Тоска по душе

Дождь мириадами капель накрывает улицу мокрым шумом, точечно стуча по крышам, шурша по асфальту и тарабаня по цветным куполам зонтов. Тусклые пальто сливаются с грязно-серым асфальтом и тоскливым небом, закрытым серым занавесом угрюмых туч. Люди всё торопятся. Говорят по телефону на ходу, держатся за руки и прижимаются ближе, дрожа от холода, ворчат на погоду, кутаясь в шарф, перепрыгивают через лужи и всё бегут, чтобы вернуться к себе домой и укутаться мягким одеялом, запустив наконец-то своё тело в тепло и уют родного дома. Такао отстранённо смотрит на небольшое зеркало лужи на асфальте и проводит носком по воде. Парень поднимает взгляд вперёд, смотря как будто в пустоту, на огибающих его людей. Гул чужих голосов, совершенно разных, мешается с мыслями и словно растворяется во всей этой воде вокруг и Казунари будто ничего не слышит, оглушённый этой смесью. Парень снова идёт вперёд, засунув руки в карманы тонкой толстовки и уставившись на свои же ноги, подмерзающие в вымокших кроссовках. Где-то на половине дороги к своему дому, Такао не выдерживает и останавливается, уже промокший насквозь настолько, будто он только что вышел из душа, отчего тело слегка подрагивает, остывая. Достав из кармана джинсов сотовый, парень прикрывает экран ладонью, но одна проворная капля всё равно соскальзывает с чёлки и падает на кнопки. Почти заледеневшие руки медленно набирают выученные наизусть цифры. Гудок… Такао смотрит в землю, все ещё стоя на месте. Гудок… Посмотрев по сторонам, парень замечает, что на улице нет ни единой души, а дождь всё такой же шумный и тоскливый, навевающий грусть куда-то в душу. Гудок… — … — Прости, Шин-чан, это невыносимо… — сразу же оправдывается парень, кусая нижнюю губу. На том проводе слышен тихий вздох. Казунари кажется, видит, прямо сейчас, как пальцы поправляют строгие очки, поднимая их чуть выше на переносицу, — я… Я просто очень соскучился, — на самом деле, у него гораздо больше слов, которые он хочет сказать этому человеку, но он знает, что тот не очень любит всё это. Он, даже, вполне способен сейчас сбросить вызов, если захочет — прости, я помню, что ты просил меня не звонить тебе днём, но я прос… — Всё в порядке, вот что, — обрывает его голос на полуслове, — у скорпионов неудачный день сегодня. У тебя что-то случилось? — Такао чудится лёгкое волнение в родном голосе, но спрашивать он не решается. — Ничего особенного, Шин-чан. Я промок под дождём, разве что, но это не смертельно, — Такао впервые за день слегка улыбается. Ещё с утра он ходил с каким-то нетипичным для него унынием, но сейчас стало лучше, — а ещё упал в коридоре, когда на пару бежал, — добавляет парень и двигается с места, чувствуя, как приятно разливается в груди что-то неосязаемое и приятное, что хочется, начать бежать или танцевать на ходу. — Такао! Если ты заболеешь, я приеду и буду поить тебя лекарствами! — угрожает Мидорима, вдруг осознав, что Такао разгуливает под дождём, совершенно не думая о своём здоровье. — Плохая угроза, Шин-чан, ведь я буду очень рад, если ты ко мне приедешь. Даже если ты при этом будешь отпаивать меня противным травяным чаем и ненужными таблетками, — Такао смеётся, слыша строгий голос, отправляющий домой и в постель. В груди теплеет и приятно сдавливает чем-то щекочущим, словно где-то там, внутри, у него и правда бабочки, просыпающиеся от одного только родного голоса. Такао кажется, что он готов разорваться изнутри, одновременно от того, как ему тоскливо и одиноко и от того, как сильно распирают его внутри чувства к Шинтаро. Необъяснимые и необузданные, они словно ураган, почти смахивают Казунари с земли, и тот еле стоит на ногах. Но счастливый, до невозможности. Согретый ответными чувствами и светящийся словно лампочка из-за этого. — Такао, перестань насиловать своё здоровье, вот что, — интонации в его голосе совсем не меняются, отчего парень лишь улыбается. — Между прочим, я только что сел в автобус, из-за тебя, Шин-чан! — Казунари делает вид, что обижен до глубины души, но на самом деле, у него в груди странно ёкает, когда бывший снайпер говорит подобные слова, — но я всё равно вымок до нитки, мне это мало поможет, — он усаживается на одно из свободных мест у окна. С его волос обильно и неровно капает на не менее мокрую одежду, но это ускользает от внимания. В трубке снова слышится вздох. — Как приедешь, выпей чаю и согрей ноги, вот что, — наставительным голосом продолжает нудеть Мидорима, — и обязательно повесь одежду сушиться. И ещё не забудь о… — он продолжает как будто диктовать действия, которые Такао должен будет сделать по приходу домой, а парень лишь рисует замёрзшим пальцем на запотевшем стекле, слушая родной голос, эхом отзывающийся в голове. Отчего-то становится невыносимо тоскливо, что он не может прямо сейчас обнять этого важного человека. Он не может аккуратно поцеловать его в щёку, не может взять его за руку и сплести пальцы, не может увидеть его лицо и как обычно нахмуренные брови, просто потому что они живут очень далеко друг от друга. Грудь неприятно стискивает неприятное щемящее чувство, и парень вдруг слышит, что его окликают. — Такао! Ты уснул там что ли? — Мидорима, кажется, немного возмущён и Казунари немного радуется, что тот сейчас не может видеть его подавленного состояния. — Нет… Знаешь, я так люблю тебя, Шин-чан, ты просто не представляешь, — вдруг говорит Такао, чуть ли не шепчет, грустно и устало, и утыкается головой в стекло, закрывая глаза и всё ещё держа трубку около уха. Стекло холодит кожу, но это неважно. Важен лишь голос на том конце провода. Мидорима… Молчит. Где-то минуту и поражённо смотрит в пустоту, явно не ожидавший такого откровения. Он слышит… Он слышит, сколько странной горечи и непонятной тяжести в успевшем стать родном голосе Такао. Того самого, который постоянно улыбается и смеётся над его талисманами. Того яркого и солнечного Такао, раньше каждый день таскающегося рядом с ним в старшей школе. — Я… — Шинтаро слышит, что его собственный голос подводит его, слегка подрагивая, — приеду как смогу, Такао. В эти выходные. Я хочу увидеть тебя, — Мидорима не силён в признаниях, но Казунари и не нуждается в этом. Сказанные слова пробуждают новую волну бабочек в груди и Такао улыбается, чуть не начав плакать до этого. — Я буду ждать, Шин-чан. Я буду ждать…