Гром и молния

Я помню, как она до слёз боялась молний и грома. Как тихо вскрикивала, прячась в одеяле. Как продолжала смотреть на неистовую природу за окном, не смотря на страх. И даже пряталась под кроватью, закрыв уши своими маленькими ладошками. Её губы подрагивали после каждого удара, а зелёные глаза наливались слезами. Её голос, шепчущий ободрительные слова себе самой, я запомню на долгие годы. Такой тихий, растворяющийся в темноте, столь полный надежд и страдания одновременно. Она ничего не боялась больше. Заводила дружбу с жучками-паучками, которые только попадались ей на глаза. Могла спокойно взять одного в руки и унести на улицу, пытаясь «спасти» беднягу от неминуемой маминой швабры. Темнота — пожалуй, второй самый распространенный страх человека. Но даже её она могла терпеть спокойно. Мне казалось, что тьма её даже успокаивает. Нередко я видел, как она блуждает в полутьме ночного дома. Скрип половиц под голыми ногами, рыжие волосы, мелькающие в лунном оконном свете и совершенно спокойное лицо, будто бы она ни разу не представляла себе, как за ней гонится какое-то чудище или монстр из всех просмотренных фильмов ужасов. И то, что удивляло меня куда больше, она даже не боялась стареть. Каждый день в жизни этой девчонки происходило столько событий, но что-то ей подсказывало, что в любом возрасте её дни будут наполнены и радостью и печалью. Наверное, какой-нибудь очередной голосочек в её рыжей головушке. Не иначе. Смерть… Она никогда не думала о ней вообще. Исключила из своего лексикона, а все ситуации, где она являлась, просто старалась игнорировать. А также старалась не замечать, как сжимается её сердечко от одной лишь мысли, что скоро она настигнет и её. Клэри, моя младшая сестрёнка, всегда была для меня удивительней всех. Звонкий голос, веснушки по всему телу и личику, улыбка, которая никогда не сходила с её губ — наверное, этот образ окончательно отпечатался в моей памяти. И да, я таял сам, как маленькая девчонка, когда она подбегала ко мне и кричала «братик!». Сначала я думал, что она — какое-то вовсе внеземное существо. Может быть, её принесли инопланетяне? Подкинули нашей маме, поменяли детей в люльках? Всё, что угодно, но не рациональное объяснение этой девчонки. Она буквально была не похожа на всех остальных, начиная от внешности, и заканчивая столь добрым, покладистым характером. Моя же вторая догадка была пуще прежней. Может быть, её принесли ангелы? Иначе я никак не мог объяснить её, никак не мог предположить, что такие люди существуют. Я помню все её слёзы. И плакала она на удивление часто. Особенно тогда, когда училась ездить на велосипеде. Но, утирая разодранной ладошкой влажные дорожки, вновь вставала, садилась, ехала, а потом опять падала. И так продолжалось бесконечно много раз, пока она не научилась. Я помню, как она плакала в своей комнате над натюрмортом, который тоже никак не получался. Помню, как плакала из-за проблем с учёбой, из-за проблем с одноклассниками, из-за ссор с родителями. Казалось бы, идеальный ребёнок, он не должен плакать. Но сейчас, вспоминая подрагивающие плечи, тихие всхлипывания и исчезающие с кухни салфетки, понимаю, что лишь идеализировал её сам. Клэри росла на моих глазах. Из маленькой, угловатой девчонки с забавными рыжими косичками и большущими выразительными зелёными глазами, она становилась всё больше и больше похожа сначала на девушку, а потом и на маленькую женщину. Природа одарила её маленьким ростом и кошачьей гибкостью, но последнее было не видно вовсе, а всё потому, что эта девчонка была просто жутко неуклюжей. Казалось бы, где её гибкость? Да вот она, плывет «топориком» вниз на мелководье. От милых платьев к комбинезонам, от комбинезонов к джинсам, а от джинс к юбкам — все эти периоды происходили на моих глазах. И, если честно, мне всегда будет интересно, что эта нерадивая сестричка наденет на себя снова. Помню, как она решила стать панком. У отца чуть не случился сердечный приступ, а мама лишь понимающе улыбалась. Помню, как она решила одеваться в стиле японских девочек, но таких затрат наша семья потянуть не могла. И от этого она отказалась. А что теперь? А теперь она снова возвратилась к бесформенным комбинезонам и таким же бесформенным футболкам. И, при этом, я сам начал замечать, как некоторая моя одежда волшебным образом начала исчезать из шкафа. Чем бы дитя не тешилось, не правда ли? Помню, как смешно было наблюдать за её многочисленными «влюблённостями». Выслушивать рассказы родителей о том, как мальчик в детском саду кричал ей вслед слова «я люблю тебя!». Видеть, как она пыталась общаться с противоположным полом в средней школе, но то и дело влюблялась в лучших друзей. По какой-то странной случайности, парнишка, с которым она общается до сих пор, Саймон, в это число не попал. Или у неё были какие-то критерии? Самым переломным моментом для неё были шестнадцать лет. Тогда, на втором курсе старшей школы, она познакомилась с каким-то бабником Джейсом. Сказать, что он мне сразу не понравился, значит ничего не сказать. Оказывается, за период их отношений он успел изменить ей около пяти раз. Ух, как же она плакала! Как отказывалась от еды, переживала период депрессии, а потом кричала, что никогда не влюбится. Этот парень сделал ей больно. И как бы мне ни хотелось показать ему, что нельзя так обращаться с девушками, а тем более — с моей сестрой, я дал обещание. И, в отличие от политиков, его соблюдал из последних сил. Я старше Клариссы на два года. Не такая уж большая разница. Но всегда считал её лишь маленькой миленькой сестрёнкой. Всегда видел в ней лишь ангела и вместе с этим отторгал её характер. И какого же было моё удивление, когда я увидел его во всей красе. Очередная ссора с родителями, было так обыденно и незаметно. Если бы Кларисса не ушла в ночь, вернувшись только под утро. Если бы потом не пыталась вышвырнуть меня из своей комнаты силой. Если бы потом не ставила ультиматумы и не шантажировала бы родителей колледжем. Ей хотелось быть похожей на маму — писать картины, быть вольной художницей и зарабатывать этим. Но отец стукнул по столу кулаком и сказал, что она обязана выучиться на журналиста. По-моему, это была самая большая их ссора за всю мою жизнь. Она менялась слишком быстро, постоянно рушила границы моих воспоминаний и моих представлений. Постоянно находила что-то новое, что-то удивительное, но одновременно отталкивающее. Менялся её характер, менялся внешний вид, менялись устои, ценности, предубеждения. Но, насколько помню, она всегда оставалась искренней. Такой, какой была на самом деле, не прячась за какими-то масками. Недовольна? Выскажу! Не нравится? Выцарапаю глазки. Мы долго прятались от родителей, когда Клэри начала курить. Говорила, что в этой жизни нужно попробовать всё, но к кому ей ещё обратиться, если не к старшему брату? Она заявилась ко мне в комнату ночью. В моей футболке, без макияжа, с непонятным гнездом на голове, где должны быть волосы, позевывала и твердила, чтобы я научил. Чему? Курению? В своем случае, всё произошло проще, чем с ней. Я и не скрывал. Просто поставил родителей перед фактом. А Клэри у нас была очень чувствительной особой, боялась расстроить маму с папой, хотя за сутки до этого вновь устроила скандал насчёт поступления. Эта девчонка сводила меня с ума. И в прямом, и в переносном. Она пробовала наркотики, которые ей совершенно не понравились, даже как-то напилась и опять заявилась ко мне, слёзно умоляя остаться в моей комнате на ночь, чтобы утром родители не учуяли запах перегара в её комнате. Как будто в моей этот запах им странным не покажется! Но её это не интересовало вовсе. Казалось, ей просто было спокойнее быть тут, чем где-то в другом месте. Помнится, в грозу она так делала в детстве — приходила ко мне и засыпала, сопя под боком. И не делала этого с десяти лет. А тогда… Это выбило меня из колеи, но я никак не мог отказать ей. Ещё один очень забавный факт — она пинается. Страшно пинается во сне. Вообще, когда Клэри спит, её стоит снимать на камеру. То стащит все одеяло на свою сторону, оставляя меня мёрзнуть, то пнет пяткой прямо в коленку. То начнёт разговаривать и ворочаться, словно во сне её пытает какой-то маньяк. А потом, с полными слёз глазами, просыпается и прижимается так близко, как только может. Будто бы старается влиться в мое тело своим, раствориться в нём и не помнить ничего из того, что снилось. Я поглаживал её по волосам, шептал, что всё это лишь сон, что ей нечего бояться. Потом приводил неопровержимый факт — я же рядом. А значит, что ей нечего и некого бояться. Только после этого, она засыпала снова, прижавшись ко мне спиной и тихо сопела, иногда ночью просыпаясь, будто бы проверяя, на месте ли я. Странно было увидеть тоже самое в далёком будущем. Вроде бы такая сильная выросла: в изодранных чёрных джинсах, в моих футболках, всегда знающая как ответить и на что, всегда умеющая постоять за себя и даже орудующая кисточкой для рисования, чтобы обороняться. Такая необузданная, идущая против системы родителей, кричащая всем о своем равноправии, о своей независимости, о своих принципах. Такая сумасбродная, отторгающая всех… кроме меня. Сейчас и вовсе прижавшаяся, испуганная своими же кошмарами. Тогда я узнал ещё один её страх — она боится остаться без меня. Потому что, как потом Клэри сказала, ей снилось, как она меня теряет. Нам было сложно. Сложно осознать, смириться, пробовать что-то новое. Мы были зависимы от мнения общества, и это было нашей главной ошибкой. Мы совершали с ней много ошибок: крали шоколадные батончики из магазина, курили марихуану втайне от родителей, встречались с теми, кого не любили и этим мучали. И как так вышло, что потом всё вернулось на круги своя? Для этого пришлось ждать долгих семь лет. Сначала моя учёба в колледже, потом её — в Академии Искусств Нью-Йорка. Да, чёрт возьми, она поступила туда! Она смогла! Не без ссор с родители, не без отстаивания своей точки зрения до последнего. Ведь, как показывала практика: Клэри сначала делает, а уже потом разгребает последствия. Но точно не в этот раз. Тогда лил сильнейший дождь за последние десять лет в Нью-Йорке. Я пока что ненадолго переехал к родителям, чтобы подыскать нормальную работу и квартиру. А Клэри же до сих пор продолжала действовать отцу на нервы. Они с мамой соорудили целую студию на первом этаже. Отец не понимал их «творчества», а мне хотелось понять. Гром, гроза — всё как по заказу. Но Клэри не было дома — она гостила у своего лучшего друга, того самого ботаника, Саймона. Вообразите же моё удивление, когда на пороге моей комнаты появляется она, вся мокрая, грязная, чуть ли не бьющаяся в истерике. Где она была, что с ней случилось? Тогда лишние вопросы были ни к чему. А это реально лишние. Она, стаскивая по своему особому обычаю одеяло, надевает его на себя с головой, садится за кроватью у стенки и тихонько подрагивает от каждого удара грома и молнии, всхлипывает и старается справиться с надвигающейся истерикой. Я сначала не понял, что происходит. Ещё не совсем отошедший от сна, лишь только и мог, что протирать глаза и почёсывать затылок. Давно я не видел её такой: не защищённой, уязвлённой, страдающей от детских страхов. А что мне оставалось делать? Я тихо подошёл, стараясь сделать всё так, чтобы не напугать, снял с её головы капюшон из одеяла и предложил единственное, что могло бы и её, и меня успокоить — сигарету. Клэри смотрит на меня волком, своими большими, налитыми слезами глазами, старается справиться с дрожащими руками, но кивает. У неё были такие холодные пальцы. Безумно холодные, тонкие, длинные. Ими она берет из моей руки сигарету, преподносит ту ко рту и приподнимает бровку, мол, где огонь-то? Не могу сдержать улыбки. Какая же… Чёртова девица! Пара секунд — вот он, огонёк! Такой маленький, но такой обжигающий, способный принести и боль, и наслаждение. Я смотрел на неё, она же не сводила взгляда с огня. Кажется, Клэри тоже его ассоциировала с собой. Такой же необузданной, вспыльчивой, непонятной. И её рыжие кудрявые волосы были неплохим доказательством. Её руки дрожат, губы плотно сжимают тлеющую сигарету, а в глазах стоит непонятное облегчение. Быть может, в столь тёмную и дождливую ночь мы нашли огонь, что нас согреет. Безусловно, она думала так же. С каждой секундой сигарета догорает и догорает, пепел летит на пол, а Клэри пытается улыбнуться и творит непонятное с дымом, испускаемым ей же. То выпускает какие-то колечки, то пытается в одно такое пропустить целую новую струю дыма. Она успокаивалась, а меня всё больше и больше клонило в сон. Вот остатки сигарет остались на полу. Ни меня, ни её особо не волновало, что произошло с полом, как мы будем существовать в задымлённой комнате, но сам факт оставался фактом — мы оба слишком вымотались за эту ночь. — Переодеться не хочешь? — шепчу я. Так уж вышло, что стены в нашем доме всегда были тонкие. И если бы сейчас эта фраза прозвучала на тон выше и сильнее, то проснулись бы родители. Они спят чутко, а мы хотели сохранить всё происходящее в тайне, как в старые-добрые времена. Клэри кивает, тянет ручки к моей шее и, обхватив её, позволяет мне поднять её на руки, снимая одеяло. Боже, да где же она была? Вся одежда грязная, на длинных рыжих волосах уже засохли темные сосульки. Девочка подходит к шкафу, выуживает из него футболку и, сразу снимая с себя прилипшую к телу мокрую одежду, надевает её. Прежнее одеяние она решает не поднимать. А зачем? У них уже на полу и пепел, и сигареты, не было смысла скрывать. Одеяло промокло, поэтому мне пришлось доставать второе, запасное. Кто же знал, что оно понадобится именно тогда? Она накрывается им как прежде, лишая меня и намёка на какое-то укрытие, тянет за руку на кровать, и я, недолго думая, поддаюсь. Вся холодная, с мокрыми волосами и грязными частями тела, она снова прижимается ко мне, прямо как в детстве, пытаясь уснуть. Начинает уже тихо сопеть, успокаиваться, но вдруг за окном новая вспышка света. Удар грома не заставил себя ждать. Она съеживается калачиком, начинает что-то шептать себе под нос, и даже мои объятия не могли убрать в ней этого страха. — Ну, сестрёнка, чего ты? Я же рядом с тобой. Вот, видишь? Посмотри на меня, Клэри! Посмотри на меня! — прошу я, и она переворачивается ко мне лицом. Нижняя губа подрагивала, из глаз, оставляя мокрые дорожки, текли слёзы, а взгляд был совершенно затуманен. — Поцелуй меня, — просит она в ответ, выбивая меня из колеи. Что? Поцеловать её? Девочка прижимается ко мне, обнимает за шею, бегает взглядом по моему лицу. А потом, придвинувшись ещё чуть ближе, шепчет снова: — Пожалуйста, поцелуй меня. Я не верю, что ты здесь. Пожалуйста. И я подчиняюсь её глупой просьбе. Касаюсь губами её лба, носа, щёк. Чувствую, как она медленно начинает расслабляться, но дыхание сбивается, а сердце стучит все сильнее. Наконец-то касаюсь губ, пытаясь не спугнуть. И, на удивление, она отвечает. Прижимается ко мне ещё сильнее, проводит рукой по моему затылку, по волосам. Зарывается в них рукой, чуть оттягивает. И я чуть не слетел с катушек окончательно. Не понимая, что происходит, я просто поддаюсь эмоциям, что меня охватили. Наконец, отстраняюсь, даю нам вместе перевести дыхание. Она глубоко вдыхает, не выпускает из объятий, а потом сама льнёт, снова касаясь поцелуем. После этой ночи мы не могли смотреть друг другу в глаза. Сколько прошло? Месяцев шесть? Я переехал, постарался забыть, развлекался многими девчонками, но те поцелуи запомню навсегда. Она не отвечала на звонки, игнорировала в социальной сети, продолжала даже игнорировать родителей, перебравшись к тому лучшему другу, Саймону. Но я понимал. Мы оба пытались с этим справиться. Справиться с той ошибкой, что совершили. Каждый, конечно, по-своему. Я не знал, что с ней, где она, с кем она. Но… Она заявилась на моём пороге так неожиданно. Нет, не ночью, а днём. Требовала разговора, который давно был отложен на дальнюю полочку. Она продолжала отстаивать свою точку зрения, продолжала вести себя, как капризный ребёнок, продолжала показывать всем и вся, что только она может диктовать себе, что делать. И показывала каждым своим словом, что во мне уже не нуждается. Мы проспорили до самой ночи, но ни к чему не пришли. Я просил её хотя бы звонить мне по выходным, говорить, что с ней всё нормально, что она жива и здорова. Ещё никогда мне не было так больно, никогда. И, как оказалось позже, ей тоже. Клэри расплакалась, прямо как тогда, в детстве, когда боялась меня потерять. Словно те эмоции вновь на неё нахлынули. Кинулась мне на шею, потом едва ли не ударила по щеке, потом снова плакала, курила, смеялась и снова пыталась ударить. Ей было сложно. Сложно принять свои чувства. Да и мне, в какой-то степени, тоже. Потом она вновь ушла, оставив меня одного. Вновь игнорировала, а потом снова возвращалась. И только спустя два года, по своему обычаю, заявилась ко мне и протянула билет. Ирландия. Да, эта страна определенно ей подошла бы. — Либо я лечу с тобой, либо без тебя, — талдычит она. — Давай убежим! Давай же! Давай же! И я соглашаюсь. Удивляюсь этому же, но соглашаюсь. Увольняюсь с работы, продаю квартиру и уезжаю с ней в неизведанное. Сейчас она смеется, когда это все вспоминает. Уговорила меня сменить имя, сама же сменила фамилию. Теперь мы были Себастьян Моргенштерн и Кларисса Фэирчайлд. Такие взрослые. Клэри росла на моих глазах. Она была милым ангелом, рыжей бестией, чертовкой. Она сводила меня с ума и продолжает это делать с особым удовольствием. Мы прожили всю жизнь вместе. И, я надеюсь, проживем и дальше. Она… Такая разная в каждый период своей жизни. И я не знаю, какой она станет через 10 лет. Она выросла похожей на маму, но со своим характером. Но и по сей день также боится грома и молний…