— Тшш... Вот так, девочка... Хорошо... - молниеносным движением убрал мешающуюся челку, прикрывающую один отсутствующий глаз и норовящую скользнуть в другой, и тут же вернул руку на место - сейчас лучше прикрыть маленький ротик малышки, а то ведь и в Юнионе стоны и крики такого характера могут показаться редким явлением.
Он в меру груб, когда со всей силы сжимает юную девичью ягодицу, с хищной улыбкой представляя, как бы отреагировал ее сладкозадый папашка, типичный обыватель, став свидетелем происходящего в настоящий момент действа.
Он в меру нежен, когда называет ласковыми словами, приглаживает растрепанные волосы, легким движением большого пальца стирает мелкие горькие слезинки с молоденького личика, желая утешить и надеясь (возможно, даже молясь), лишь бы ее мучения скорее закончились, а боль ушла, пригласив на свое место бесстыдное удовольствие.
Ей 16.
Она не гуляла с мальчиками, не имела возможности разрешить кому-либо поцеловать себя в пылающую от смущения щечку, не видела ТВ-шоу с рейтингом 18+, запрещенных для маленьких и невинных. И, слава Всевышнему (если он, конечно, существует), в Юнионе каждого попаданца "пропащие" не спешили раздеть и изнасиловать... разве что отгрызть руку или оторвать голову. Он иногда задумывается, как бы выглядела сексуальная оргия "пропащих". А представляя это в данный момент, возбуждается еще больше.
Она стонет уже тише, дышит реже, и на щеках от слез остались лишь высохшие дорожки. Только в ярко-сияющих, цвета морского бриза, глазах читается уже не страх, а вопящая ненависть.
А ему, пожалуй, надоело ждать. Он и так долго терпел, остановившись и не позволяя себе двигаться дальше, боясь уловить в ее тонком голосочке возросшую боль. Он чуть наклоняется, шумно выдыхает и делает толчок, готовясь слушать ее исполненные муки крики, но слышит лишь тишину.
— Умница, - с наслаждением смакует похвалу, слетевшую со своих же губ, и любуется ее искривленным от мучения оскалом, сдвинутыми к переносице тонкими бровками и слегка подрагивающим обнаженным телом.
Он подается вперед сильнее, с каждым разом наращивая темп и отмечая разницу в ее поведении.
Такая тоненькая, хрупкая, как хрустальная кукла, готовая разбиться от любого неосторожного обращения. Она снова позволяет себе стонать, но он улавливает малейшие изменения в высоких нотках.
Не кровь, струйками стекающая по внутренней стороне бедер, не высшей степени сломленность психики, не усталость от быстрых монотонных движений и даже не боль в коленках, вот уже полчаса целующих холодный, грязный, мерзкий пол.
Нет.
Лишь толика слабой боли вкупе с ноющим блаженством, которое способен оценить каждый глубоко уважающий себя мазохист.
Он тянет ее за волосы. В ее хрустале появляется первая глубокая трещина.
На ней и так уже не осталось идеального участка хрустальной кожи. Первые еле заметные трещинки - его быстрые, жесткие, динамические прикосновения. Она его впустила - трещина по всему телу.
Но что такое несущественные шрамы в сравнении с глубокими порезами, вызванными скорейшим предчувствием чего-то прекрасного?
Она содрогается снова, и с каждым новым резким движением появляются все новые и новые трещины. И когда он в последний раз со всей силы хватает ее за талию, прижимаясь как можно ближе, ее тело, напряженное до самого предела, распадается на сотни хрустальных осколков и тысячи огненных искр.
А потом ее обезумевшая мамаша заберет у него последнее его сокровище, последний его шедевр. Хорошо хоть, что снимок получился.