Хён, ты прекрасен

Макнэ прижал репера к стене, все так же заламывая руку назад. Шуга тяжело выдохнул, не понимая, что творится с его телом, да и, тем более, с младшим мембером. Кожа покрылась мурашками, голова кружится, а осознание происходящего доходит настолько медленно, что становится страшно. Повернув голову в сторону и чуть откинув ее назад, Мин пытался разглядеть в темноте хоть что-нибудь. Однако, смог лишь упереться в чужую шею затылком. — Нравится, когда к тебе проявляют насилие? Когда другие делают больно, Хён? — Гук продолжил выворачивать руку Юнги, почти не контролируя себя. — Ты охренел? Маленький засранец, прекрати! — Шуга нехило перепугался, когда его сильнее впечатали в стену, рука ныла, тянула, казалось, что ещё чуть-чуть и ее просто либо вывихнут, либо сломают. В глазах все начинает рябить, дыхание срывается, — Что ты себе позволяешь? Отпусти, Чонгук. По-хорошему прошу, отпусти. — По-хорошему? — на этой фразе парень засмеялся. С нервной, слегка стервозной заминкой, — Опять взбесишься? Начнёшь крушить все? Опять оттолкнёшь или ударишь? Валяй, парниша. Мне уже плевать. Только вот, — растянувшись в нагловатой улыбке, чем стал похож на слегка дикого и растормошенного кота, Чон прижался к телу репера. Бёдра стали тереться о чужой зад, а губы нашли чёртову шею. Горячий и мокрый язык принялся вычерчивать разные узоры, опаляя дух Мина. От этих движений внутри начинался пожар. А в голове прочно засела мысль: «какого черта мой член встал?». Ему и впрямь приятно, до дрожи в коленях. — Сможешь ли ты противостоять вот этому? Не зря же я подсыпал тебе ту хрень в чай, — Гук отстранился, отпустив чужую руку. Алкоголь полностью стёр границы настоящего и дозволенного. Шуга кое-как смог совладать с равновесием, упираясь в стену теперь уже спиной. Рука болела, было ощущение, словно ее прокалывает тысяча маленьких иголок. А этого старший терпеть не мог. Как и прерывание своих снов, дел, помехи в написании музыки. И сейчас Чонгук выступал именно в этом свете. Хотелось послать этого мелкого черта куда подальше, чтобы не видеть. — Проваливай отсюда. Ты хоть понимаешь, что мог сделать с рукой, кретин? Думаешь, это нормально? Заявился ко мне пьяный, пока все другие в разъезде. Начал вытворять какую-то дичь. А теперь стоишь и смотришь на меня, — пропустив мимо ушей все, что говорил ему Гук, Юнги направился в сторону кровати. Член ныл, не давая покоя его состоянию. А сон и вовсе рукой сняло. Хотелось побыстрее закончить со всеми этими делами и утонуть в царстве Морфея. Там, где его бы никто не достал. Только вот у младшего, видимо, были свои счёты по этому поводу. Не смотря на просьбы своего Хёна, он направился в обратном направлении, то есть к самому реперу. — Не справишься, Хён. Сам не справишься, — пролепетав это, Чон сел перед старшим на пол. Руки уже оказались на чужих бёдрах. Одно резкое движение и парень стянут вниз. Мин ударился спиной о край кровати, выругавшись. — Что ты творишь, блять? Быстро убрал от меня руки, пока их не переломали! — парню ничего не стоило кроме того, как отбиваться, в попытках встать. Однако макнэ ему не позволил сдвинуть себя и на сантиметр. Когда Гук успел втиснуться к нему в доверие? Когда Мин начал позволять ему приходить в любое время, спать в его кровати, заботиться о себе? И почему сейчас он так сильно не хочет противостоять, охая от каждого движения? А пальцы младшего уже во всю наглаживали чужую плоть через домашние шорты, то сжимая ее, то выпуская. Особое предпочтение Чон отдал головке, которая так хорошо очерчивалась и ощущалась в руке. Мин дрожал, как осиновый лист, закрывая одной рукой рот, дабы шаловливые стоны не вырывались из его глотки, а второй пытаясь убрать чужую руку со своего члена. Все тщетно. Ткань оттянута в сторону, давая обзор на вставший, уже истекающий смазкой член. — Хён, ты прекрасен, — Гук уткнулся в щеку парня, вдыхая его запах, оттягивая вторую руку ото рта, — Слишком невинный. Наивный. Нежный. Мой Хён. Проурчав это на чужое ухо, Чон переплел пальцы одной руки с пальцами репера, а после вновь принялся ублажать естество Хёна. Большой палец сразу же накрыл напряженную красную голову, чуть надавливая на неё, сжимая. Мин разом выгнулся, громко простонав. На устах вокалиста появилась задорная довольная улыбка. Ему нравилось происходящее, хоть утром он мог и пожалеть. Ему нравилось то, как Юнги меняется здесь и сейчас, как вздрагивает, прерывисто дышит, напрягается всем своим телом, пытается как-то предотвратить эту сладкую пытку. Чонгук проникал внутрь, создавая невероятные позывы соблазна, что так и манили в логово к черту. Чонгук настолько сильно сливался с ним, что, казалось, будто один из них дышит за двоих. Такое пугало старшего не меньше, чем собственные мысли. А ведь несколько часов назад он был полностью уверен в ориентации, знал, что к голубой стороне планеты нет никакой тяги, совершенно. Абсолютно. Так почему же именно эти пальцы, что так умело разжигают в нем пожары, сжигают все внутри, заставляя выгибаться, стонать, хрипеть и желать большего, ему нравятся? Рука продолжает набирать темп, не изменяя стандартному маршруту «вверх-вниз». Пальцы очерчивали плоть, ощущая подушечками каждую венку. И стоило член чуть сжать в руке, как владелец тут же напрягался, пытаясь свести свои колени. Чон не позволял, сразу же пресекая все попытки скрыть столь прекрасную картину. Большой палец вновь прошелся по головке. Круговые движения сводили с ума. Шуга прикусывал губы, сам толкался, не забывая о ритме, который выстроил Чонгук. Сжав основание члена, макнэ стал теребить мошонку своего Хёна, радуясь шипению. — Лучше меня никто не справится, пойми это, признай это, — парень усмехнулся, наклоняясь вниз. Когда до Шуги дошел смысл будущих движений, его руки схватились за плечи макнэ. Захотелось сразу же оттолкнуть этого человека, но стоило губам оказаться на стволе, стоило горячему языку пройтись, собирая солоноватый вкус, как вся жизнь Юнги канула в лету. Приятно. Да так, что хочется кричать всему миру. Этот жар, эта влажность, нежные движения. Всё замораживало время. Существовало только здесь и сейчас. Такое вот, невероятное, незабываемое, страстное до дрожи во всем теле. Гук принялся посасывать головку, словно это единственная желанная сладость в Мире. Язык игрался с уретрой, после проходясь по всему периметру плоти. Макнэ старался как можно глубже вобрать член в себя, уделяя каждому участку внимание, основанное на непреодолимом желании сделать приятно, подчинить и тело, и разум другого человека себе: своим губам, рукам, телу. Он упорно помогал себе, проводя за своими губами руками, ускоряя темп все больше и больше. Юнги недолго оставалось ждать разрядки, однако ту ему не подарили, просто не удосужились. Член ныл, горел, желая продолжения, желая освобождения из этих безумных оков страсти и страха. — Не думаешь ли ты, Хён, что так быстро от меня отделаешься? — разум младшего затуманен. Парень не понимает своих поступков, даже не делает отчет о том, что и как происходит в данной комнате. — Не смей, Чонгук. Я не прощу тебя. — Не простишь? А то так-то ты меня собрался прощать. Причинил вред, приставал, подсыпал возбудитель, а теперь и вовсе минет сделал. Ты такой глупый, Юнги-хён… — Гук усмехнулся, проникая руками под футболку репера, очерчивая тонкую талию, торчащие ребра, которые можно было пересчитать. Вокалист помнит каждую родинку на теле горячо обожаемого Хёна, помнит каждый шрамик, вдоволь насмотревшись на голое тело в душе. Перед закрытыми глазами даже всплывает бледное тело, очертание шеи и ключиц. Ему не нужен свет, чтобы видеть Юнги, для этого достаточно лишь воспоминаний. Стянув ненужную вещь с чужого тела, Чонгук припал к чужой шее, сразу же прикусывая нежную кожу, оставляя засос. Который завтра, наверняка, всплывет кроваво-фиолетовым пятном на столь прекрасном теле. Это так и будет кричать в течение какого-то времени «глядите, я принадлежу лишь этому мелкому мудаку». От таких мыслей, по телу и сознанию разливалось тепло, вызывая улыбку на лице. — Ты так прекрасен, Хён. — Отпусти меня, Чонгук. Прекрати всё это, достаточно. — Сколько бы ты меня не просил, я не смогу, Юнги-хён. Потому что так сильно люблю тебя… Так сильно, Хён, — Гук встал с пола, поднимая за собой тело Мина. Однако второе невольной тушей вскоре оказалось на холодной поверхности кровати. По спине пробежали мурашки, а волоски встали дыбом. Раздражает такой контраст. Горячее тело над ним, но столько неприятно охлаждающая простынь под. Макнэ продолжил измываться над чужой шеей, расцеловывая каждый участок кожи оставляя метки, выводя узоры языком. Какие? Да, Бог его знает. Шуга невольной куклой лежал под чужим телом, схватившись руками за простынь. Сейчас, отчего-то, внутри зарождалась обида. На слова, на действия. Этот мелкий гаденыш любит его? И всё время скрывал? Хотелось ударить этого кретина, а потом исчезнуть, дабы не чувствовать себя так паршиво. В скором времени чужие губы наткнулись на возбужденные горошинки, обволакивая их в невообразимый жар и влажность. Шершавый язык и ловкие пальцы то и дело цеплялись за соски, то поглаживая, оттягивая, кусая и вылизывая. По очередности. Гук уделял одинаковое количество к каждой из них. Шуга закусил губу, лишь бы вновь не начать стонать. Опять проигрывает битвы, а, из-за растекающегося по телу возбудителя, даже не может дать нужный отпор и отправить мелкого куда подальше. Только вот этот самый мелкий оказался не таким уж и невинным, ведь язык вытворял невероятные пируэты на его коже, после обдавая ее своим жаром. Руки огладили чужие бока, пролезая под шорты и схватывая чужие ягодицы. — Гук, прекра… Ох, — парень вновь сорвался, когда пальцы прошлись по воспаленному колечку мышц. — Детка нашего Хёна тоже требует к себе внимания? — макнэ чуть надавил на дырочку, так, чтобы один палец немного проник в нее, и принялся делать круговые движения. Это заставляло Шугу чувствовать себя довольно-таки странно. Вытащив руку из шорт, Гук стянул ненужный кусок ткани, в лице шорт, и выкинул его куда-то уж очень далеко. Малому открылась, ну, просто прекрасная полусумрачная картина: возбужденный Хён, истекающий, с разведенными ногами. Чонгук вновь поцеловал старшего, вовлекая того в страстный, неистовый танец. Бабочками в животе и не пахло. Была лишь животная страсть и искренность, нехватка кислорода, обжигающая горло и разум. Отстранившись от Юнги, макнэ провел по опухшим и искусанным губам пальмами, которые вскоре проникли в чужой рот, играясь с языком. — Тщательнее, Хён, ты ведь не хочешь, чтобы я порвал тебя из-за плохого смазывания твоей дырочки? — такое точно выбесило Шугу, однако чужая рука ему просто не дала шанса высказаться, послать этот кусок дерьма куда подальше. Однако, несмотря на противоречия, Мин принялся с особым усердием обсасывать чужие пальцы, выдавая как можно больше слюны. — Хороший мальчик, — прошептав это на чужое ухо, мелкий принялся к дальнейшей подготовке. Пальцы находились уже у сжимающегося колечка мышц, обмазывая проход чужой слюной. Первый палец проник с легкостью, вызывая у Мина лишь странное чувство наполненности. Движения были на долю противны из-за самого понимания происходящего. Палец вертели внутри и так, и сяк, то сгибали, то вытаскивали, обратно вставляя. Второй проник чуть посложнее. Шуга почувствовал первый дискомфорт, когда Гук начал ускорять свой темп. Макнэ разводил пальцы внутри Хёна, как только они вновь пропадали за сжатым колечком. Темп ускорялся. Мин лишь вздрагивал, не получая никакого наслаждения. Когда третий палец проник внутрь, укол боли проник в самое подсознание. Становилось страшно от мысли, что его просто напросто порвут. Если он реагирует так на три пальца, то что будет с членом. — Прек…рати, это неприятно, — Гук продолжал свои действия, вставляя и вытаскивая пальцы, пытаясь найти нужный угол проникновения. — Еще немного, Хён. Я покажу тебе, насколько это прекрасно, — сосредоточенные движения продолжаются, вызывая все большие оттенки гримас неприязни у Шуги. Вставил, высунул, покрутил. Стоило лишь нащупать нужный бугорок, как Мин выгибается. В глазах все рябит, сознание затуманивается. Это кажется таким странным и приятным, что просто не верится. — Вот оно, — вокалист довольно улыбается, продолжая массировать простату, растягивая Хёна. Желание поиметь Мин Юнги родилось в нём давно, однако сознание Чонгука просто не позволяло обойтись так с человеком, к которому младший так долго искал свой собственный подход. А ведь и правда, Чону многое пришлось пережить перед тем, как он впервые увидел эмоции старшего: его гнев, злость, привязанность, слезы, горечь и даже обожание… Правда не к нему, к музыке. А сейчас он лежит рядом со своей любовью, ублажает его во всех контекстах данного выражения, довольствуясь жизни. Утром придет осознание, сожаление, страх и злость на самого себя, но сейчас это не волнует. Тугой комок возбуждение повис где-то в районе паха. Не только Шуга желает разрядки, член Чона уже давно в готовности, но младший терпит, растягивает, готовит, чтобы было приятнее, менее болезненно. Вытянув пальцы из анала старшего, макнэ поставил того на колени, припав к колечку языком и массируя его одним пальцем. — Дурень, прекрати. Это место не предназначено для такого! — Чон вновь сорвал сладкий стон с чужих губ, стоило кончику лишь проникнуть в жаркое тело. Старший выгибается, словно кот, которому вот так запросто приносят удовольствие, даря прекрасные чувства. Гуку потребовалось несколько секунд, чтобы стянуть с себя всю одежду и пойти в наступление. Его голая грудь опустилась на чужую спину. Руки заставили выгнуть поясницу, а губы размеренно и спокойно шептали на ухо:«Успокойся и расслабься, тебе будет приятно». Приставив головку к чужому проходу, мелкий сделал небольшой толчок, проникая внутрь жаркого колечка мышц. Шуга зашипел, схватившись за простынь. — Вытащи… больно, Чонгук, больно… — однако его просто напросто не стали слушать, продолжая проникать в чужое тело дальше. Миллиметр за миллиметром, они постепенно соединялись воедино, становились одним телом. И каков же был восторг Чонгука, когда Хён таки расслабился, перестав сжимать его член так сильно. Ему сорвало крышу, когда член был вогнан в задницу Шуге полностью. Такой узкий, что в голове взрываются фейерверки от ощущений. Первое движение принесло небольшой дискомфорт из-за тугости, однако дальше всё пошло более гладко. Размеренные, тихие и спокойные движения обрабатывали дырочку Мину, позволяя ему привыкнуть к размерам. Странное ощущение заполненности стало преобладать над болью, выталкивая приятные качества этого акта вперед. Член нежно проникал внутрь, даря массу новых и неизведанных ощущений. Гук искал нужный угол, под которым нужно было проникнуть в податливое тело, дабы сорвать с этих сладких уст стоны. И, как ни крути, это у него получалось. Стоило лишь прижать Шугу лицом к простыни, оттопырив его зад сильнее, голоска резко прошлась по простате, заставляя старшего вскрикнуть. На лице Чона растеклась коварная ухмылка. Темп ускорился, позволяя с каждым разом все точнее и сильнее попадать по простате, выдавливая из чужой груди крики. Никто не будет удивлен, если завтра Мину просто не удастся нормально говорить из-за саднящих связок. Пошлое хлюпанье и шлепки от удара бедер об ягодицы старшего раздавались по комнате, дополняя эту разгоряченную атмосферу собственной изюминкой, создавая некий шарм. Утро выдалось непонятным и кошмарным. Тело Чона ныло, голова болела от похмелья, в груди был непонятный ком, однако тепло рядом с собой как-то неосознанно согревало. Хотелось утонуть в необъятной нежности. И каково же было удивление младшего, когда его взору преподнесли сопящего в обе дыры Мин Юнги под боком, всего в засосах, голого. Картины прошлой ночи постепенно стали всплывать в голове, заставляя содрогаться. Он попытался вытянуть из-под чужой головы свою руку, однако сделал самое страшное, что только мог — разбудил своего Хёна. Мин прошипел при попытке потянуться, а после вяло приподнялся с постели. Гук как-то неумело откатился в другую сторону кровати, натягивая на себя одеяло. До старшего доходит все слишком быстро, что и следовало ожидать. Мин вздрагивает, содрогаясь в потоке ненависти в сторону младшего. — Проваливай. Я не хочу тебя больше видеть. Не дотрагивайся до меня, чертов кусок говна, — Мин зол, он в ярости, именно поэтому летят оскорбления. Чонгук хочет провалиться сквозь землю, хочет вернуть время назад, чтобы не совершать этих глупых ошибок. Но жизнь жестока… Она не дает ему шанс. Страх сковывает все тела от одного лишь осознания, что его Мин Юнги больше никогда не захочет связываться с таким куском говна, — Никто, слышишь? Никогда больше не прикасайся ко мне. Ты — чертов ублюдок, который так жестоко воспользовался моим доверием. Я лучше умру, чем хоть что-то общее буду иметь с тобой! Резко, жестоко. Это доходит до старшего после того, как макнэ судорожно начинает одеваться, а после тихо просит прощения, покидая комнату. Становится плохо, до тошноты, до слез, до боли в горле, голове, во всем теле. Картины всплывают в подсознании, а чувство грязи на теле сводит с ума. Хотелось кричать, ибо за что. За что с ним так поступают дорогие люди, друзья?