном; носом — в шпарящий тук-тук. Мэн не шутит про пизду и верит: малый дома. В утробе. ;; Генос медленно провернул штыки над огнём и дал Сайтаме слизнуть с железа подсоленный жир. Кто б другой сунулся — этот сердито закудахтал бы генератором. Где-то завистливо крикнула птица. — Табачком пахнет, не? — Не трави душу, чувак. Сайтама пожал плечами. Стащил с острия жилистое, с хрусткой коркой, дал остыть на ветру; кусок — себе за щеку, ещё — в ручку с проволочным кастетным кольцом. У Зенко во рту щёлкнула славная тонкая кость.