Знаешь.

      Знаешь, а на море мы так и не поедем, а ты можешь ехать один, по песку тёплому бродить ногами босыми, вдыхать морской воздух и улыбаться во все тридцать два, ведь жизнь прекрасна, да? Ты сидишь в коридоре, а я в кабинете, и врач смотрит на меня усталым взглядом, будто ему похуй, умру я прямо сейчас или через два месяца. Говорит он резко и быстро, а у меня вата ментальная в ушах и слышу я как через толщу воды — хуёво, одним словом. У Вас, говорит, только два выхода: или в клинику или в гроб. Листок мне тянет, который я подписать должен, чтобы лечь в палату со стенами белыми и каждый день принимать какие-то пилюли, они убьют меня раньше нужного, я уверен. Мотаю головой, очки на переносице поправляю, пытаюсь даже прочитать что-то на этой ебаной бумажке со смертельным приговором. Был бы здесь палач, то я бы просто крикнул: «Руби, нахуй!» и голову куда-нибудь склонил, но кроме мужчины в белом халате тут нет никого. Похожу я сейчас на избитого щенка, как хорошо, что ты, Олег, не видишь и не подозреваешь, мне так легче. Спрашиваю у дядьки серьёзного, а есть ли время подумать, покумекать там, сейчас не решаюсь, а вдруг потом решусь, отвечает он, что это подождёт до конца недели. Сегодня четверг.       Знаешь, а я скучать буду по твоим тёплым рукам, что обвивают меня, надеясь спрятать от всего дерьмища и хуйни, что вокруг меня скапливается в последнее время, но, увы, ты не волшебник, а я хочу верить в обратное. Выхожу из кабинета и пытаюсь вид принять такой, будто выиграл путёвку на Марс, я и на самом деле её выиграл, только в гроб. Ты не узнаешь, хочу сберечь твой покой и сон. Вскакиваешь, обеспокоенно смотришь, а я скалюсь, как пёс скалюсь, который свою стаю от врагов защитить хочет, хочу тебя защитить тоже и сделаю это, верь только в меня, договорились? Спрашиваешь, как оно там, отвечаю, что заебись, ещё как минимум лет пятьдесят проживу, смеёшься, а мне не смешно, потому что моё время ограничено. За руку меня берёшь, тебя уже не особо волнует, что люди подумают, а мне вообще похуй, поэтому целую прямо тут, посреди коридора больничного. В губы чуть ли не вгрызаюсь, запомнить хочу всё до крупиночки мельчайшей, руку твою в своей сжимаю. Всё хорошо, пошли домой.       Знаешь, а я люблю тебя, да так сильно, что внутри всё сжимается, когда смотрю на тебя и понимаю, что всё это в последний раз. Ты тоже меня любишь, знаю, прижимаешься всем телом и дрожишь, потому что холодно. Отдаю тебе свой пиджак, хоть эта тонкая тряпка не греет даже, но я пока тёплый, кровь-то бегает, но это пока, согреть смогу. Ухом прислоняешься к груди, слушаешь там что-то, говоришь, что из моего сердцебиения можно сделать нихуёвый бит, а я только кривенько улыбаюсь. Сделай, отвечаю, будет пиздато, хоть где-то увековечим это. Смотришь, не понимая, к чему я это, но потом расслабляешься, ведь шутки про смерть — лучшие шутки, особенно когда эта сука за спиной стоит. Оглаживаю твои плечи, ты снова не понимаешь причину моего поведения и хорошо, не лезь ко мне с этим.       Знаешь, а ты ведь счастлив будешь, это точно. Не со мной, конечно, но будешь. Помнишь, как мы загасились знатно, да так, что слюни вперемешку с пеной со рта шли? Говорили тогда о том, что тебе не обязательно фамилию менять, когда я тебя замуж позову. А я позвал ведь, сразу же позвал, а ты заржал, целоваться полез, смешивая свои и мои слюни и даже не противно было, об этом даже речи не шло. На утро мы ничего не помнили, но долго лежали в мятой постели, за руки держались и друг другу обещали, что это навсегда. Да, банально, да, не свойственно для меня, но оно было. Ты сейчас что-то на кухне готовишь, кричишь мне оттуда, две ложки сахара или три, а я отвечаю что-то в стиле, ебани побольше, да так, чтобы челюсть свело, слушаешься, мой умный мальчик, и высыпаешь чуть ли не всю сахарницу. Челюсть и правда сводит, но это ничего, тебе-то весело, а мне что-то нихуя.       Знаешь, а мы больше никогда не поцелуемся украдкой перед многочисленной толпой, объективы камер не будут на нас направлены, когда я со спины тебя обниму, губами сухими шеи мокрой коснусь, мне даже больно от этого становится. Руки исколотые зудят жутко, ещё просят и я даю ещё, остервенело вводя игру прямо в старые раны, что ещё не зажили даже, какая уже разница, завтра ведь не проснусь. Ты спрашиваешь, чай свой помешивая, точно ли всё хорошо, киваю заторможено, мол, не переживай, принцесса, всё лучше всех, только вот не завидует никто. Снова обнимаешь меня, в висок мазано целуешь и, кажется, я счастье этим вечером обрёл. Умирать не хочется совсем, но лучше сейчас и дома, чем в какой-то ебучей койке с хуй пойми кем. А ты не поймёшь моего задумчивого взгляда, снова спишешь на заёбанность и правильно, милый, правильно, оно тебе не надо, ложись спать.       Знаешь, а ты не появишься на моих похоронах, ведь даже из дома выйти не сможешь. Я сажусь в ванной на пол и понимаю, что сейчас вздох последний сделаю, а перед этим представлю тебя и то, как ты смеёшься с моих шуток, обнимаешь и в ответ целуешь, преданно смотришь, спрашиваешь, не уйду ли я, говорю, что не уйду, а сам съёбываю прямо сейчас, в стенах нашей квартиры. Сегодня воскресение. Я закрываю глаза и вижу сам себя, пульс бездыханный уже, бью себя по щекам, но рука-то сквозь проходит, всё, Ромочка, танец последний сплясан. Ты находишь меня с утра уже холодного, трясёшь меня долго, трясёшься сам и кричишь, в истерике бьёшься, сразу же в скорую звонишь и Денису, но Денис что, он не поможет. Пытаюсь тебя обнять, но забываю, что больше так не могу сделать, проебал и это. А ты, бедный загнанный пёс, мечешься по квартире, шепчешь имя моё себе под нос, а я говорю, обернись, я же сзади, но ты не оборачиваешься, да и не видишь меня вовсе, а я здесь, до сих пор берегу тебя. Скорая приезжает на удивление быстро, за покойниками всегда так, знаю, работал. Меня запихивают в машину под твои истеричные завывания, мне самому тошно от этого. Запираешься в квартире, в плед закутываешься и просто плакать начинаешь, как девочка маленькая, да горько так, что в груди сжимается то, что уже не бьётся. А дождь уже бьёт по крышке гроба, а я сижу с тобой дома и успокоиться прошу, но тебе всё равно, я же, блять, невидимый и вообще не существую, просто рядом.       Знаешь, а ты прости меня, прости за то, что надежд не оправдал, когда говорил, что не оставлю никогда, но я не оставляю, поверни голову, стою за правым плечом. Не то, чтобы забрать тебя к себе хочу, сплюнь три раза, солнышко, нет, оберегаю просто, всё хорошо. Следую за каждым твоим шагом, чтобы не случилось, я с тобой. Прекрати, пожалуйста, гашенным на сцену выходить и плакать меж треками, мне больно, хоть меня и нет. На каждом концерте я стою за пультом, как и всегда, скачу даже, жаль, что ты не видишь, ты бы порадовался. Не обращай внимания на тех, кто кричит, что я дома, мой дом рядом с тобой, знаешь прекрасно. Ты молодец и парни тоже молодцы, скажу это им лично, передам через Дениса, он поймёт.       Знаешь, а ведь призрак реально невыносимо любить, я же вижу, что ты даже не удосужился вещи мои выкинуть, фотографии полароидные не снял с холодильника, глупый, глупый мой мальчик. Лучше забудь меня, все ведь советуют, а ты ни в какую. Ложишься спать в моей футболке, а я со всей нежностью, что мне свойственна, касаюсь твоего лба губами, ты вскакиваешь резко, будто почувствовал что-то, смотришь по сторонам, снова имя моё произносишь в пустоту, а я кричу уже, что здесь, смотри, перед тобой сижу, но не видишь, губу закусываешь обиженно и ложишься обратно.       Знаешь, а я до сих пор люблю тебя, хоть и умер в то воскресенье.