my body is a cage

Белые клавиши расплываются перед глазами. Черные начинают напоминать тараканов, которые стремятся вползти ему в легкие, и Тайлер где-то в глубине души даже не против. Конечно, не дышать — больно, но точно не больнее того, что он уже чувствует. Взрыв детского смеха отдается в его голове эхом. Скривив губы, Тайлер чувствует, как внутри снова поднимается волна гнева. В отличие от этих детей, он знает, что с ним, знает, зачем он здесь. Тайлеру шестнадцать, и у него рак молочной железы. И в паспорте у Тайлера стоит «Тэйлор». Не Свифт, всего лишь Джозеф. Ублюдочная ирония жизни, думает Тайлер, и пальцы скользят по клавишам, мешая ноты, звуки, искривляя мелодию до неузнаваемости. Резко встав со своего места за пианино, Тайлер по привычке одергивает футболку и делает попытку выйти из комнаты. Конечно, успехом она не завершается. Не тогда, когда в двух шагах его мама. — Тэй, — окликает она его. — Солнышко, все хорошо? Ты не закончила играть. — Не закончил, — не оборачиваясь говорит Тайлер, все еще двигаясь в сторону выхода. Его мама встает с темно-коричневой софы и хватает его за руку. — Прости, прости, я опять запуталась, так глупо получается, — жалобно говорит она, заглядывая Тайлеру в глаза. Она то и дело смаргивает слезы, явно давясь всхлипами, и, боже, Тайлер так устал от этого. Прошла неделя как он тут, и почти три месяца как все это началось, а его маму будто откатили к тому моменту, когда диагноз только поставили. Тайлер ненавидит все эти слова «диагноз», «хоспис», «карцинома», «психологическая помощь». Когда ему приходится произносить их вслух, он ими плюется, словно ядом. Он не видит смысла, в конце концов. Он уже ни в чем больше его не видит. Все, чего ему хочется, это немного тишины, чтобы упорядочить свои мысли хотя бы раз. Последний, желательно. Психологи говорят, он слишком циничен, у него «подростковый максимализм» в самом разгаре. Тайлер, улыбаясь, говорит, чтобы они пошли нахуй. Сегодня, к счастью, никаких психологов, но зато Хеллоуин и почти вся семья. Неохотно поворачиваясь, Тайлер кидает на них взгляд, и отец отворачивается так быстро, как только может. Он думает о том, какая же все-таки у него прелестная семья, просто жить не возможно. — Тэй, доиграй для нас, пожалуйста, — нарушает его мысли мама. Слезы она усмирила, и теперь старается улыбаться. Тайлер внезапно чувствует жуткую усталость, от которой почти подкашиваются ноги. Каждую пятницу. Они приезжают каждую пятницу на групповую терапию, но в данном контексте это не значит, что Тайлеру нужно с ними. Это значит, что вместе с другими родителями они сидят в большой комнате на стульях, составленных в кружок, и говорят о том, как не могут смириться с тем, что их дети умрут. Психолог, наверное, спрашивает их, как лучше оформить гроб, чтобы они примирились с неизбежным. Тайлер знает, что это не так, но ему плевать, он зол как черт, и никого (в том числе и себя) не хочет слушать. — Мам, зачем тебе слушать, как я играю? Почему бы тебе лучше не пойти подготовиться к моей смерти с доктором Никсоном? — говорит Тайлер, наклонив голову, и вырывает руку. Выходя за дверь, он слышит, что его мать опять рыдает. Тайлера тошнит. * Во всем этом гребаном здании нет ни единого угла, где сейчас нет улыбающихся детей. Тайлер кривит губы, сжимает кулаки, думает о том, как бы он мог ударить кого-нибудь. Думает о том, как кровь бы вылетала капельками из этих маленьких ртов. Дойдя до скамейки в коридоре, он чувствует уже тоску вместо злости, но нет, этому он не может позволить случиться. Тоска — это то, чего он избегает всеми силами. Грусть, слезы, он не может это нормально воспринимать, ему намного проще злиться. Конечно, иногда это доходит до абсурда, но он хотя бы не плачет. Раньше Тайлер злился на сам факт того, что происходит. На то, как он себя чувствует, на то, что ему надо пить лекарства, на то, что это почему-то именно он. А потом ему сделали операцию. И ничего не произошло. Тайлер до этого даже не смел мечтать о том, что когда-нибудь ему не придется носить утяжку. Что он сможет дышать. Ему сделали операцию, но дышать он все еще не может, но уже не из-за утяжки, а из-за того, что внутри него, из-за того, что он не может выжечь своей ненавистью. И на этом моменте он решил, что тут и закончится эта бессмысленная трата жизни. Только все остальные так не решили. Наплевав на то, что ему больно, наплевав на то, что ему больше нечего искать здесь. Конечно, может, он преувеличивает, но кого это, блять, заботит, если в конце он все равно сдохнет? — Ричи увезли в шестьдесят вторую комнату, Ричи увезли! — девочка рядом тормошит за плечи какого-то мальчика. Мальчик распахивает одновременно глаза и рот, образуя у себя на лице три почти идеальных круга. — К призракам? — с неподдельным ужасом интересуется он. Тайлер давится слюной и смеется слишком громко, и, пожалуй, истерично. Дети оборачиваются на него, нахмурившиеся. — Что с тобой не так? — сердито говорит девочка. — Ведь из шестьдесят второй не возвращаются. И нет, там не призраки, — она нравоучительно поднимает палец и поворачивается к мальчику. — Там ангел. Он сидит там, чтобы забирать на небо тех, кого Боженька хочет. Тайлер не думает, едкие слова летят с его языка быстрее мыслей. — Хочет зачем, выебать? Мама заставила бы его вымыть рот с мылом, если бы слышала. — Тэйлор, — укоризненно произносит мягкий голос сверху. Мисс Де’Грамон, стоящая над ним, поправляет круглые очки и качает головой. Светлые пряди, выбившиеся из пучка, бьют ее по лицу. Тайлера передергивает, и он на мгновение закрывает глаза. — Богохульничать скверно, особенно при детях. Я понимаю твою злость, Тэйлор, но это не выход… — А что выход? — перебивает ее Тайлер. — Научиться быть смиренным, — она наклоняется к нему, проникновенно заглядывая в глаза. Тайлер, блять, устал от того, как все смотрят ему в глаза. Будто в них скрыта какая-то тайна, типа, дата конца света или начала третьей мировой. — Дети учат нас смирению. И каждый ребенок принимается Господом и воспитывается на небесах, туда же попадешь и ты, если только… — она слегка запнулась, покусывая губу, — … будешь хорошей девочкой, — мягко заканчивает она. Тайлер знает, что она хотела сказать. Только если он откажется от того, кем является. Только если больше не будет никакого «он», никакого «Тайлера», будет неловкая девочка с тонкими волосами, комкающая подол платья и дрожащая от чего-то, что проделывает дырки в ее внутренностях, стремясь выйти наружу в любой форме. Тайлер цедит сквозь зубы: — А я не хочу быть смиренным. Как насчет отсосать мне? — и вздергивает голову, глядя в глаза мисс Де’Грамон, притворяясь, что ему не хочется расплакаться на самом деле. Притворяясь, что щурится он потому, что зол, а не потому, что так сильно устал и глаза жжет от недосыпа, будто туда щедро сыпанули песка. Слабо задев плечом набожную медсестру, он почти бежит по коридору, все еще со скрещенными на груди руками, будто они могут его от чего-то защитить. Будто он вообще что-то тут решает или делает, кроме существования. Бессмысленного. * Стоит ему открыть окно, как ветер стремится его сдуть. Его все еще мутит после разговора с мисс Де’Грамон, и такое происходит все чаще, но Тайлер игнорирует. Как и запрет на выход из здания хосписа без сопровождения. Большего всего ему хочется просто перестать существовать. Когда-то он писал стихи, музыку, когда-то это все вырывалось из него бесконечным потоком, лавиной, которую он не контролировал. Похоже, она снесла его самого, потому что теперь Тайлер даже не понимает, какие слова подобрать для того, что он чувствует. Он то ли заморожен, то ли горит, его тошнит, кружит, раздирает какое-то чувство. Даже начиная об этом думать, он пугается, скрипит зубами, потому что его мысли становятся отчаянно кривыми. Тайлер сам по себе кривой, зубы кривые, позвоночник искривлен, так что тот факт, что еще и мысли перекосило, не должен его пугать, но почему-то делает все только в разы хуже. Свешивая ноги из окна первого этажа, он думает о том, что прыгать будет, может быть, немного больно. Но внутри хосписа слишком душно, и раз уж Тайлер не может убежать от себя, так убежит хотя бы отсюда, пусть и на время. Вплотную к хоспису когда-то был разбит красивый кленовый сад. Сейчас он слегка опустел, частично опал, деревья разрослись, некоторые спутались ветками. Луна уже выглядывает из-под темных, бегущих по небу облаков, выбирается из-под своего одеяла. Тайлер смотрит на нее, и бормочет под нос: — Мое тело — моя клетка. Злость уходит, но слезы не спешат ее сменить, и Тайлер пользуется этим, чтобы хотя бы немного успокоиться. Проветриться, как говорил отец. Он идет по саду, наступая на похрустывающие «ладошки» кленов, не замечая, как уходит все дальше. Здесь растет только красный клен, и в конце октября он, на удивление, все еще не облетел. Аллеи выстланы серым камнем и красными листками, мнущимися под ногами. Железный декоративный заборчик в одном месте обрывается, но Тайлер этого не замечает, продолжая идти. Сад раскинулся вокруг всего хосписа, он был тут еще до того, как это здание начало «дарить комфортную жизнь до конца жизни», и потому сильно больше, чем охватывают мощеные дорожки. В плотных сумерках каждый листок мерцает пурпурным, оранжевый становится темно-красным, почти бурым, и Тайлер настолько забывается, что даже вздрагивает, когда понимает, что перед ним забор. Высокий, из металлической сетки. У хосписа забора нет, это Тайлер помнит. В паре метров слева от него, Тайлер видит это краем глаза, тлеет маленький огонек. И слабо тянет табаком. Последний раз он курил почти три месяца назад. Тайлер не часто травит себя сигаретами, но теперь ведь уже никакой разницы, думает он, подходя к человеку поближе. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это парень чуть-чуть выше Тайлера, с мягкими даже на вид кудрявыми темными волосами. На нем белый халат, и удивительно, как Джозеф не заметил его раньше. Он стоит совсем близко к забору, смотря в сторону Тайлера. Раньше Тайлер непременно бы испугался, подумал, что с ним сделают что-то плохое. Убежал бы, да он даже близко не подошел бы к этому парню. Но только не сейчас. Сейчас ему, во-первых, похуй, во-вторых, очень хочется курить. — Сигареты не будет? — интересуется Тайлер, натягивая рукава спортивки пониже. Он представляет, как он выглядит: бледный, субтильный, бритый почти налысо. На вид ему можно дать лет четырнадцать, Тайлер знает, он смотрит в зеркало иногда. В ответ ему молча протягивают сигарету через сетку. — Зажигалка? — тянет Тайлер, быстро сминая фильтр губами. Пальцы у незнакомца недлинные, с четко выступающими крупными костяшками, Тайлер успевает разглядеть это в свете промелькнувшей и сгинувшей тут же луны. Прикурив, Тайлер возвращает зажигалку обратно. — Надеюсь, у тебя не рак легких, пацан. Тайлер даже не сознает сперва, что только что было произнесено. А когда осознает, смеется. Все таки, все еще смеется, пусть это и ебаный признак истерики, но он смеется. — Нет. Груди, — говорит он. — Как ты узнал? — вторая затяжка попадает прямо в легкие, и теперь дым даже жжет немного, душит с непривычки. Давно Тайлер такого не чувствовал. — А кем еще ты можешь быть? Тут поблизости только хоспис, ни одного частного дома. До города, конечно, недалеко, но никто сюда не ходит. Сигарета в руках незнакомца дотлевает, и Тайлер молчит, уверенный, что на этом их разговор и закончится. Его улыбка становится кривой. Парень докуривает до фильтра, бросает окурок на траву и прислоняется к забору боком. Достает из кармана пачку и поджигает еще одну сигарету. Тайлер сглатывает, чувствуя, как царапает пересохшее горло. Он знает, что так не принято, стоять рядом с кем-то незнакомым и не вызывающим интереса, пока куришь. Они оба могли бы отойти, но ни один не двигается с места. — Рак груди и у парней бывает? — тихо интересуется незнакомец. Тайлер снова ощущает в животе прыгающих лягушек, которые бьются о стенки, такие противные, склизкие. Он тяжело сглатывает, и говорит, слыша, как его голос ломается и взлетает вверх: — Да. — Окей, — голос тихий, безэмоциональный. — Что это за здание? — спрашивает Тайлер, стараясь, чтобы его голос звучал на пару октав ниже. Выходит из рук вон хуево. Мягко говоря. — Лаборатория частной компании. Тайлер кивает, приняв к сведению. Они докуривают в молчании и расходятся. Тайлер хочет спать, и у него опять болит что-то в груди, так что ему нужны таблетки. Ему всегда теперь нужны таблетки. * Он возвращается, когда уже почти одиннадцать. В коридорах тихо, но не темно: под потолком приглушенно светятся лампы. Тайлер проходит мимо бокового коридора, ведущего в шестьдесят вторую комнату, и слышит детские голоса, а потом — звук чего-то небольшого, упавшего на пол. Он останавливается. Делает пару шагов назад и заглядывает в коридор. По стенкам мечется луч упавшего и откатившегося в сторону фонарика, кучка детей столпилась у запертой двери морга и слишком громко спорит между собой. Тайлер знает их по именам, как бы ни старался казаться отстраненным ото всех. И он знает, что они тут делают. — Хотите посмотреть на Ричи? Или ангела? — окликает он их, подходя ближе. Дети вздрагивают и оборачиваются все разом, уже заранее с виноватым выражением лица. Тайлер чувствует резкую тоску по детству, когда он мог просто шкодничать из любопытства, потому что мир вокруг казался таким огромным, и, главное, бесконечно открытым для исследований. Ну, оказалось, у этого парка аттракционов есть свои часы работы. — Дверь открыть не можете? — Можем, — хмуро отвечает Шон, самый щуплый и пронырливый из них. Все зовут его Рыжим, хотя Тайлер не понимает, за что. Он никогда не был рыжим. Поправив красную кепку, он шмыгает носом. — Я ключи стащил. Но Молли говорит, нам туда нельзя! — Потому что нельзя просто так смотреть на ангелов! — снова слишком громко встревает та самая Молли. Ей лет шесть, если Тайлер правильно помнит, а осталось, по прогнозам — два от силы. — Можно ослепнуть, — шепотом говорит она. — Не ослепнете, — говорит Тайлер. Его опять тошнит, будто блять в первый месяц беременности, голова кружится, потому что он не пьет таблетки вовремя. И им снова завладевает злоба, от которой не сжимаются кулаки, и не скрипят зубы, но такая, которая отчаянно грызет горло, словно голодная собака — кость. Это злость на то, что у него нет даже того, что есть у этих детей. Это зависть, это желание не жить, это обида и страх, которые он глушит и заменяет гневом. — Бог ведь всех любит, да? Так что он не разозлится, если мы немного посмотрим на то, что он нам всем приготовил. Открывай, — он сжимает костлявое плечо Рыжего. Пока он возится с замком, Тайлер смотрит на его спину, на то, как нелепо торчит тонкая шея из воротника огромной выцветшей зеленой толстовки, и думает, что он, Тайлер, тот еще ублюдок. Он заходит в морг и откидывает простыню с тела Ричи, лежащего на каталке. И когда спустя десяток минут на шум и крики напуганных детей прибегают нянечки, медсестры, родители, он молчит, снова чувствуя, как кривится его лицо. * — Тайлер, — говорит доктор Никсон спустя десять минут молчания. Тайлер тем временем учится воспроизводить комнату вокруг себя по памяти и пытается узнать что-то новое с помощью других органов чувств, не зрения. Спинка стула у него под головой — твердая, в кабинете едва заметно пахнет женскими духами — наверное, жена заходила. Точно, жена, Тайлер помнит запах. — Не хочешь поговорить со мной, Тайлер? — Нет, — говорит он, открывая глаза. Доктор Никсон сидит напротив, глядя на него спокойно, внимательно. — Твои родители беспокоятся. Тайлер молчит. — Они хотели бы знать, как ты. Тайлер, послушай, — мужчина вздыхает, потирая переносицу. — Тебе не обязательно говорить о том, что случилось вчера. Просто поговори, о чем хочешь. Ты совсем ни с кем не разговариваешь, а если и открываешь рот, то это только мат или сарказм, но я уверен, тебе есть о чем сказать. Тайлер трет красные от недосыпа глаза. Он не хочет разговаривать с доктором Никсоном ни о чем. — Твой отец вчера плакал, — говорит доктор Никсон. — А еще он плакал, когда я сказал ему называть меня Тайлером, — огрызается он. — Если бы ты только объяснил им, все было бы намного легче. Они уже не злятся на тебя, они хотят понять и хотят, чтобы ты позволил себя любить, — доктор Никсон, конечно же, пытается быть убедительным. — А зачем? — устало выдыхает Тайлер. — Зачем им объяснять, если я все равно скоро сдохну. Он обожает (ненавидит) смотреть на то, как реагируют разные люди на такое. Доктор Никсон всегда вздыхает. Наверное, это самое частое его действие. Тайлер думает, что на его бы месте давно уволился. Он не понимает, из чего сделаны нервы у этого человека. — Не говори так. У тебя очень хорошие прогнозы, ты можешь… — Боже блять, не говорите этого, — раздраженно перебивает Тайлер. — Я знаю, как вы это делаете. Составляете статистику, кто, сколько, как прожил, а потом говорите среднее арифметическое, и ваше любимое — это полгода. Всегда и везде полгода, только вы сами ничерта не знаете. Метастазы есть — все, заказывайте гроб, мы все прекрасно осведомлены, что потом лечение уже не помогает. — Но если ты будешь бороться ради чего-то, не важно, новых стихов, семьи или чего угодно, ты можешь прожить дольше, ты… — Чтобы мне и семье было больнее? — спрашивает Тайлер, вставая со стула. — Я что, буду объяснять им… Он задыхается, чувствуя как путаются мысли. Мешаются в один комок мысли о Боге, раке, трансгендерности, смерти, маме, и все это мешает ему дышать. Как тараканы в легких. Тайлер выбегает из кабинета психолога, изо всех сил хуяря дверью об косяк. Он не хочет ничего этого чувствовать, и он зол на себя за то, что думает об этом. Мысли о Боге заворачиваются в замкнутый круг, мысли о семье только ранят. С каждым днем проведенным тут ему все больше и больше хочется убежать, только он не знает, куда. Ему противно свое тело теперь не только из-за талии, узкого подбородка, нежно-припухших губ, но и из-за того, что оно множит в себе болезнь, которая должна убить его. Тайлер, на самом деле, боится умереть. Снова вылезая в окно на первом этаже, он боится, боится, убегая мимо кленовых деревьев, на которых ему мерещится огонь вместо красных листьев. Боится и падая на холодную землю, и до боли давя на глаза. Потому что если Бог есть, то он всезнающ. Разве мог он ошибиться в Тайлере, в том, какова его душа? Разве мог он перепутать тело и душу? Тайлер думает, что вот это — точно богохульство, но, как иначе объяснить то, как он чувствует себя с собой? Ему никогда не было комфортно, он никогда не чувствовал себя полностью беспечным. Всегда было что-то. Но если Бог не мог перепутать, то что тогда это? Он наказывает его так, он пытается смутить его, испытывает его, или, может, Богу и дела до него нет, и он забыл уже обо всем человечестве, как забывают о выброшенных на помойку слепых котятах. Или Бога просто нет. Тайлер пытается дышать глубоко, потому что пока его легкие режет холодный воздух, он может на секунду перестать думать. На секунду, только на миг отпустить. Чтобы снова утонуть в этой панике непонимания и незнания. Чтобы в эту одну секунду, когда он, зажмурившись до сверкающих кругов перед глазами, вдыхает воздух, но не чувствует его на самом деле, когда «он» в его голове снова меняется на «она», и она раскаивается перед Богом, пытаясь вернуть все, чего у нее никогда не было, чтобы именно тогда, будучи готовым решить, что он настолько неправилен, что не заслуживает даже называться тем, кем хочет, услышать негромкий оклик: — Эй, пацан. И нет, это не звучит как глас Божий, это просто заставляет его открыть глаза и вдохнуть. Хотя это, может быть, самое важное из того, что он мог сделать. Открыть глаза, потому что голос знакомый, потому что зовут его, потому что это шанс отвлечься. У забора, нахмурившись, стоит парень в белом халате, все тот же, только теперь Тайлер видит его лицо. Широкие плечи, легкие кудряшки, густые брови, уголки губ опущены вниз, но Тайлер видит, что это беспокойство, а не недовольство, и это странно, глупо греет. — Я Тайлер, — неожиданно бормочет он, вставая и подходя ближе к решетке, почти падая на нее, потому что ноги у него дрожат. — Удобно на земле, Тайлер? — интересуется парень. — Сигареты не будет? — он стучит зубами, застегивая красную олимпийку. — Будет. Тайлер затягивается «лаки страйк» так, будто дым заменяет ему кислород. Его передергивает, к замерзшим, ободранным и мокрым от слюны губам сигарета слегка липнет, и их жжет. — Почему ты ошиваешься постоянно у забора? — спрашивает Тайлер, когда докуривает почти до конца. — Я не ошиваюсь, — говорит парень, — я Джош, — потом достает из пачки еще две сигареты. — Будешь? — спрашивает он, протягивая одну через сетку. Тайлер кивает. — У нас сейчас обеденный перерыв, а курить на территории как бы вообще нельзя, но все просто отходят к забору. Увидел тебя сейчас и решил подойти поближе. Выглядишь ты не лучше трупа. Тайлер кривит губы в подобие улыбки. — Скоро буду, — бормочет он. * Джош возвращается к себе в лабораторию, открывая и закрывая в кармане халата сигаретную пачку. Внутри осталось шесть штук, он их пересчитывает пальцами уже шестой раз. Пацан странный и выглядит плохо. Неудивительно, конечно, с учетом того, что он неизлечимо болен. Но обычно смертельно больные дети — спокойные, а не скрипят зубами, сидя под деревом. Где-то в голове настойчиво вертятся мысли о том, что было бы неплохо узнать, сколько этому Тайлеру все-таки лет. Но Джош морщит нос и идет к столу, чтобы продолжить эксперимент. Который его, правда, не очень интересует. Глаза Джоша то и дело притягиваются к ящику стола, запертому на ключ. Он знает, что там. Небольшой герметичный контейнер. Джош не открывал ящик уже почти полгода. Пять месяцев он не притрагивался к этой конкретной работе, к той единственной, которая на самом деле его интересовала. У Джоша руки чешутся открыть ящик стола, но он знает, что ему нельзя. Если он сделает это, если продолжить работать над этими бактериями здесь, то это может выйти из-под контроля. Конечно, находясь вне организма, они практически неактивны, но… Джош помотал головой, жмурясь. Нельзя. Надо было давно избавиться от этого контейнера, чтобы не соблазнял. — Мистер Дан? Стук в дверь едва слышен, а голос неуверенный и тонкий. К нему никто никогда не входит без стука, но вот Питер, обычно, скорее скребется. — Заходи, — отвечает Джош, морально готовясь к куче вопросов новенького и выкидывая из головы все мысли о том странном парне, которому на вид четырнадцать, о незаконных опытах и прочем, о чем он давно должен был забыть ради своего же блага. В конце концов, ему очень даже неплохо живется. Но видимо в выкидывании мыслей Джош так же плох, как и в выкидывании старых плюшевых игрушек. Образ глаз Тайлера занимает свое место на полке воспоминаний, как его любимая собачка с порванным ухом. * Тайлер чувствует себя странно, когда приходит на следующий день к забору, примерно в то же время, что и вчера. Листья кленов побиты дождем, кора мокрая, темная, и на Тайлере накинута легкая куртка. Он натягивает на голову два капюшона разом, от олимпийки и от куртки, и, подойдя к одному из деревьев, подтягивается на ветке. Идея ебанутая, учитывая, что стволы деревьев от дождя скользят под ногами, а у него регулярные приступы головокружения и тошноты. Впрочем, сегодня он выпил таблетки. Мелкая морось не раздражает, наоборот, тихий ритмичный шум успокаивает, пока он устраивается в развилке поудобнее. Он не уверен, что именно он тут делает. Возможно, просто отдыхает, потому что забор, все-таки, довольно далеко. Возможно, ждет Джоша, чтобы покурить. Возможно, пришел сюда, потому что ему все-таки хотелось что-то написать, правда, эта идея с треском провалилась. Так или иначе, Джош появляется минут двадцать спустя, когда глаза Тайлера от усталости начинают закрываться. Он постоянно чувствует себя особенно измотанным в середине дня, и это отстойно. Тайлер настолько хочет спать, что он даже не замечает Джоша, и вообще близок к тому, чтобы выронить из рук тетрадь. Джош пробегается пальцами по сетке забора, создавая странный ритмичный звук, и Тайлер поднимает голову. Наблюдая за тем, как Тайлер спускается, Джош рвет на мелкие клочки бумажки в кармане куртки — бывшие списки продуктов и проездные билеты. Изначально Джош хотел спросить, сколько ему лет, а в итоге указывает головой на тетрадь в его руке и спрашивает: — Что это? Тайлер немного пялится на тетрадь, потом на Джоша, и говорит: — Что-то, что я не смог сделать. Ничего интересного. Он запихивает ее, сложенную пополам, за пояс. Джош слегка вздергивает брови, не будучи уверенным, что тонкая тетрадка не провалится вниз, потому что ремня на мальчишке нет, а штаны подозрительно свободны. — Над чем вы работаете в этой лаборатории? — спрашивает Тайлер, принимая эстафету отвлеченных разговоров, которых не должно было между ними случиться, и сигарету одновременно. — Разрабатываем вакцины, сыворотки, уникальные средства для защиты растений, — отвечает Джош, морщась. — Это была гримаса недовольства? — уточняет Тайлер, прищурившись. Джош фыркает в ответ, прислоняясь плечом к забору, и, по факту, вторгаясь в его личное пространство, но Джозефа это мало беспокоит. Может, потому, что между ними есть преграда, может, потому что Джош улыбается секундой позже, и его глаза превращаются в маленькие полумесяцы. Он, несомненно, милый. — Раньше я работал не тут, и теперь… сложно привыкнуть к другой… области работы, — выворачивается он. — Ты сюда теперь будешь ходить чисто чтобы сигаретку стрельнуть? — Тут красиво, — Тайлер неопределенно дергает плечом. — И не видно хоспис, — тихо добавляет он. Джош молчит, не уверенный, что ответить. Затягивается. — Сколько тебе лет? — спрашивает он после некоторой паузы. — Шестнадцать, — бормочет Тайлер. Джош наклоняет голову, внимательно изучает его лицо. — Я бы дал десять, — серьезно говорит он. — Из десяти, — неожиданно срывается затем с языка. Наверное, потому, что это так и есть, только подобное не входит в привычки Джоша. И вообще, такие шутки всегда ему самому казались странными и глупыми. Но Тайлер улыбается, впервые за последние месяцы не криво. — Готов поспорить, то, что ты там пишешь, тоже может получить такую оценку, — говорит Джош. Он, может, деликатный, но слишком любопытный. — Ну давай поспорим, — фыркает Тайлер. — Ты проиграешь, я уверен. Джош оживляется. — На что? — деловито спрашивает он, облизывая губы. Тайлер невольно замедляет взгляд на этом движении, отмечая уже почти зажившую ранку от бритья над верхней губой. — Не знаю, на желание, — Тайлер равнодушно дергает плечом. — Окей, — кивает Джош, — читай. Тайлер листает тетрадь, слегка нервно комкая уголки страниц в пальцах, хмурясь и бормоча себе что-то под нос. Джош замечает, какими длинными кажутся его ресницы с такого ракурса. Наконец, он находит что-то, и поднимает на Джоша глаза. — Читай, — подбадривает он его. Тайлер кивает, сглатывает, и закрывает глаза. Он помнит текст наизусть, эти строки стали с ним единым целым, какими бы глупыми они не были. — Пою и не верю себе, богохульство — как раз по мне. Давай, ипокрит, выбирай, яд с моих губ уже перелился через край. Смогу ли я понять тебя?.. Все думают, я не давал никакой обет, а значит, свободен, ничем не удушен. Свободен? Ты первый куплет вообще слушал? Мое собственное тело превратилось в поле боя, и ты, я готов поспорить, такого абсурда ещё не слышал, но я говорил одно слово чаще, чем ты сейчас дышишь. Это было «прости». Прости. И я молил, чтобы меня услышали. Тайлер выдыхает. — Эти стихи эгоистичны, — тихо говорит он. — И глупы. И у меня не получается дописать первый куплет. Джош молчит, разделяя бумажки в карманах на микроскопические кусочки. Поднимает на Тайлера глаза. — Ты проиграл. * Тайлер смотрит на золотые нитки шариков, оставшиеся после празднования дня рождения Рыжего в общей комнате, и думает, что он, блять, полнейший идиот. Конечно, доктор Никсон — психолог, конечно, он оказывал определенное давление, но изначально Тайлер ставил перед собой задачу не поддаваться ему. Конечно же, когда его притащили на день рождения Рыжего, где он висел на шее у отца, смеялся и выглядел счастливее, чем когда бы то ни было, Тайлер сдался. Он прекрасно помнит, как у него самого были такие дни рождения. Подарки, мягкое мерцание лампы, смех родителей, шарики. Запах миндаля, запах счастья и маминых рук. Тайлер скучал по ее рукам, которые раньше могли защитить его от любых демонов. Только с чего он взял, что сейчас все будет по-прежнему? Глупость, начавшаяся с не менее глупых улыбок, которые Тайлер наблюдал вчера на лицах семьи и друзей Рыжего. Может, кто-то и может позволить себе это, но явно не Тайлер, который никуда не вписывается. Разве что в гроб «стандартный». Тайлер и без того не особо свободно чувствует себя, рассказывая о чем-то личном. Еще хуже он себя чувствует, когда ему приходится сидеть и объяснять им, кто он такой. Их глаза впиваются в него, и Тайлер просто чувствует, что не может. Его нервирует их расположение в комнате, его нервирует то, что теперь он не может найти слова, он заранее думает, что они не поймут, но когда руки матери, севшей рядом с ним на кровать, обвивают его за плечи, Тайлеру кажется, что он все может. И у него даже получается что-то объяснять, пока Зак не спрашивает, не глядя ему в глаза: — То есть, ты… транс, — он запинается. — Транс… женщина? — Нет, — тихо отвечает Тайлер, сжимаясь. Он рассказал, что мог, и теперь они начнут задавать вопросы. А это самая пугающая часть. — Транс-мужчина. — И ты, — Зак явно спотыкается на каждом слове, и Тайлеру невозможно грустно. Потому что Зак был ему не просто братом, но почти лучшим другом, кем-то, с кем он мог чувствовать себя комфортно. — Ты хочешь, чтобы мы звали тебя Тайлером, так? Он наконец поднимает на него глаза. Тайлер только успевает кивнуть, разглядывая спокойные карие глаза брата, когда отец, стоящий у двери, вздыхает и произносит: — Но ведь ты была такой прелестной девочкой, зачем все это портить? Я не понимаю, как ты можешь отказываться от самой себя. — Я не отказываюсь, — Тайлер впутывается из маминых объятий. — Наоборот, я пытаюсь принять то, — он нервно сглатывает и прокручивает между пальцев язычок молнии, — кем я являюсь. — Тогда, значит, ты хочешь, — он запинается. — Операцию? Еще одну, — он прочищает горло, — типа, снизу? Тайлер, блять, немного не готов обсуждать это при Мэдисон, которой десять, и Заке. Просто не готов. И вообще не уверен, что хочет это обсуждать. — Я… не знаю, я не уверен, — бормочет он. Операции пугают его, а конкретно эта — может тысячу раз пойти не так, и результат может оказаться вовсе не тем, чего бы он хотел. — Тогда, милый, может быть, это просто такая фаза? — осторожно спрашивает мама. — Нет, — Тайлер отвечает слишком резко и быстро, мотая головой, чтобы подтвердить ясность своих намерений. — Тогда ты будешь девочкой, — качает головой отец. Тайлер медленно вдыхает и выдыхает. — Нет, — говорит он, пытаясь быть спокойным. — Но ты девочка, ты не… не можешь быть девочкой и мальчиком одновременно, есть только два пола, — отец отлипает от косяка, подходя ближе, отчаянно заглядывая ему в лицо. — Я люблю тебя, но, Тэйлор, я не понимаю, я не могу понять. Почему, в конце концов, тебе некомфортно в своем теле, как ты сказала, я не понимаю, — он взмахивает руками, отворачивается от него, снова смотрит пристально. — Потому что… оно не мое, — у Тайлера пересыхает горло. — Мне не нравится оно, оно неправильное. Не мое. — Но оно твое, с рождения, оно дано тебе Богом, я не… Тайлер слышать не может ничего про Бога. Про тело, про непонимание. Тайлер вздрагивает, жмурясь, потому что знает, что хочет плакать. — Раз ты не понимаешь, так не говори со мной, — хрипит он через сжатые зубы. — Ты просто хочешь внимания! — отца срывает на крик. — Это такой период, у вас, подростков, когда думаете, что все знаете, но вы и капли всего дерьма, что есть в жизни, не знаете! Хотите выделиться, быть особенными, хотите… Он прерывается, глубоко дыша. На Тайлера он не смотрит, только в пол. Мэдисон, сжавшись в углу кровати, хлопает глазами, в которых готовы появиться слезы. — Я каждую ночь, пока вы спали, — тихо говорит Тайлер, — молился, чтобы я стал обычной девочкой. Как все. Он чувствует, как подкатывают к горлу рыдания, но переплетает пальцы до боли, сжимая так сильно, что они становятся бело-красными. Как кровь на снегу. — Но какая разница теперь, что я делал, — он смотрит только на свои руки, никуда больше, чувствует, как они дрожат и немеют. — И что ты не понимаешь. Не важно, — его голос ломается, почти срываясь в всхлип, но он вовремя встает и выходит из комнаты. Он запомнил, что когда ходишь, а не бегаешь, они думают, что ты просто немного расстроен и можешь справиться с этим сам, а значит, искать тебя не надо. Но как только дверь закрывается, Тайлер расцепляет пальцы и зажимает рот, чтобы никто ничего не услышал. Он не просто бежит, он спотыкается и падает, стукаясь о стены и совсем не чувствуя этого. Он не знает, чего хочет, заорать или сдохнуть. Впрочем, думает Тайлер, можно совместить. Смысл раньше заключался в том, чтобы делать что-то. Чтобы хотя бы пытаться. Теперь он не может даже этого, потому что создавать музыку или стихи о своей болезни он не желает. Цепляться ему больше не за что, не за кого, семья даже не хочет признавать, что он существует в качестве того, кем он сам себя видит. И он знает, что так и будет продолжаться. До самого конца. Так что он опять бежит. Обычно люди бегут от смерти, а у Тайлера, кажется, что-то сбилось в настройках, и он бежит ей навстречу. Будто у кролика съехали мозги, и он бежит прямиком к гончей собаке. Правда, вместо гончей Тайлер встречает забор. Падает, поскользнувшись на мокрых листьях, сползает ниже. Под ним сыро и холодно, но ему плевать, сил больше не осталось, и он сворачивается клубочком прямо на земле, тихо воя. Слов тоже нет, ничего нет, есть только готовая опустеть оболочка в виде тела Тайлера, которое он так ненавидит. Даже сейчас, просто находясь тут, он опять чувствует себя неправильно. Забор, конечно, якобы, дальняя граница, куда он может убежать, но Тайлер знает, что он тут из-за Джоша. Это глупо, это очень глупо, но никого больше у него нет. Скорее всего, у него и Джоша-то нет. Они ведь просто поговорили еще несколько раз, голос Тайлера каждый раз звучал слишком высоко, и он, вкратце описывая то, как его мама причитает, сказал, что все, что он слышит от нее, это вечное «Тэйлор». Но Джош ничего не сказал. Ничего. Тайлер говорит сам себе, что он просто не заметил. Тайлер слышит звон над своей головой, будто кто-то с силой ударил по решетке. — Тайлер! Он знает, что Джоша там быть не может, но таки отчетливые галлюцинации пугают. Перед глазами от слез все размыто, но Тайлер все-таки прикладывает усилия, и встаёт на колени, несколько раз оскальзываясь. Медленно, дрожа всем телом, он поворачивает голову к источнику звука, и видит Джоша, молчаливого, с серьезным лицом сидящего на корточках по ту сторону забора. Тайлер хватает ртом тяжелый влажный воздух, пытаясь вдохнуть хоть что-нибудь. — Что случилось? — спрашивает Джош, вцепившись пальцами в решетку. Очевидно, сегодня не его день, потому что вряд ли он получит ответ хотя бы на один из своих возгласов. — Тайлер? Тайлер, что с тобой? Глаза у Тайлера покрасневшие по краям, заполненные слезами. Щеки исцарапаны ногтями, и оттого, а ещё от холода, тоже красные. Его трясет и он прислоняется к забору, молчаливо дрожа, и подобрав под себя ноги. — Я, — выдавливает он еле слышно, когда ему кажется, что он все-таки может говорить и не откусить себе язык. — Сказал им. — Что сказал? — Джош, как это ни странно, слышит. Он не знает, какого черта он вообще тут делает, не знает, зачем успокаивает этого мальчишку. Джош только об одном отлично осведомлен: он не может просто так кого-то оставить. Для него это абсолютно неприемлемо, неправильно с любой возможной точки зрения, и именно из-за этого Джош порой попадал в ситуации, которые заканчивались чем-то очень нехорошим. Но плачущий шестнадцатилетний мальчишка, возможно, рождённый девочкой, не может закончиться чем-то плохим, верно? Тайлер вместо ответа мотает головой и ожесточенно кусает губы. Потирая глаза, Джош наблюдает из-под полуприкрытых век, как он сжимается почти в позу эмбриона, как снова готов свалиться на землю, в кучу грязных листьев клёнов и лужи. Так что Джош просовывает пальцы в промежутки в сетке, и зовёт: — Тайлер, посмотри на меня. Пожалуйста. Мне очень нужно увидеть твоё лицо, Тайлер. Он не сразу отрывает голову от колен, Джошу приходится просить ещё несколько раз. — Мне очень нужно посмотреть на это прелестное личико ещё раз, ну же, Тайлер, — шепчет Джош, почти прижимаясь носом к забору. Ему уже плевать на то, что он и сам продрог до костей, что сигареты в кармане халата скорее всего безнадежно испорчены, потому что куртка их не прикрывала, ему на все плевать в данный момент, кроме Тайлера. Который наконец-то поднимает на него глаза, и Джош видит на его губах кровь, почти такого же цвета, как листья, прилипшие к нему. Винно-красный. — Возьми меня за руку, — говорит Джош, подергивая пальцами руки. — Ну, возможно, за руку тут громко сказано, но давай, Тайлер, держись за меня. Его ведь всё ещё трясет, и Джош знает, что мальчишка точно заболеет, если просто вот так продолжит тут сидеть, пока не успокоится сам. И Джош, конечно, не специалист по раковым больным, но ему кажется, что ОРВИ в таком случае не продлевает жизнь. — Давай, — шепчет он, глядя Тайлеру в глаза. Длинные ресницы слиплись от слез и дождя, все его лицо как смешение красного и белого. Кожа чересчур бледная, губы чересчур красные. Джош зачарован, даже не моргает. Тайлер несколько секунд смотрит на руку Джоша, не двигаясь, стуча зубами и то и дело прикрывая глаза, будто будучи готовым провалиться в сон, а затем все-таки поднимает руку и робко касается самыми кончиками пальцев. Джош чувствует, как слегка ослабляется узел подступающей паники где-то под глоткой. — Вот так, да, — шепчет он. — Все хорошо. Пальцы у Тайлера ледяные, тонкие, кожа у ногтей погрызена, заусенцы разодраны до крови. Будто для него не существует других цветов, кроме белого и красного. — Ты замерз, — говорит Джош, переплетая их пальцы. Рука Тайлера безвольно висит в воздухе, удерживаемая только рукой Джоша. — Давай сейчас мы обойдем этот забор, и я отведу тебя обратно? Тайлер дергается и отчаянно мотает головой. — Нет? — Джош тоже качает головой. — Почему? Тайлер не отвечает, трясясь. Джош не знает, что он будет делать, если Тайлер откажется встать и уйти в хоспис, он не имеет ни малейшего понятия. Настырный дождь уже почти насквозь промочил мальчишку, на котором только тонкая белая рубашка и красная олимпийка. — Они будут говорить мне об ангелах, — едва слышно хрипит Тайлер. — О Боге, о том, кем мне надо быть. О том, как мне надо бороться. Что, если я не хочу бороться? Что, если мне больше не за что держаться? — Держись за меня, — шепчет Джош. — И вставай. Потому что мне нужно, чтобы ты рассказал мне тот стих до конца. И еще один, и еще один, и чтобы ты писал не только Богу, но и о чем захочешь. Мне нужно, чтобы ты встал. Тайлер держит его пальцы крепче, когда выпрямляется и смотрит ему в глаза. Он не знает, что происходит сейчас, почему он слушает Джоша, но это тепло, пробуждающееся где-то внутри от его голоса, помогает вспомнить о том, как стоять на двух ногах. Так что он встает, и, цепляясь за сетку забора руками, а за Джоша, как за спасательный круг, взглядом, идет направо. Джош знает, что вход на территорию там. Он идет рядом с Тайлером, проводя пальцами по решетке, терпеливо сдерживая шаг. Когда до входа на территорию остается совсем чуть-чуть, он просит Тайлера подождать его тут. В глазах Тайлера тут же мелькает пусть не отчаянье, но явный страх, и Джош знает, что просто так его не отпустят, так что он быстро убегает, махая рукой и крича, что сейчас вернется. Уже заводя машину, он звонит Питеру, и говорит: — Скажи боссу, что мне срочно нужен отгул, сегодня, — услышав в трубке, как Питер давится то ли воздухом то ли чаем, он добавляет, — будет орать, скажи, что у меня еще половина отпуска осталась, и вообще, я аспирант, мое присутствие особо и не нужно. И сбрасывает. Выехав за территорию, он думает, что точно умом тронулся, но иным образом объяснить его отсутствие на то время, пока он будет отвозить Тайлера в хоспис, было бы невозможно. Тайлер тем временем сидит у забора. Закрыв глаза, и позволив воде стекать по его лицу, за воротник, по всему телу, вызывая слабые мурашки, он не думает ни о чем. Его голова слишком тяжелая и туманная, чтобы думать. Он слишком устал и очень хочет спать. * Тайлеру снится его отец, который кричит на него. Голова Тайлера от этого крика беспощадно раскалывается, будто пронзенная насквозь огнем. На Тайлере будто надета броня, которая трескается с каждым словом отца, которые он, как ни старается, не может разобрать. Он знает, что под этой толщей брони — настоящий он, который отвратителен. От настоящего Тайлера несет гнилью, грязью, кожа настоящего Тайлера покрыта струпьями, рваными ранами, из которых течет гной. Отца выворачивает от этого запаха и от одного вида Тайлера в трескающейся броне. Его рвота мешается с гнилью, вытекающей изо рта и глаз Тайлера. Эта гниль забивает дыхательные пути, не дает ему вдохнуть. Из его ушей вылезают тараканы и вылетают мухи, и Тайлер знает, что это — настоящий он. Он отвратителен, он грязен снаружи и изнутри. И он сам совершил каждый из этих грехов, он сам выбрал это. Отец подходит ближе и достает катушку грубых синих ниток. Он штопает Тайлера, впиваясь толстой иглой в его кожу, пытаясь остановить эту гниль. — А синие они, — говорит отец, скрепляя несколькими стежками его губы, — потому что ты мальчик. Тайлер кричит, но нитки натягиваются, раня его рот, не давая выйти ни крику, ни грязи. * Тайлер предпочитает разглядывать темноту под своими веками, чем свои сны. Периодически из чернильно-черной темнота становится буро-малиновой, и Тайлер чувствует тепло. Он не знает, сколько он так лежит, ни о чем не думая, прежде чем успокаивается и открывает глаза. В его комнате никого, к счастью, нет. И ничего не поменялось, кроме небольшого листочка на тумбочке, где написан телефонный номер и подписано чуть ниже: «Я беспокоюсь. Позвони/напиши мне? Джош». Разглядывая аккуратные печатные буквы, Тайлер раздумывает, не встретил ли Джош его родителей. И если встретил, то что сказал. Мысли об этом настолько настойчиво крутятся у него в голове, что он буквально в ту же секунду хватает трясущимися руками телефон и печатает: Ты видел моих родителей? До него с лёгким опозданием доходит, что это выглядит нелепо и невежливо, и он с силой трёт переносицу, уже представляя себе лицо Джоша, который получает подобное сообщение в десять утра в субботу. Это вообще должно было выглядеть не так. Они с Джошем даже не приятели. Прости. Доброе утро. Это Тайлер

Мне больше нравилось загадочное «ты видел моих родителей?» В духе тех романтических фильмов со странным знакомством, которых мне так не хватает

Мне казалось, наше знакомство было достаточно странным Напечатав это, Тайлер почти облегчённо выдыхает.

Да, но оно не самое романтическое. И да, я видел твоих родителей. Ничего не сказал про курение или про то, что мы были слегка знакомы

Спасибо Тайлер мнется, думая, что ещё спросить. Странно, что в его палате до сих пор нет психолога, даже слишком странно.

И я сказал, что нашел тебя, когда ехал с работы, расстроенно шатающимся под дождем, и что ты просто уснул в машине, переохладившись. Подумал, им не обязательно знать про то, какой ты любитель поморозить и помочить жопу, сидя на земле

Тайлер замирает над этим сообщением, как над новогодним подарком. Конечно, ему всё равно придется поговорить с доктором Никсоном, но если он не знает о нервном срыве, значит, можно все преуменьшить и избавиться от очередного выворачивания его души наизнанку. Ему становится чуть неловко перед Джошем, потому что Тайлер не умеет благодарить, используя сообщения, ему кажется, что он или выбивается из стиля или звучит неискренне. Спасибо, правда, спасибо тебе Тайлер откладывает телефон, кусая губы. Джош говорил ему встать, чтобы он мог прочесть ему еще один свой стих. И он все еще должен ему желание. Между ними будто нависли странные прозрачные нити связи, которые можно было легко порвать, при желании. Для Тайлера было бы достаточно просто не ходить больше к забору и не записывать в телефон номер Джоша. Но ему было жаль просто так расставаться с кем-то, кто впервые услышал его стихи. Кем-то, кто впервые сказал, что они стоят чего-то. А еще он очень хотел бы потрогать волосы Джоша, чтобы проверить, на самом ли деле они такие мягкие, какими кажутся. Его телефон вибрирует, и Тайлер с неприличной торопливостью хватает его.

Я подумал кое о чем. Просто хотел сказать. Ты говорил, что твои стихи эгоистичны, но ведь, кроме тебя, никто не знает, кто ты есть на самом деле. А говорить о том, чего не знаешь — глупо, разве нет? Так почему бы не писать о себе?

Тайлер улыбается телефону, и точно не знает о том, что Джош, сидя за кухонным столом у себя дома, думает о том, что лишь однажды видел его улыбку. И это, на взгляд Дана, огромное упущение. * Джош стоит перед запотевшим зеркалом, покрытым блестками. Такой вид ему нравится намного больше, чем-то, что он обычно видит по утрам. Каждая ночь становится только тяжелее, потому что его разговоры с Тайлером становятся все продолжительнее, и все хуже Джош чувствует себя, когда вспоминает, что это может закончится в любой момент. Прошло уже больше двух недель, как Тайлер написал ему. И каждую свободную секунду Джош хотел бы посвятить тому, чтобы узнать мальчишку ближе. Он плевать хотел на все внешние факторы, Джош чувствует в нем нечто намного большее. Тайлер будто заполняет внутри него какую-то пустоту, которая до того не причиняла дискомфорта, но которая мешалась. Которая будто не давала ему воспринимать какую-то часть мира. Протерев зеркало, Джош смотрит себе в глаза. Кажется, что остатки блесток, которые намазал на зеркало его младший брат, удачно скрывают круги под глазами, но Джош знает, что на самом деле они все еще там. И что он чувствует себя так, будто позволяет Тайлеру с каждым днем умирать. Потому что если говорить о фактах, то так и есть. Джош позволяет ему умереть, не желая бороться за того, кто уже сдался. Но каждый день приходя на работу и садясь за стол, он может думать только о том, что Тайлер этого не заслужил. Не заслужил не только потому, что он так талантлив, мил и молод, но и потому, что он так и не жил тем, кем он хотел бы быть. А Джош мог бы подарить ему эту жизнь. Не какое-то жалкое подобие, не остаток, а, возможно, очень долгую жизнь. Если бы он только открыл тот ящик и сделал что-нибудь. Хотя бы попытался. Вместо этого он смотрит себе в глаза с таким отвращением, которого больше не удостаивается никто в его жизни. И когда телефон тихо пищит, оповещая о новом сообщении, он чувствует себя еще хуже. Это не может быть никто, кроме Тайлера. Ты спрашивал вчера, как мои родители впервые узнали. Джош медленно моргает. Он пожалел об этом вопросе в ту же секунду, как задал его. Тайлер избегет этой темы, а Джош не хочет на него давить, потому что ему, на самом деле, не обязательно знать что-то настолько личное о нем. То есть, знать что-то основное о трансгендерности и возможных проблемах ему, конечно, стоит, но данный конкретный вопрос относится к личной жизни Тайлера, а Джош пока что не ее часть.

Ты спал? Пять утра на минуточку.

Нет, писал

О чем?

Ты хочешь услышать ответ на этот вопрос, или сначала на вчерашний? Джош замирает, слегка раздумывая.

На этот

О тебе. Но показывать я не буду Джош, уже положивший в рот щетку с зубной пастой, роняет ее в раковину. Так вот. Это был баскетбольный матч. С другой школой. Мне всегда нравилось играть в баскетбол, но после того, как я начал носить байндер, стало тяжелее Джош поднимает зубную щетку, не отрывая взгляда от телефона. Процесс умывания интересует его сейчас меньше всего. Я помню, как я стоял на поле, и я чувствовал себя впервые по-настоящему готовым доказать, что я стою чего-то настоящего, материального, знаешь? Не стихов, не музыки, а чего-то…осязаемого. У меня не дрожали ноги, я был готов пойти и выиграть, потому что я знал, что могу. Я был лучшим из всей команды. Но к третьему тайму стало совсем нечем дышать. Было так жарко, что даже остальные пропотели насквозь, а мне было больно дышать. Я мог бы уйти с поля, но доиграл до четвертого тайма, потому что я по жизни упрямый козел, ты не заметил? Джош фыркает. Это он заметил. Уперевшись в то, что ему пора умереть, Тайлер был очень настойчив в этом желании. Он даже пытался просить Джоша достать ему какие-нибудь таблетки, но тот категорично отказал. Дополнительно не в самой приличной форме на него наорав. Я помню, как я услышал свисток судьи, в самом конце, когда я уже знал, что мы выиграли. Мне было так хорошо, я был настолько рад, что я правда смог, что все эти тренировки были не зря, что даже не обращал внимание на то, как резко усилилась боль в груди. И потом я помню только, как подумал, что не должен вырубиться, и все вокруг потемнело. Когда я пришел в себя, в медкабинете кроме родителей были еще несколько девочек из команды, и они смотрели на меня так, будто уже ненавидели. Родители сняли с меня байндер, выкинули его и обезболивающие, посадили под домашний арест. Повели к врачу. А потом вместе с тем, что я трансгендер, они выяснили, что у меня рак Джош ждет несколько минут, пересчитывая выпуклые полоски на зубной щетке. Их там семь и его это бесит, так что он постепенно отдирает одну из них. Тайлер молчит. Когда Джош уже начинает придумывать ответ, телефон резко вибрирует. Я надеялся, что после этого я смогу сделать резкий переход к тому, что сегодня ночью я писал о тебе, чтобы ты охуел и не спрашивал ничего больше об этом матче, потому что это очень неловко, но ты, Джей, все испортил Джош улыбается, покачивая головой. Тайлер чувствует себя рядом с ним все более свободно, и его это радует. Но он точно не ожидал, что про него будут писать стихи.

В какой-то степени ты своего добился

Напечатав это, он быстро заканчивает умываться и, подхватив телефон, отправляется в спальню. Кошка, разумеется, уже разлеглась на его рубашке. — Мохнатое чудовище, — бормочет Джош, ласково гладя ее по темной голове и вытаскивая предмет своего гардероба из-под тяжёлой тушки.

Ты понимаешь, что теперь я буду думать только о том, что ты мог написать?

Тайлер отвечает почти незамедлительно. Прекрасно понимаю (:

Ты изверг. Надеюсь, ты не воспеваешь там то, как за мной ухлестывала та секретарша? Я помню, ты грозился

Нет, твои похождения с секретаршей за кофе для босса останутся строго между нами От одной мысли об этой секретарше Джоша до сих пор слегка передёргивает. Девушка была хоть и милой, но жуткой. Уйдут вместе со мной в могилу, так сказать. А вот строки о том, что я думаю о твоем лице, останутся Джош читает это сообщение и медленно краснеет. Он чувствует себя полным, абсолютнейшим идиотом, когда улыбается, прикрывая рот рукой. Кошка трётся о его штаны, мурлыча, но количество мехового нароста на его одежде Джоша сейчас не волнует. Тайлер написал про него. Джош ни разу не видел Тайлера вживую с того момента, как отвез его в хоспис на машине. Джозеф сказал, окно на первом этаже, через которое он обычно вылезал, заперли. Так что в какой-то момент Джош ему звонил, и он до сих пор помнит, как Тайлер тихо выдохнул в трубку, и сказал, что совсем забыл, как звучал его голос. Джош никогда не мог подумать, что что-то в нем может кого-то вдохновлять на творчество. Позавтракав и доехав до работы сквозь туманное утро, Джош привычно облачается в халат и уже почти готов к тому, чтобы начать привычный день, когда ему приходит смс. Не от Тайлера. «Собрание в зале совещаний сегодня в десять» Джош закатывает глаза. Это мистер Шнейман, директор их лаборатории. Приезжает редко, но если такое случается, никогда не оставляет без внимания любой недочет. Однако, где-то в глубине души он Джоша все-таки восхищает. К десяти часам он подходит к залу совещаний. Внутри собрались уже почти все, и никто не знает, что именно вот-вот произойдет. Но Джоша это не особо волнует, скорее всего, какая-нибудь очередная муть о сотрудничестве с новой компанией, которую он, как и половина присутствующих, пропускает мимо ушей. «Леопард», как мистера Шнеймана за глаза называют некоторые дамочки в бухгалтерии, появляется как всегда неожиданно, стремительно, и ровно в назначенное время. Дверь хлопает, закрываясь за ним. Волосы у него, кажется, отросли ещё больше, и заделаны в аккуратный низкий хвост.  — Итак, дамы и господа, — произносит он, невозмутимо проходя к своему креслу. — Все вы знаете, что уже послезавтра день благодарения. И, надеюсь, большинство из вас знает, что в ближайшем к нам здании находится детский хоспис. Джош не давится кофе, но близок к тому. — Наша компания внесла туда определенную сумму пожертвований, но мне хотелось бы, чтобы мы лично поучаствовали в судьбе детей. Так что мне нужны несколько добровольцев, которые организуют для самых маленьких кукольный театр и… Его взгляд падает на Джоша, который с неприлично приоткрытым ртом хлопает глазами. — Джошуа, — обращается он у нему. — Помню, ты играл на барабанах. Хорошо получается? — Нормально, — отвечает Джош, отставляя чашку с кофе, потому что руки начинает потряхивать. — Значит, поедешь с нами. Барабанную установку тебе довезут. Судьба не должна так работать, думает Джош. Просто не должна. Он, в конце концов, законопослушный гражданин. Ну, стащил немного бактерий, над которыми запретили любые опыты. Это было в порыве эмоций, но он же не дурак, он не собирался ничего с ними делать. Пока не встретил Тайлера. Изначально, будучи аспирантом в крупной лаборатории по разработке новых лекарственных препаратов, он был жутко взволнован, когда им привезли неизвестный до этого вид бактерий из ледников. Не менее взволнован он был, когда первый додумался использовать их свойство менять генетический код на раковых клетках. Он ликовал, думая, что возможно, почти изобрел лекарство от одной из самых страшных болезней, он был так горд и так счастлив. А потом что-то случилось, и работу над этим бактериями запретили. Ходили слухи, что выяснилось об их негативном влиянии именно на человека. Но Джош просто не понимал, почему они все так просто отступаются, ведь, возможно, есть способ свести негативную реакцию к минимуму или убрать вовсе, если только разобраться подробнее. Но начальство предпочло уничтожить все остатки бактерий, а взбунтовавшегося на этот счёт Дана — уволить. Просто и со вкусом. Не учитывая, что Джош был тем ещё идиотом. И теперь, если он снова увидит Тайлера вживую… Джош, блять, не знал, что ему делать с этим странным чувством в животе и даже когда они просто переписывались. Он бы соврал, если бы сказал, что это были пресловутые бабочки, это было что-то намного большее. Тайлера не хотелось просто целовать, его хотелось спрятать, защитить от него самого. Джош прекрасно сознавал, что это глупо, неправильно, но ничего не мог поделать. Абсолютно ничего. Даже сейчас, одновременно ужасаясь, он все равно не мог не улыбаться. Он увидит Тайлера. Ещё раз. С его карими огромными глазами и припухлыми губами, с его очаровательными зубками и нескладными, неловкими, но такими милыми движениями рук. Боже блять, Джош свихнулся. * Резкая вибрация телефона заставляет Тайлера подскочить на кровати, но, к счастью, маникюр Мэдисон не смазался. Зак хихикает. — Это опять твой Джоши? — ехидно спрашивает он. — Не мой, это во-первых, — говорит Тайлер, убирая кисточку во флакончик с лаком. — И… Он смотрит на сообщение.  — Ну, и да, это он. Почти неделю назад Зак умудрился приехать в хоспис без родителей, один. Он долго разговаривал с Тайлером, не пытаясь говорить ему что-то о том, насколько он не прав по поводу своего пола, или что все это скоро пройдет. Зак умел слушать, и Тайлер ценил это. И ещё больше он ценил то, что позже он привез и Мэдисон, все так же без родителей. Семья все-таки была для него важна, как бы он не упирался. Единственным упущением Тайлера было то, что он выложил Заку заодно и все про Джоша. А тот не придумал ничего лучше, как спросить, не втрескался ли случайно в него Тайлер. Зак, конечно, всегда был умным парнем, но раньше Тайлер за ним такой дедукции не замечал. — Ты ещё не прочитал ему свои стихи? — интересуется Зак, облизывая леденец. — Последние. — Нет, — бурчит Тайлер, пряча глаза. Последний его стих целиком посвящен Джошу, а один до этого — неясно его упоминает и цитирует несколько его фраз, и это смущает. Тайлеру теперь есть о чем писать, только он совсем не уверен, что рад этому. Джош кажется ему произведением искусства. Недооценённым, судя по тому, что девушки у него до сих пор нет. Джош слушает его, успокаивал его под ледяным дождем, до сих пор всегда готов успокоить, и Тайлер просто не понимает, чем заслужил такое отношение. Для него не ясно, где у Джоша проведены границы между просто симпатией и влюбленностью, потому Тайлера то бросает в жар от мысли о том, что, может быть, он тоже нравится Джошу, то в холод от мысли о том, что он мог все неверно понять. Обычно это чередование температур заканчивается тем, что Тайлер вспоминает, что он все равно умрет. Особо легче не становится, но, хотя бы не так страшно. В любом случае, Тайлер считает глупостью говорить что-такое по телефону. Он вообще не считает нужным говорить об этом чувстве Джошу. Это принесет им обоим только больше боли, потому что Тайлеру с каждым днём становится хуже. Врачи это тоже видят, только ему, конечно же, не говорят. Но Тайлер и сам чувствует. Боль становится сильнее. Кости будто постоянно жжёт изнутри, лимфоузлы опухают, голова кружится на каждом шагу. Он пишет Джошу, не в смс, а в стихе, что он стал «всем его творчеством» и «заменою глаз, ушей и костей». Джош говорит ему о том, как он видит этот мир. Рассказывает о своих мечтах. Джош говорит о своем детстве, говорит о том, как не был уверен, доживет ли до семнадцати. О том, как дожил. И, что не менее важно, он выслушивает Тайлера. Выслушивает не просто для того, чтобы кивнуть и произнести «да, а вот я…» Так что не удивительно, что Тайлер чувствует, как его сердце делает кувырок с уходом в пятки, когда читает сообщение.

Какие планы на послезавтра?

Есть индейку на обед и скучать? — Что он пишет? — любопытничает Мэдисон, шевеля пальчиками. — Ничего особенного, — отвечает Тайлер, почти возвращаясь к ее ногтям.

Торжественно объявляю, что ваш скучный день благодарения будет разрушен мною лично. Наша компания едет к вам с благотворительной акцией, и я там буду

Тайлер к хуям роняет бутылочку с золотистым лаком на картонку, куда он его предусмотрительно поставил. Ты серьезно? У него руки трясутся, пока он набирает жалкие два слова.  — Тай, ты чего? — обеспокоенно спрашивает Зак. Тайлер с трудом сглатывает, чувствуя, будто ему в горло насыпали песка. Мысли путаются, пока он пытается охватить все возможные варианты развития событий.  — Он приедет, — тихо шепчет Тайлер.  — Зачем? — слегка нахмурившись, спрашивает Зак. Тайлер игнорирует этот вопрос, потому что его телефон снова вибрирует.

Абсолютно серьезно. Послезавтра часам к десяти. Я намерен уговорить тебя прочитать мне те стихи

О тебе?

Именно

Тайлер жмурится, кусая внутреннюю сторону щеки. Все эти чувства походят на насмешку судьбы. И Тайлер хочет насладиться этой насмешкой, пока может. Так что он выкидывает из головы все мысли о том, как скоро закончится его жизнь, и думает о Джоше. Который хочет слушать его стихи. Который искренне смеялся, когда Тайлер несмешно шутил. Который, кажется, иногда начисто забывал, в каком теле Тайлер был рождён. Который все-таки оказался ещё ближе, ещё раз. * Хоспис всего лишь трехэтажный, из красного кирпича. Окна убраны светло-бежевыми занавесками, и Джош уже на подъезде видит в них любопытные лица мелких детей. Они почти все улыбаются, и быстро исчезают из виду. Зайдя в холл, Джош понимает, куда именно. Внизу столпилось минимум с десяток детей, видимо, самых любопытных и смелых. Остальные укрылись под лестницей и на ней. Увидев барабанную установку, все они вразнобой выдыхают от восхищения, и Джош их прекрасно понимает. Знали бы они ещё, сколько он ее собирал. И сколько будет разбирать. Но мысли о тягомотном процессе сборки барабанов испаряются, как только Джош видит на лестнице Тайлера. С их последней встречи, он, кажется, исхудал ещё больше. Красная футболка с надписью «Trust me, I’m a Dr.» заставляет Джоша невольно улыбнуться. Он наблюдает только за тем, как Тайлер спускается, пока директор хосписа здоровается с мистером Шнейманом. Тайлер улыбается ему, и Джош не может сдержать ответной улыбки, глядя на то, как бледные щеки Тайлера покрываются слабым розовым румянцем, будто по его коже скользнули рассветные лучи, да там и задержались. Джош думает, что это зрелище — лучшее из того, что он мог увидеть сегодня. Возможно, он не прав. День ведь еще даже не приблизился к концу. В столовой, куда они переместились чуть позже, Джошу не удается заговорить с Тайлером. Они сидят за разными столами, и ему приходится выворачивать шею, чтобы увидеть Джозефа. Рядом с ним сидит темноволосый парень, очевидно, брат, который то и дело, поглядывая в сторону Джоша, что-то шепчет Тайлеру. В ответ он неизменно хихикает и слегка толкает его в плечо. Маленькая девочка по другую сторону от Тайлера подпрыгивает, накручивая на палец светлые волосы. Они все чем-то неуловимо похожи. Джош помнит, что Тайлер говорил ему, что отношения с младшими у него наладились, но не ожидал, что они будут знать о нем. С другой стороны, думает он, это даже мило. Наверное, это показывает, что они друзья. Точно показывает, что Тайлер думает о нем, а это Джош высоко ценит. — Ты конкретно попал, — шипит Зак Тайлеру на ухо, улыбаясь. Тайлер отмахивается, чувствуя, как снова краснеет. Шутки про Джоша начались буквально как только Тайлер рассказал брату, что он приедет. Впрочем, Зак всегда таким был, и Тайлер рад видеть, что его отношение к нему мало поменялось. Где-то на краю сознания проскальзывает мысль о том, чего на самом деле Заку стоило перестроиться в общении с ним. В любом случае, справляется он с этим просто превосходно. В отличие от родителей Тайлера. Но эти мысли быстро исчезают, как только Тайлер снова ловит взгляд Джоша. Теплые карие глаза лучатся вниманием, теплотой, и Тайлеру даже странно думать о том, почему он смотрит на него так. После обеда начинаются кукольные представления для самых маленьких. Тайлер быстро договаривается с Заком, что тот отведет Мэдисон тоже посмотреть, а сам, отделившись от основной массы, так же, как и Джош, выскальзывает в холл. Сегодня на Джоше нет белого халата, вместо него темно-синяя, аккуратно застегнутая рубашка и черные штаны. Тайлер рассматривает немного его спину и завивающиеся в кудряшки на затылке волосы, а потом все-таки окликает. — Тай, — сокращенное имя Джозефа соскальзывает у него с губ так легко, и вызывает чувство распирающей изнутри радости. — Что это? — Тайлер кивает на непонятную кучу коробок и кофров, стоящих у стены. — Барабаны, — отвечает Джош, кинув на них мимолетный взгляд. — Надо было пошутить про мою девушку, — добавляет он. — Ты будешь играть, — Тайлер произносит это как утверждение, облизывая пересохшие губы. Джош прищуривается и с удовольствием наблюдает, как по лицу Тайлера снова расползается улыбка. Джош выступает вечером. Уже почти стемнело, прошли какие-то спектакли, некоторые дети слишком устали и потому разошлись по комнатам. Большинство, однако, все же отправляется в актовый зал. На сцене пока полутемно, но Тайлер видит Джоша, что-то поправляющего на установке. Еще пару часов назад он ретировался от него со словами, что если останется, не успеет ее ни собрать, ни настроить. Тайлер знает о барабанах настолько мало, насколько это вообще возможно, но Джош, сидящий за ними, его очаровывает. Он переоделся из рубашки в футболку, и внезапно Тайлер обнаруживает у него на руке набросок татуировки. С его места видно плохо, но яркие пятна желтого, рыжего, переходящего в почти черный и затем в фиолетовый вполне различимы. Остальная часть руки еще не забита, и Тайлер почти ощущает потребность увидеть ее целиком. Через некоторое время на сцене загорается приятный, не режущий глаза свет, и Джош встает из-за барабанов, подхватывая микрофон. Рядом с ним на сцену выходит директор хосписа. Привычная речь, которой она приветствует всех собравшихся и объясняет, что сейчас будет происходить, Тайлера мало интересует. Сам Джош, однако, только молчаливо улыбается, сжимая микрофон и тихо отстукивая пальцами ритм. Вернувшись обратно за барабаны, он проводит рукой по волосам. Тайлер отсюда может чувствовать, как он нервничает. Для Джоша первый удар не самый страшный, он, скорее, приносит облегчение. Потому что после него можно погрузиться в музыку, не обращая внимания на окружающих. Потому что после него Джош редко делает ошибки, в отличие от обычной жизни. Джош играет, закрыв глаза, и Тайлер может только смотреть, не отрываясь, на его руки, мышцы на которых сокращаются, на то, как он слегка подпрыгивает и пританцовывает, прокручивая одну палочку в руке, все так же почти не открывая глаз. Фоновая электронная музыка теряется на фоне звучания барабанов, и пока Джош не открывает глаза, заканчивая, Тайлеру кажется, что он не дышит. Глядя на него, Тайлер думает только о том, что все бы отдал, чтобы подняться с ним на одну сцену когда-нибудь. То, кем Джош является, определяет всего его, все его движения, действия, и его игру тоже. Джош ей отдается, одновременно ударяя с запалом, но нежно, создавая мелодию, которая поглощает тебя с головой не смыслом, но ритмом, энергичностью, живостью. Он встает из-за установки, и выйдя поближе к центру сцены, говорит: — Я хотел бы пригласить одного из вас сюда. Чтобы научить кое-чему, как думаете, вам нравится? Дети вопят «да» с такой энергией, что Джош даже чуть отшатывается, неловко смеясь. — Вау, ребята, жаль, что я могу выбрать только кого-то одного. Тайлер, кажется, начинает догадываться, куда это идет. Джош прохаживается по сцене, оглядывая зал, периодически скользя глазами по Тайлеру. Зак, сидящий рядом, но о существовании которого Тайлер совершенно забыл, наклоняется к его уху и шепчет: — Если он выберет не тебя, даже я расстроюсь. Тайлер вздрагивает, когда одновременно с этим слышит голос Джоша. — Я, пожалуй, выбрал. И да, он смотрит на Тайлера. Кусая изнутри губы, подергивая пальцами, он смотрит на Тайлера, и говорит: — Тебя, пацан, — Тайлер чувствует как сильно бьётся сердце, одновременно от радости и страха. Он до дрожи в ногах боится сейчас услышать поправку от кого-то из персонала, что он не «пацан», но при этом не может отвлечься на это достаточно сильно, чтобы перестать думать о том, как потрясающе выглядит Джош за барабанами, каким увлечённым и счастливым он кажется. Джош осматривает его тощую фигурку, встающую с места. Он не уверен, какой магической силой штаны все еще задерживаются на его бедрах, или почему ни у кого больше это не вызывает беспокойства. Когда Тайлер оказывается рядом, он цепляет пальцами его запястье, не позволяя себе полностью взять его за руку, но не в силах отказать себе хотя бы в таком контакте. Отведя Тайлера к барабанам, он усаживает его и вручает палочки. — Никогда раньше не играл? — тихо интересуется он. — Нет, — Джош берет еще один комплект палочек, и говорит. — Тогда смотри. Он показывает Тайлеру по очереди на разные барабаны, не углубляясь, впрочем, в различия тарелок, объясняет ему как держать палочки. — Теперь давай попробуем сыграть, — говорит Джош. — Давай, освойся, сделай пару ударов куда хочешь, как хочешь. Тайлер играет нечто среднее между дробью одиночными ударами и чем-то непонятным. Джош смотрит на его восхищённое лицо, и не может сдержать тихого смеха. Тайлер выглядит как ребенок, который дорвался до конфет, не иначе. — Теперь давай я покажу кое-что, а ты попробуешь повторить. Смотри, сначала один удар правой рукой сюда, — он старается не грузить его терминами, хотя так и тянет вместо абстрактного сюда сказать нормальное название. — Потом два левой сюда, один правой сюда, а другой, без перерыва, сюда, и один раз левой по тарелке. Не торопись. Тайлер справляется неплохо, но его руки слишком напряжены, слишком сильно их сжимают, так что когда он пытается повторить, получается с каждым разом только больше ошибок. Джош аккуратно берет его за запястье, наклоняясь ближе. — Расслабь руку и перехвати палочку вот так, — он немного переставляет его пальцы. Тайлер неровно выдыхает, глядя на то, как Джош сжимает его руки. — Расслабься, — повторяет Джош. Для него сейчас не существует зала, зрителей, для него есть только Тайлер, сидящий за его барабанами. Спустя ещё несколько попыток у Тайлера получается. Пусть и медленно, но с чистым звуком. Джош выпрямляясь, делает полшага назад и начинает хлопать. Зал медленно подхватывает его аплодисменты, и Тайлер неловко трёт глаза. Отложив палочки, он встаёт, поворачиваясь к Джошу и разглядывая его счастливую улыбку, то, как он щурится и как собираются морщинки в уголках его глаз. — Золотые руки, — тихо говорит Джош, аккуратно беря ладонь Тайлера. Помедлив секунду, он чуть наклоняется и мимолётно целует внутреннюю сторону его запястья. Скорее всего, больше половины зала этого не видели, из-за того, как они стояли, но Тайлер все видел и чувствовал. И он на тысячу процентов уверен, что он сейчас покраснел. И на тысячу процентов не уверен, какого хуя Джош делает. Потому что, если так выглядит их дружба, то Тайлер сойдёт с ума быстрее, чем умрет. Тайлер чувствовал, как его сердце медленно открывалось и ломалось, когда губы Джоша касались его кожи. Будто одно прикосновение, такое быстрое, мимолётное, один взгляд из-под ресниц смог пошатнуть все внутри него еще раз, построить из пустоты, которая поселилась там вместе с раком, глупое, отчаянное желание жить, чтобы дальше ощущать это дыхание на своей коже. Джошу плевать на то, кем он был рождён, где он был рождён, какие грехи он уже совершил, а какие ему только предстоят. Джош рассматривает его здесь и сейчас, и Джош видит что-то, чего не видит сам Тайлер, только не может рассказать об этом. Ему не хватает слов человеческого языка, да и не очень он умеет с ними обращаться, так что он смотрит Тайлеру в глаза и целует его запястья. Тайлер знает, что его погубит нехватка времени, когда ждёт Джоша в холле. Тайлер уверен, что-то, что он собирается сделать, это несусветная глупость, и даже надеется где-то, что ничего не получится. Но когда Джош выходит, и Тайлер спрашивает, есть ли у него время пройтись с ним снаружи, ответ положительный. Значит, скоро он получит что-то отрицательное, думает Тайлер, сглатывая вязкую слюну со слабым привкусом железа. Не один Джош кусает губы от нервов. Снаружи холодно, и Джош заставляет его надеть куртку. Ветер все равно жжёт лицо, будто пытаясь сорвать с Тайлера маску, которую он так старательно на себя напялил. Джош смотрит на его профиль, на нос и нахмуренные брови, а Тайлер смотрит себе под ноги, наступая на уже прибитые к земле, кое-где перегнившие кленовые листья. Ему страшно смотреть на Джоша. Он знает, что рано или поздно он уйдет. Или уйдет Тайлер, а Джошу останется только строчить сообщения в ничейный телефон, и хорошо, если Зак сможет позвонить ему и сказать, что все кончилось. Джош тоже все это знает. Только он сам никуда уходить не собирается, он не может. Тайлер об этом не знает, но Джош совсем не хочет возвращаться к своему прежнему существованию, которое мало чем отличалось от его депрессии. Раньше Джош просыпался и не смотрел на себя в зеркало. Он умывался, причёсывался, не протирая запотевшее зеркало, уходил из квартиры, избегая каждый раз витрины магазина у парковки. Джош функционировал, сидя по ночам на кровати и думая о том, что он где-то конкретно облажался. Что где-то все пошло не так. Джош хотел бы бросить все это, хотел бы начать работать над своей игрой более усердно, но он не знал, зачем. Он и сейчас все ещё порой забывает, зачем, но разговоры с Тайлером о смысле, который так сложно найти, неизменно возвращают в него это знание. Чувство знания. Он играет ради того, что может понять только он, ради того, чтобы выбить из себя неуверенность и страх в прямом смысле. Тайлер невольно напомнил ему о том, что жизнь не обязана заканчиваться чредой «работа-дом», а даже если так всё и обстоит, человек все ещё способен на мысль. Это его и убивает и спасает. Тайлер напомнил ему о том, как думать о чем-то большем, и это помогает жить, а не выживать. И Джош не собирается оставлять его. Так что когда Тайлер открывает рот, Джош берет его руку и говорит:  — Я не знаю ещё, о чем ты, но хотел сказать, что ты… — он замолкает на секунду, пытаясь обернуть мысли в наиболее адекватную и красивую упаковку из слов, — ты не умрёшь. Джош не знает, что заставило его сказать это именно сейчас. Почему именно посреди наступающей ночи, в кленовом саду он решил, что не даст Тайлеру умереть. Может, это из-за того, как выглядел в тот вечер Тайлер: разбитый, уже почти готовый сдаться, собирающийся сказать ему что-то, чего он боялся. Может, потому что кожа Тайлера под его пальцами такая мягкая, может, потому, что Тайлер улыбался ему сегодня или потому, что он видит во всем этом прощание, и не хочет прощаться. Так или иначе, но он говорит это.  — Нет, я умру, — тихо говорит Тайлер, останавливаясь и глядя на их руки. — Мне становится хуже.  — Это не важно, — бормочет Джош. — Если ты продержишься ещё немного, я… Я сделаю лекарство. Тайлер молчит, очевидно, не веря ему.  — Я сделаю, — горячо говорит Джош, касаясь покрасневшей от холода щеки Тайлера, чтобы он посмотрел на него. — У меня есть… Раньше я работал в другом месте, я говорил. Нам привезли бактерии, и они… Не суть важно, что они делают, но я могу использовать их, чтобы создать лекарство. Я уже начинал работать с ними, так что это не должно занять слишком много времени. Тайлер все ещё молчит, глядя на него. Потом осторожно поднимает руку и накрывает ею ладонь Джоша, жмурясь.  — Мне кажется, я тебя люблю. Сердце Джоша могло бы остановиться на секунду, но вместо него останавливается все остальное: язык, дыхание, мысли.  — Кажется? — наконец шепотом спрашивает он. Они стоят посреди кленового сада, холодный ветер усиливается, и с неба, кажется, готов посыпаться то ли снег, то ли дождь. Ни одного из них это не волнует. — Я никого раньше не любил, — говорит Тайлер, открывая глаза. — Я хотел попросить тебя… У меня нет времени притворяться, что мне плевать. Так что если ты хочешь, то лучше уйди сейчас. — Я никуда не уйду, — тихо, но твердо отвечает Джош, соскальзывая пальцами на шею Тайлера, гладя тёплую кожу под воротником куртки. — Я точно знаю, что люблю тебя, — произносит он. — Может, это глупо, — продолжает Джош, видя, как шире распахиваются глаза Тайлера, — но мне настолько комфортно рядом с тобой, что я мог бы провести так всю жизнь. Тайлер не рассматривал подобный исход дела от слова совсем. Больше всего он сейчас чувствует растерянность и что-то невообразимо тёплое внутри, расползающиеся от прикосновений и взглядов Джоша. Он не слишком верит в это странное лекарство, но если его любят в ответ, это значит, что он имеет шанс на счастье, хотя бы на время. — Почему? — бормочет Тайлер. — Потому что ты… — Джош почти задыхается от эмоций. Их слишком много, и слишком мало слов в его голове, которые могли бы помочь. — Ты лучшее, что я встречал. Разговаривая с тобой я помню, что смысл есть, я знаю, что я могу что-то. И… Он поднимает на Тайлера глаза. — Могу я тебя поцеловать? Когда Джош прикасается к его губам, Тайлер забывает о том, что мир вокруг темный, что он постепенно замерзает и замораживает самого Тайлера. Джош целует его так, будто сгорает, будто он обязан передать этот огонь кому-то ещё. Тайлер не знает, что будет потом, после этого поцелуя, потому что он потерян в холодном ветре, замёрз насмерть изнутри от мелких, колючих снежинок, которые падают на него, но он чувствует горячие, колючие губы Джоша, чувствует его дыхание и знает, что сейчас он счастлив. То, что фоном он чувствует нарастающую в груди, абсолютно не метафорическую боль, совсем не важно. Ну, то есть, так Тайлер думает, пока он все ещё целует Джоша, улыбается ему, касается, наконец-то, его волос. А вот когда они уже возвращаются в хоспис, и Тайлера на лестнице начинает мутить от боли, это уже не кажется таким пустяком. Но даже соскальзывая по стенке и из последних сил держась за Джоша, он все ещё думает, что этот день все равно лучший из всех за последние три месяца точно. * Джош, мягко говоря, пиздец как не воодушевлен перспективой оставить Тайлера просто так и уехать вместе со всеми. И это мягко говоря. Но он не знает, есть ли у него вообще другой вариант. Очевидно, медсестра наблюдает за его лицом, которое, как всегда, отражает все эмоции, и потому Джош слышит ее тихий голос: — Если родственники Тайлера не будут против, думаю, вы сможете посидеть с ними у него в комнате. — Родственники? — поднимает голову Джош. — Его брат и сестра. Джош выдыхает. Наверное, Зак не будет против. Он надеется на это. Пока что он идёт рядом с каталкой, на которой слегка покачивается бессознательное тело Тайлера. Врач сказал, что это потому, что ему вовремя не поменяли обезболивающее на более сильное. Джош, если честно, боится представить, какой должна быть боль, чтобы потерять сознание. Тайлера довозят до его комнаты, где у дверей их уже встречают бледный Зак и растерянная Мэдди. Аккуратно положив Тайлера на кровать, персонал, предварительно напомнив о возможности если что, сразу звать их, деликатно удалился. Джош с трудом оторвал взгляд от Тайлера, и посмотрел на его брата. — Можно я… Останусь тут? — негромко спрашивает Джош. Зак чем-то похож на Тайлера, но при этом кажется совсем другим. — На ночь? — уточняет он, с некой надеждой в голосе. — Ну, если ты не против, то могу и на ночь, — недоуменно нахмурившись отвечает Джош. — Я не против, — торопливо говорит Зак, сжимая плечо Мэдисон. — Что с Тайлером? — девочка тихо тянет Зака за рукав. — Он… Ему стало нехорошо и теперь ему надо поспать, долго поспать. Мы не сможем тут остаться на ночь, родители не разрешают, — он снова поворачивается к Джошу. — А я не хотел бы, чтобы он пришел в себя снова в одиночестве. — Окей, — кивает Джош, садясь на стул у стены. Мэдисон забирается на край постели Тайлера и внимательно его рассматривает. Взгляд Зака то и дело мечется между Тайлером и настенными часами. Понаблюдав за ним ещё минут десять, Джош произносит: — Почему ваши родители вообще все ещё не приехали? Ему ведь стало плохо, — кивает он на Тайлера, — разве им не должны были сказать? — Я сказал, что сам позвоню, — равнодушно говорит Зак, глядя на Тайлера. — И не позвонил. Потому что нечего им тут делать. Не сейчас. Спустя несколько минут молчания, пока Мэдисон поправляет на Тайлере одеяло, Зак переводит задумчивый взгляд на Дана, и спрашивает: — Сколько тебе лет? Джош невольно напрягается, прекрасно различая во взгляде Зака подозрение. — Двадцать три, — осторожно произносит он. Для самого Джоша разница между ним и Тайлером кажется небольшой. Он часто забывает, сколько Тайлеру на самом деле лет, потому что для шестнадцатилетнего он подозрительно умён и остёр на язык. Но он сознаёт, что для кого-то их взаимоотношения могут выглядеть странно. — И… — Зак медлит. — Что вы там делали, снаружи? — Гуляли, — Джош начинает чувствовать себя очень неуютно. — Разговаривали. — И о чем? — интересуется младший Джозеф. Джош нервно вздыхает и принимается дергать ногой. — Он сказал тебе, что ты ему нравишься? — с искренним любопытством спрашивает Мэдисон и тут же хлопает себя по губам ладонью и ойкает. Ну что ж, теперь Джош хотя бы в курсе, что они знают. — Сказал, — говорит Джош, рассматривая удручённое и заинтересованное в то же время лицо Зака. Ситуация становится все более неловкой. — Тебя это, типа, вообще не напрягает? Зак пожимает плечами. — А что я должен ему сказать? Фу, двадцать три, да как ты можешь? Не сорок и ладно, тем более, что до этого вы общались только сообщениями. — Но сейчас-то я тут сижу. — Вообще, — медленно говорит Зак, — я не думал, что это будет взаимно. — А оно взаимно, — ехидно произносит Джош. Зак несколько секунд смотрит на него, а потом со вздохом сползает по спинке стула вниз. — Ну ты же не будешь его, не знаю, — он косится на Мэдисон, а Джош фыркает. — Не буду, я не придурок. — Ну вот и хорошо, — неожиданно спокойно говорит Зак. Около десяти часов они начинают собираться, чтобы успеть на последний автобус до города. Зак диктует ему свой номер и просит написать, когда Тайлер придет в себя. Джош, покивав, прощается с ними, и, оставшись, наконец, в полной тишине и покое, смотрит на Тайлера, подойдя ближе к кровати.  — Идиот, — бормочет он, осторожно проводя пальцами по его скулам. — Просыпайся поскорее, ладно? Пододвинув стул к прикроватной тумбочке, он подпирает голову рукой и готовится сидеть так всю ночь. Но от нескончаемого потока мыслей, страхов и предположений о том, что будет дальше, его спасает усталость, которая быстро спихивает его в объятия Морфея, хотя хочет Джош, скорее, в объятия Тайлера. Ночь скользит мимо них обоих незамеченной, и когда с утра Тайлер слышит рядом с собой тихое сопение, сперва он вообще не понимает, что происходит. По привычке не открывая сразу глаза, он прислушивается тщательнее. Сопение изредка прерывается слабым всхрапыванием. Вокруг него мягко и тепло, по подоконнику снаружи стучит дождь. Тайлер медленно осознает все, что было вчера. Поцелуй в запястье, который позднее сменился поцелуем в губы. Одно это воспоминание заставляет Тайлера быстро распахнуть глаза. Чтобы в ту же секунду чихнуть. Джош подскакивает на стуле, и Тайлер переводит взгляд на него. Сонный, растрёпанный, с отпечатком пуговиц рубашки на лице, он выглядит таким милым, что Тайлер опять не может сдержать улыбки. Ему и не хочется. Джош его поцеловал и сказал, что не оставит. Для Тайлера на данный момент этого достаточно, чтобы быть абсолютно счастливым. — И что ты тут делаешь? — тихо спрашивает он, обнаружив, что горло у него побаливает. — Сижу, — часто моргая, говорит Джош. — А по-моему, спишь, — лукаво улыбается Тайлер. — Я совмещаю. Джош поправляет рубашку, накинутую поверх футболки, и потягивается. Тайлер следит за тем, как край футболки чуть задирается, открывая вид на чистую бледную кожу живота. — Зак и Мэдисон не смогли остаться на ночь, и попросили меня посидеть с тобой. И я, — он слегка запинается, одновременно вытаскивая телефон. — Я сказал им, что мы, типа, что у нас все взаимно. Тайлер прикрывает глаза ладонью. — Я уже чувствую ворох шуток от Зака, — бурчит он. — Даже скорее, лавину. Которая поглотит меня с головой. Повернувшись к Джошу, он снова улыбается. Он не может не улыбаться, и это очень странно. Солнца на улице нет, только серое, размытое потоками воды небо, слишком низко повисшее над хосписом. Тайлер чувствует себя полным идиотом, но когда Джош наклоняется и шепчет «иди сюда», у него все же точно есть основания для счастья. * Джош ломает карандаш, чувствуя, как вскипает внутри злость. В первую очередь, на самого себя, потом уже, задним числом, на мир вокруг, раскалывающуюся голову и на завибрировавший телефон. Впрочем, когда он зло срывает несчастную технику со стола, чтобы посмотреть, кому он так срочно понадобился, он обнаруживает всего лишь смс от Тайлера. Я знаю, что ты работаешь, но я соскучился по разговорам с тобой В последние ночи Тай все хуже спит. Ему мешает то боль, то мысли, то нескончаемая дисфория, похожая на мигрень, на настойчиво долбящий половину его черепа голос, упрекающий его в каждом движении, в самом существовании. Присутствие Джоша или разговоры с ним отвлекают, но он не мог даже виртуально находиться рядом с Тайлером постоянно. Конечно, наработки по лекарству были, но это не значило, что они работали. Так что Джош с каждой ночью все больше чувствовует себя так, будто бьётся головой о кирпичную стену: вероятность, что она сломается, есть, но не потребуется ли ему ещё одна черепная коробка? Аккуратно подцепив пальцами особо крупную щепку, отколовшуюся от карандаша, Джош ломает ее на три части, раздумывая, что ответить.

Я тоже. Как ты?

Приснилась моя могила и ты. Как ты думаешь? В Тайлере иногда просыпается агрессия и сарказм, но сейчас это скорее усталость. Тайлер мечется, боясь, что или его оставят, или он умрет, и хотя в первом Джошу удалось его разубедить, заставить его поверить в то, что существует лекарство, весьма проблематично. Тайлер больше не спорит, видя, как это расстраивает Джоша, но все равно торопится, чувствуя, как поджимает время. Торопится, пытаясь поцеловать Джоша сотню раз, торопится, пытаясь развести его на что-то большее, хотя сам боится и не готов. Джош считает, что Тайлер красивый, очень красивый. Совершенный. Его не портят ни шрамы на груди, ни родинки, ни слишком тонкие кости или кривой позвоночник. Но у него круги под глазами больше, чем у енота, и западают скулы. Сам Тайлер говорит, что он медленно гниёт. Джош отказывается от этой формулировки, но все равно не собирается пока заниматься с ним сексом. Он верит, что у них будет время позже. Если только у него все получится. Может, зайдёшь завтра? Суббота ведь. Зак и Мэди тоже приедут

Зайду. Принести тебе что-нибудь?

Себя, желательно, не спящего Джош трёт глаза, думая, что это будет сложно.

Во сколько?

К обеду?

Хорошо

Посмотрев за окно, он обнаруживает почти полную темноту. Иногда мелькает луна, но Джош не готов сказать точно, что это не что-то белое из лаборатории отсвечивает. Его лицо, например. Он снова берет телефон, и печатает.

Помнишь, ты проиграл мне желание?

Да

Я придумал, что загадать

Тайлер смотрит красными глазами на экран телефона. Единственное, что удерживает его от того, чтобы свалиться в пропасть беспокойного сна, включающего в себя родителей, лающих собак и кромешную тьму, это три мигающие точки, показывающие, что Джош печатает.

Выживи

* Джош чувствует себя так, будто сейчас свалится на месте. Вот прямо на этот пол. Учитывая, что он видит, как стены при попытке расслабить глаза, начинают плыть и коситься, это вполне реалистичный вариант. «Потому что нехуй работать и экспериментировать всю ночь одновременно», говорит ему Тайлер в трубке. До Джоша это доносится как-то фоном. Но все же он слышит Тайлера, потому что его голос — это одна из причин, по которым он вообще здесь. — Ты сам-то какого черта не спишь, чудо мое? — тихо интересуется Джош. На часах четыре утра. Джош последние дней пять не уезжает из лаборатории, ссылаясь на то, что хочет закончить какой-нибудь эксперимент или дополнительно поработать. Никто, так-то, особо и не спрашивает. Охрана привыкла, что учёные немного двинутые, а остальным сотрудникам всегда было и есть глубоко насрать на то, где Джош ночует. Подобное отношение легко заработать, если так же похуистически общаться с другими, и вежливо отказывать в любых контактах вне работы. А именно этим Джош и занимался последний год.  — Я спал днём, — говорит Тайлер. — А тебя, по-моему, пора приковывать к кровати. Не думаешь, что стоит сделать… Перерыв? — осторожно спрашивает он. Джош заламывает пальцы, слушая глухие щелчки. — Нет, — отвечает он. — Я знаю, о чем ты думаешь. Но ещё я знаю, что я могу. Я ведь пообещал тебе. Джош рассматривает свои руки с выступающими венами, слушает голос Тайлера в трубке. Он не знает, что ещё сделать, чтобы обезопасить лекарство. Обезопасить. — Мне нужно кое-что сделать, — говорит Джош, резко поднимаясь со стула, куда успел усесться. — Тайлер, я, кажется, понял. Я понял, — шепчет он. Тайлер слышит, как он прерывисто вздыхает, и потом говорит: — Я все сделаю, Тай. Я уже сегодня все сделаю, проверю, и завтра смогу дать его тебе. Ты в порядке? Тайлер не в порядке, хотя бы потому, что он чувствует бесконечную благодарность, от которой хочется плакать. Даже если ничего не сработает, тот факт, что Джош столько работал ради него, столько вложил в это, все равно вызывает у Тайлера восхищение. Но кроме этого ему все ещё становится только хуже, хотя ничего другого в хосписах и не может происходить. Это то, как должен протекать остаток его жизни. С постоянным ухудшением. Так что формально… — Да, все нормально. — Я все сделаю, — обещает ему Джош. Он чувствует себя окончательно поехавшим, но все равно обещает. И выполняет обещание. Утро приходит к нему, очевидно, чтобы ужаснуться его виду, и спрятать любые признаки хорошей погоды подальше. В одной руке Джош держит пробирку, в другой телефон. Кролик в клетке активно шевелит носом, выглядя вполне живым и похрустывая яблоком. С того момента, как он дал ему лекарство, прошло уже почти три часа. Джош слышит, как в коридоре копошатся сотрудники, только что разошедшиеся на обед. Сам Джош проигнорировал как еду, так и работу в принципе, благополучно соврав, что тестирует безопасность нового опрыскивателя для яблонь. Коллеги, конечно, посмотрели с подозрением, прекрасно видя, что занимается он чем-то не тем. Но это были проблемы исключительно самого Джоша и начальства, если оно узнает. Перед ним лежит открытая, весьма потрепанная телефонная книжка, за которую Джош готов расцеловать прошлого себя. Правда вот, некоторых других личностей из прошлого он целовать не готов. Говорить с ними — тоже. А придется. Набрав номер, Джош начинает отстукивать по столу незамысловатый ритм, сосредотачиваясь только на нем. Когда в трубке заканчиваются гудки, и на их место приходит шипящая тишина, Джош неуверенно спрашивает: — Брендон? — Тишина начинает давить на уши, когда он наконец слышит тихий щелчок, вздох, и знакомый голос. — Джош. Он сбивается с ритма и морщится, сжимая зубы. Брендон — его бывший. Парень и начальник. — Постарайся не послать меня в первые две минуты, ладно? — тихо просит Джош. — Мне кажется, ты имеешь на это больше оснований, — резонно замечает Брендон. — Возможно, — сухо говорит Джош. На пару секунд воцаряется неприятная тишина, но потом Джош собирает все мысли и волю в один кулак и продолжает: — Я хотел попросить об одолжении. Брендон молчит. — Расскажи мне, почему закрыли тот, последний проект. — Я ведь уже объяснял, Джей, я не могу… Брендон был единственным, кто называл его так в реальной жизни, а не в переписке. Джош почти видит его, устало прикрывающего глаза и откидывающего голову на обитую кожей спинку кресла. Возможно, с самокруткой в узловатых пальцах, если он еще не избавился от дурацкой привычки курить в середине дня. Совсем не похожий на Тайлера, взрослее, где-то умнее, но все еще не отпустивший Джоша, иначе не взял бы трубку. — Разве ты не хочешь поговорить со мной ещё раз? Джош чувствует себя подонком, играющим на чужих слабостях, но он не может просто так дать Тайлеру это лекарство, зная, что что-то было не так. Он мог исправить это, а мог и упустить. — Пожалуйста, расскажи мне, — продолжает Джош. — И обещаю, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы мы были снова друзьями, я ведь тоже жалею. Он чувствует себя ещё хуже, потому что знает, что он играет именно с Брендоном. Когда они встретились, Джош был выпускником с нервным тиком, не знающим, чего хочет от жизни, а Брен — импульсивным, стремительно несущимися по карьерной лестнице красавчиком, душой увязшем в своём прошлом. Они могли бы разойтись друзьями, к тому все и шло, если бы не этот последний проект. — Ну и ради кого? — спрашивает Брендон после молчания длиною почти в минуту. Джош вздрагивает, снова сбиваясь с ритма. — Ну, колись, Джоши, кто там болеет раком? Ладно, знаешь, — быстро продолжает он, — я пришлю тебе на почту все, что надо. Но ты напишешь мне, только если захочешь меня видеть. По-настоящему захочешь. Джош закрывает глаза, снова чувствуя к себе отвращение. Мир вокруг даже в двадцать три кажется слишком сложным, чтобы в нем жить. Джош не понимает, каким чудом он вообще дожил до этой отметки. Открывая почту, он скачивает все файлы, присланные Брендоном. Когда коллеги возвращаются с обеденного перерыва, лицо Джоша абсолютно пустое, не выражающее ничего. За полчаса он просмотрел и прочитал все, что было в письме, и этого достаточно для него, чтобы понять, что он, кажется, только что облажался. По-крупному облажался. * Вечер обволакивает кленовый сад, превращая остатки красных листьев на темных ветках в почти черные силуэты. Пахнет приближающейся, но еще не вступившей в свои права зимой. Нормированный рабочий день закончился, и слышно, как по шоссе вдалеке несутся машины, везущие домой вымотанных, выжатых, жаждущих сна и покоя людей. Джош думает о том, что он не имеет никакого права лишать их этого покоя. Еще он думает о том, что позволить Тайлеру умереть не может. Выходя с территории лаборатории и направляясь к хоспису, он чувствует себя так, будто несет в кармане атомную бомбу. Или что похуже. Его то и дело передергивает, но не столько от холода, сколько от неуютного чувства внутри, которое дерет его острыми когтями на части, противоречащие друг другу. Поднявшись к Тайлеру в комнату, он обнаруживает там Зака и Мэдисон. Эти два лица стали для него почти такими же привычными, как и лицо Тайлера. Которое, кстати, выглядит еще хуже, чем до этого. Такое ощущение, что у него в организме не осталось почти ничего, что могло бы дальше функционировать самостоятельно, и количество таблеток, которые как раз выдает ему медсестра, весьма пугающе. Тайлер косится на пустое лицо Джоша, и, выпив лекарства, просит Зака и Мэди выйти. — Что с тобой? — спрашивает он, как только за ними закрывается дверь. — Знаешь такую дурацкую ситуацию, в которую иногда попадают супер-герои из комиксов, — говорит Джош, садясь рядом с ним на кровать. — Типа, у них есть любимый человек, и есть человечество. А выжить может только кто-то один. — Никогда не видел такого в комиксах, — отвечает Тайлер, подползая ближе и приникая к его плечу. Обняв его и уткнувшись носом в сгиб шеи, он вдыхает запах озона, табака и особый запах кожи Джоша, который так его успокаивает. — Ты просто не те читал, — Джош поворачивает голову и чмокает его в макушку. — Но я сейчас не о комиксах. Тайлер выпрямляется и поднимает на него серьезные, глубоко запавшие глаза. — А о твоем лекарстве, — продолжает Джош. — Я сделал его. Но если я дам его тебе, то сделаю тебя носителем вируса, который излечит твой рак, уничтожив все клетки и заменив их своими. А клетки этого вируса после твоей смерти начнут паразитировать в твоем мозгу, и будут работать примерно как бешенство. Мягко говоря, ты будешь мертвой бешеной собакой, которая почему-то все еще двигается и жаждет сожрать все вокруг. И так будет с каждым, кто умрет после того, как заразится. Тайлер смотрит на него, хлопая глазами. — Ты сейчас так шутишь? — Нет, — говорит Джош, отводя взгляд и потирая лоб. — Поэтому тогда и закрыли этот проект. Ученые сделали лекарство, ввели его первым людям, согласившимся на эксперимент, а потом один из них умер из-за сердечного приступа. Случайность. Ему было уже за восемьдесят. Его отвезли в местный морг, а через пару часов обнаружили, что он… обратился. Как в дурацком зомби-ужастике, — морщится он, — только все совсем не так дурацки выглядело, когда им пришлось их всех изолировать, а потом отдать на милость правительству, которое решило, что безопаснее всех убить. Тайлер сглатывает, пристально рассматривая Джоша. Он не может поверить, что это не шутка. Просто не может. Потому что восстающие из мертвых — это что-то из области второсортных фильмов. Там, правда, не фигурировали паразитирующие в мозгу вирусы. Джош ловит его взгляд, и говорит: — Не веришь? Тайлер качает головой. Встав, Джош берет со стула свою сумку с ноутбуком, и снова садится рядом с Тайлером. Он показывает ему фотографии, видео с камер, отчеты. Тайлер не может игнорировать то, что видит своими глазами, но может сомневаться в этом. — Ты уверен, что это правда? — спрашивает он. Джош кивает головой. — Абсолютно. Это прислал Брендон, мой бывший начальник, а у него нет причин мне врать. — Тайлер мимолетно задумывается над тем, почему его начальник вообще согласился присылать ему закрытую информацию, но Джош продолжает. — Я не хочу, чтобы ты умирал. Если ты умрешь, я буду ненавидеть себя до конца жизни. Но я не знаю, имею ли я право обречь как минимум весь штат на подобное. Но я… я хотел бы, — тоскливо говорит он. — Ты хотел бы устроить гипотетический апокалипсис ради меня? — спрашивает Тайлер, скользя кончиками пальцев вверх по щеке Джоша и затем поглаживая его виски. Джош закрывает глаза, подставляясь под ласку, словно усталый, потрепанный кот. — Да. — Ну ты и придурок, Джоши, — говорит Тайлер. — Такой дурной, романтичный придурок. — Я почти супергерой, — наигранно возмущается Дан, улыбаясь и прижимаясь лбом ко лбу Тайлера. — Который нуждается в твоем совете. — Наверное, обычно решают спасать человечество, — задумчиво произносит Тайлер. — Они ведь герои, но я… я не знаю, Джош. Сейчас он чувствует себя еще более потерянным, чем раньше, таким потрепанным, не знающим, что делать со своей жизнью. Они оба сидят, обнявшись, ничего не говоря, и Джош не требует от него ответа прямо сейчас. Он сам слишком вымотался и едва ли вообще может думать. Правда, к утру выбор становится очевидным. К утру Джош успевает представить себе жизнь без Тайлера до мельчайших деталей, и она ему не нравится. Тайлер является тем, кто склеивает его разбитую психику, тем, кто напоминает ему об очень важных вещах, тем, ради кого и с кем ему хочется смеяться. А люди… очевидно, Джош не самый милосердный человек. Лучи рассвета кажутся ему немного размытыми, как и все в комнате, потому что глаза слезятся от недосыпа. Тайлер спит, уткнувшись носом в подушку, и его пальцы все еще слегка сжимают ладонь Джоша. Черная толстовка с капюшоном прячет его тонкие бедра и настолько ему велика, что создается ощущение, что Тайлер где-то в ней потерялся. Когда он просыпается, первое, что делает Джош, это целует его. На всякий случай. Мягко сжимает его плечи, наслаждается тем, чего никогда не должен был получить, и, возможно, чего скоро лишится. Молчаливое утро не приносит облегчения, только больше холода и дрожи в руках. Тайлер с трудом верит в то, что в этом мире, где сейчас промерзают люди, озера, земля, где по серому небу мечутся крикливые, будто напуганные птицы, может произойти апокалипсис. Все описанное и показанное Джошем кажется хорошо поставленным фильмом ужасов, а не будущим. Но даже если оно так и будет… Тайлер уверен только в том, что если бы на его месте был Джош, Тайлер точно выбрал бы спасти его, наплевав на всех остальных. Но он не Джош, и он все еще не супергерой, он просто шестнадцатилетний мальчишка, который боится умереть. Потому что никто из нас не уверен, что попадет в лучшее место. А в случае Тайлера — скорее, все будет с точностью до наоборот. Так что он говорит это Джошу, стоящему у приоткрытого окна. Тот кивает, и спрашивает: — Сделать это сейчас? Зима в этом году пришла слишком рано, и в утреннем белом свете лицо Тайлера кажется почти мертвенно-бледным. Джош не сомневается в своем решении ни секундой дольше. — Да. На руках у Тайлера сине-зеленая сетка вен, и каждая кажется такой тонкой, что Джош даже боится не попасть. Тайлер ловит его запястье как раз тогда, когда тонкая игла готова скользнуть под кожу, и Джош, поднимая на него глаза, спрашивает: — Что? Лицо Тайлера от него буквально в нескольких сантиметрах, и он не выглядит напуганным. Только каким-то растерянным. — Ничего, — бормочет Тайлер. — Просто… просто пообещай, что ты останешься. Джош обещает. И еще раз, когда вводит лекарство. И еще раз, когда откладывает шприц и тянется к губам Тайлера. Нельзя оставить кого-то, в ком ты нашел себя. * Тайлер чувствует постоянный страх и сомнения. Джош почти не покидает хосписа, оказываясь в комнате Джозефа чаще, чем в своей квартире. На работе он взял остатки отпуска и теперь пытается как-то подготовить себя и его. Найти консервированные продукты. Питьевую воду. Лекарства. Какое-то безопасное место, может быть, даже оружие, хотя бы холодное. Он не знает, что на самом деле будет. Но знает, что Тайлера придется защищать. С момента поступления лекарства в организм прошло почти три дня. Сам Тайлер не замечает каких-то особенных изменений, но Джош уговаривает его прекратить прием обезболивающих. Удивительно, но без порции таблеток на завтрак, к обеду все еще ничего не болит. Тайлеру с трудом верится. Джошу трудно дышать, когда он видит, что Тайлера больше не шатает. В нем мешается одновременно ликование от того, что он сделал это, и страх от приближающейся эпидемии. Джош, в отличие от Тайлера, уверен, что она начнется. Брендону нет смысла ему врать. Так что когда Тайлер слышит визг из шестьдесят второй комнаты, он идет туда, даже не особо задумываясь, что именно может увидеть. Для него ничего не началось, и начаться не может. Потому что никто не верит в ходячих трупов, которые слабо пахнут гнилью и путаются в собственных ногах. Никто не верит в то, что бледное, безжизненное тело может встать и что-то сделать. Никто не верит, пока не видит в коридоре нагого ребенка с обритой налысо головой. Тайлер стоит перед ним, и чувствует, как его мозг борется, силясь понять невозможное. Такого не бывает, только во снах и в кино, повторяет про себя Тайлер, пока медсестра, сидя на полу, визжит на одной ноте, а мальчишка медленно идет вперед. Тайлер его знает. Тайлер помнит эту тонкую шею, большую голову, которую раньше украшала красная кепка. Помнит тонкие темные брови, не соответствовавшие вовсе прозвищу «Рыжий». Кривоватой улыбки на его губах больше нет. И не будет, вдруг осознает Тайлер, когда медсестра отползает назад, суча ногами и все еще визжа. Удивительно, как она не охрипла. Тайлер тоже делает несколько шагов назад, гулко сглатывая. У Рыжего все тело испещрено венами, на животе маленький шрам от вырезанного аппендицита. Руки безвольно болтаются, только подергиваются пальцы. Глаза полуоткрыты, подернуты белой пленкой, и дыханию будто что-то мешает, так что воздух вырывается из легких со свистом, хрипом. Медсестра поднимается с пола, и, наконец, бежит, своим криком охотно передавая всему хоспису безмолвную просьбу убираться отсюда. Кроме Тайлера, который застыл, рассматривая дергающего головой мальчишку. Он двигается так, будто не видит, ориентируясь только на слух и запах. Глаза полностью закрываются, и он поворачивается к Тайлеру. Делает шаг, второй, все еще запинаясь. Тайлер хватает ртом воздух, пятится спиной, пока Рыжий идет вперед, постепенно ускоряясь, а потом, уже собираясь бежать, разворачивается и утыкается в грудь Джоша. Тот ловит его, обнимая за плечи, и говорит: — Пошли отсюда. Быстро. Пока они идут к лестнице, Тайлер то и дело оборачивается. Рыжий идет за ними, хрипя и вытягивая вперед шею. Джош оборачивается тоже, смотрит на испуганные, широко открытые глаза Тайлера, и говорит: — Не смотри. — Я стану таким же, когда умру? — спрашивает Тайлер, пока Джош тащит его за собой по лестнице. Рыжий поднимается следом, но они почти бегут, и он безнадежно отстает. Тайлер теперь только едва слышит его редкое дыхание. — Если твой мозг будет еще рабочим, то да, — бормочет Джош. Дотащив Тайлера до его комнаты через бегающих туда-сюда, и спрашивающих друг у друга, что случилось, детей, он заталкивает его внутрь, закрывает дверь и говорит: — Собирайся. Снаружи слышен голос той самой медсестры, только теперь это не бессловесный крик, а осознанные объяснения. Кажется, с директором хосписа. — Собирайся, — повторяет Джош, хватая Тайлер за плечи и заглядывая ему в глаза. — Тай, нам надо отсюда сматываться, быстро. Если о происходящем здесь узнают, это место просто уничтожат. Ты слышишь? Тайлер выглядит не лучше того же Рыжего: трясущийся, бледный. Темные, почти черные сейчас глаза кажутся омутами из страха, в которых можно утонуть. Правда, не тому, кто в них заглянет, а самому Тайлеру. Он чувствует легкую тошноту, сглатывая, пытаясь дышать глубже, но проваливаясь каждый раз, когда вспоминает лицо Рыжего. Джош кусает губы, крутя завязку своей толстовки, оборачивая ее вокруг пальцев раз, второй, третий. Телефон Тайлера вибрирует, оповещая о входящем сообщении, и Джозеф ощутимо вздрагивает. Прочитав смс, он поднимает глаза на Джоша. — Это Зак и Мэди. Они уже почти у хосписа, решили ненадолго заехать после школы, — бормочет он. — Они тоже заразятся? — Скорее всего, они уже, — говорит Джош. — Скажи им, чтобы не заходили внутрь, а подождали нас снаружи. Не дожидаясь, пока Тайлер придет в себя, он сам кидает какие-то его вещи в рюкзак, берет его за руку и снова ведет за собой. Тайлер не задает никаких вопросов, у него в голове такая каша, что он боится открыть рот. Он боится слушать, смотреть по сторонам, потому что лицо Рыжего отпечаталось на сетчатке, а то, как воздух с трудом прорывался в легкие и из них — до сих пор мерещится где-то на фоне. Спустившись по главной лестнице и не обращая внимания ни на кого вокруг, они выходят из хосписа и, захватив Зака и Мэди, почти бегом двигаются к машине Джоша. Он чувствует себя поехавшим, спящим, каким угодно, но только не настоящим Джошем Даном. Потому что когда он последний раз смотрел в зеркало, там был испуганный своими действиями человек, в глазах которого была только растерянность. Садясь в машину и заводя ее, он ловит свой взгляд в отражении, и до него медленно доходит, что это адреналин. Просто адреналин от вида первого мертвого, который все-таки вернулся. Для Джоша это было более ожидаемо, чем для Тайлера, который сейчас, разбитый и с трясущимися руками, сидит на заднем сиденье. Тайлер, которого нужно защитить, потому что до этого он возвратил Джошу желание жить. Потому, что он кажется самым идеальным в любой несовершенности, и потому, что если он умрет или исчезнет… Джош окажется в полной, кромешной тьме. Так что Джош заводит машину и выезжает на шоссе, запачканное темно-красными листьями кленов, и он думает, что скоро оно может оказаться покрыто такого же цвета кровью. — Джош, — говорит Тайлер спустя примерно час. Дан смотрит в зеркало заднего вида, которое отражает чуть приоткрытые, искусанные губы Тайлера, и Зака, забившегося в угол с Мэдисон на коленях. Зак смотрит только в окно, явно считая, что кто-то в этой машине спятил, и это не он. — Включи радио, — просит Тайлер. Повернув небольшую ручку, Джош находит местную частоту вещания, и около двадцати минут они слушают песни кажущейся нелепой сейчас Уитни Хьюстон. Потом ее сменяет тихая заставка, которая резко сменяется голосом радиоведущей. — Мы вынуждены прерваться, чтобы сообщить вам о странном происшествии в местной больнице. Главное городское отделение оцеплено полицией, никого не впускают и не выпускают. Люди высовываются из окон и просят о спасении, потому что внутри, цитируя одного из находящихся там, «живые мертвецы». Полиция продолжает бездействовать, оправдывая это приказами начальства, и отгоняет журналистов и жителей. Зак смотрит на радио так, будто оно резко ударило его в лицо. Мэдисон жмется к нему, отчаянно цепляясь маленькими пальцами за рубашку старшего. Тайлер прикрывает глаза, пытаясь дышать глубже. — У нас буквально вчера уволился медбрат, — говорит он. — Ему обещали сразу взять туда на работу, из-за нехватки кадров. Джош молчит. Радиоведущая приятным голосом сообщает, что больше информации никакой нет, но если появится, они обязательно сообщат. Снова играет Уитни Хьюстон. Зак смотрит на приемник несколько минут, а потом резко наклоняется вперед и дергает ручку, выключая его. — Куда мы едем? — спрашивает он, откидываясь обратно на сиденье. — К одной заброшенной стройке, — говорит Джош, сжимая переносицу. — Я оставил там несколько дней назад кое-что полезное, заберем, а там… посмотрим. — Думаешь, это еще не растащили? — с сомнением в голосе интересуется Зак. — Нет. Это… довольно труднодоступная стройка, — уклончиво отвечает Джош. За окном проносятся силуэты голых деревьев и изредка мелькают огни других машин, становящиеся с каждой минутой все ярче в подступающей синей темноте. Тайлер начинает видеть свое отражение, когда Джош включает свет, и от этого его подташнивает. Это он сделал это. Он согласился принять это лекарство. Он — нулевой пациент, и из-за него умрут еще люди. Только потому, что он боялся умереть. Нельзя было позволять Джошу делать это. Нельзя было поддаваться эмоциям, желанию остаться рядом с ним навсегда. — Джоши, — тихо говорит Тайлер, глядя в пустые, темные глазницы своего отражения. — Что мы сделали? — Начали конец света? — вопросительно отвечает Зак, когда проходит почти минута, а Джош все еще молчит. — Да, — хрипло произносит Джош, вдавливая педаль газа. — Кажется, у нас, друзья, полно проблем. Снаружи начинает идти дождь, который, не долетев до земли, замерзает, превращаясь в снег, и оседая на лобовом стеке снова дождем. Мэдисон засыпает, пока Тайлер пишет о том, как хотел бы быть лучшим братом и лучшим сыном, хотел бы бороться с тем злом, которое натворил, но не может. Тайлер никогда, наверное, не бросит это, потому что больше выплескивать свои мысли и чувства ему больше некуда, а если они остаются внутри, его разрывает на грязно-кровавые ошметки. Джош хотел бы уметь так тоже. Вместо этого он давит на педаль сильнее. * Там, куда их привез Джош, повсюду валяются разбитые, усыпанные снегом стекла. Они звенят под ногами, мешая идти и создавая странную какофонию с завывающим ветром. Джош перелезает через высоченную стену, удерживая в зубах какие-то ключи, и бурча: — Это должна была быть еще одна лаборатория, но финансирование накрылось. Тайлер провожает его взглядом и оглядывается. Высокое недостроенное здание с одной стороны, и залитый бетоном берег, ступенями спускающийся к реке, с другой. Река, подернутая мурашками, кажется стальной. Вдаль в обе стороны тянется забор, огораживающий огромную территорию стройки. Тайлер тихо выдыхает. Он не слышит никого и ничего, кроме ветра, шума волн, и их дыхания. Тишина. Когда Джош возвращается, первое, что он делает, это загоняет Тайлера обратно в машину. Его щеки покраснели, пальцев он почти не чувствует, так же, как и ступней. Глаза болят от постоянного сочетания темно-серого и белого. Закрывая дверцу машины, Джош включает радио. — Люди обеспокоены этими происшествиями, и мы настоятельно призываем вас оставаться дома, — говорит ведущая. Они все переглядываются, мало нуждаясь в словах. Зак достает телефон, и открывает новости. За последние пару часов все они превратились в какую-то карикатуру на заголовки желтых газет. «Восставшие из могил», «Конец света приближается?», «Министр обороны: это пранк». Тайлер нервно смеется над последним, когда Зак зачитывает его вслух. — Мы можем немного отъехать и заночевать тут, если ни у кого больше нет идей, — говорит Джош, сжимая руль. Он чувствует свое сердцебиение, и оно на удивление спокойное. Он будто смирился, уже приспособился. Когда в ответ на его предложение все пожимают плечами, он заводит машину. Ночью Джош почти не спит, наблюдая за тем, как мелкие снежинки превращаются в дождь, а затем, как прекращается и он, а небо из грязно-серого становится сначала бурым, а потом, медленно, покрывается розовым и сиреневым. Облака расходятся, пропуская первые лучи рассвета. Тайлер, устроившийся на соседнем сиденье, не открывая глаз, зовет: — Джоши? — М? — отзывается он. Тайлер открывает глаза и обозревает вид через лобовое стекло. Джош припарковал машину так, что ему видно реку и какой-то небольшой, заросший деревьями и кустами остров. В голых ветках путаются солнечные лучи, но часть из них отражается от воды, ложатся на лицо Тайлера, заставляя его щуриться. — Пошли на улицу? Джош кивает, и Тайлер тут же выскакивает наружу и потягивается, глубоко вдыхая прохладный воздух, который остался единственным напоминанием о вчерашней погоде. Едва выпавший снег везде растаял, тучи разлетелись, и Тайлер впервые думает о том, что, может, в таком повороте событий есть и какие-то плюсы. По крайней мере, он с Джошем. С Заком и Мэдисон. Может, раз уж наступил такой пиздец, люди перестанут думать о том, почему его голос звучит слишком высоко, или о том, что у него в штанах. Может, они даже найдут какого-нибудь гипотетического врача, который по счастливой случайности будет в неразграбленной больнице, и который согласится назначить Тайлеру гормоны. Конечно, он волнуется о родителях, эта тревога сидит где-то глубоко внутри, покалывая в самые неподходящие моменты, но он не знает, как им помочь. Он вообще сейчас ничего не знает о том, что будет дальше, но, может, так и лучше. Все это может быстро закончиться, может растянуться на много лет, но в любом случае он свободнее, чем был до этого. Джош подходит к нему сзади, и обхватив одной рукой поперек живота, другой надевает на него солнечные очки. Они, конечно же, садятся криво, неотстриженная бирка щекочет лицо Тайлера. Он смеется, поворачиваясь к Джошу: — На кой черт тебе солнечные очки? — Не знаю, — пожимает он плечами, все еще обнимая его. — Ты в них выглядишь круто. Тайлер снова смеется, и целует его, наслаждаясь тем, что может себе это позволить. Они отходят чуть подальше от машины, усаживаясь на прохладный бетон, и Джош кладет голову ему на колени. Сквозь нелепые темные очки розовые лучи рассвета в воде кажутся красными, так что Тайлер их снимает. Он запускает руки в волосы Джоша, и некоторое время они сидят молча. Джош закрывает глаза и наслаждается тем, как мягкие подушечки пальцев Тайлера касаются кожи его головы, тем, как он равномерно дышит, больше не вздрагивая иногда от боли. — Как думаешь, если все вернется в норму, — задумчиво произносит Тайлер. — Нас посадят? — Только если выживет Брендон, и сможет дать показания, — Джош даже не открывает глаз. — В противном случае, у них не будет доказательств. Идеальное преступление, — смеется он, — одновременно убийство, похищение и педофилия. Тайлер фыркает, и, наклонившись, целует его в губы, не заморачиваясь о том, что это не особо удобно для его позвоночника. — Это уже не педофилия, я же достиг возраста согласия. Придурок, — бормочет он, на секунду отрываясь, а потом продолжая поцелуй. Джош приподнимается, кладя руку на затылок Тайлеру, и думая, что это ненормально, найти счастье в апокалипсисе. — Я люблю тебя, — срывается у Джоша с языка, когда Тайлер отстраняется. Он открывает глаза и рассматривает такое знакомое, родное лицо, на котором расплывается такая дурацкая, счастливая улыбка. Когда Тайлер улыбается, кажется, что сейчас у него треснут его покусанные красные губы. Джош никогда раньше не видел его таким счастливым. — Вы бы видели себя, — говорит Зак, незаметно вылезший из машины. Они оба вздрагивают, и оборачиваются, словно два нашкодивших ребенка. — Устроили конец света и радуются, главное, — но и он тоже улыбается. Ему нравится видеть Тайлера счастливым. Ему важно, чтобы Тайлер был счастливым не меньше, чем Джошу. Тайлер смеется, и когда Джош встает, вытаскивает у него из кармана толстовки пачку «лаки страйк». Глупо, но надпись на сигаретах кажется сейчас правильной. И все вокруг тоже кажется наконец-то правильным. С реки дует холодный ветер, но хоть зима и неизбежна, Тайлер хотя бы больше не боится замерзнуть изнутри, потому что у него есть Джош. Затягиваясь, он слушает голос Джоша, и мало понимает, как он дошел до этой точки, но, очевидно, тут ему намного лучше. Он хотя бы является самим собой.