Песок и Океан

      Когда солнце заходило за горизонт, все становилось иначе. Когда лучи окрашивали океан алым светом, аллегорируя кровавыми слезами, растворявшимися в бездонной толще черной воды, наступала пора смерти, призрачных теней, скользивших по палубе, гниющих акул, мелькавших между волнами. Джек ждал захода солнца, хотя вся команда Черной Жемчужины страшилась его. Но ночью всегда было тихо. Тихо и страшно.       Когда последние отблески солнца умирали в агонии, по темноте и туману начинал скользить неясный образ, остов былого величия, оправдывавший свое имя мертвецкой тишиной своего появления, лишь скрипом гнилых досок выдававшим то, что тот корабль — материален, хоть и призрачен, как мечты о далеких странах. Немая Мария бороздила слишком спокойную гладь океана своим изувеченным телом, скрипела от боли, словно само ее существование приносило ей мучения, мерно покачиваясь на волнах слишком близко от Черной Жемчужины, и можно было разглядеть каждую изъеденную смертью доску, каждую рассыпавшуюся прахом пушку, и сгнивший труп носовой фигуры, слишком живой, несмотря на ее несоответствующую роль.       Джек ждал этот корабль. Насвистывал смешные песенки себе под нос, неестественно звучавшие посреди тягостной тишины, которой никогда не бывает на море. Шел по трещащей по швам палубе — словно ступишь шаг, и она обвалится под ногами, не принимая веса живого, дышащего существа. Но корабль не отторгал чужого присутствия, как не отторгал его капитан мертвого корабля. И вальяжной походкой короля мира Джек шел по территории, запретной для любого другого пирата, по святая святых, как мощи христианских блаженных, для Испании и охотников, и смеялся, не встречая здесь больше никого, прекрасно зная, где найти короля этого ада.       И хотя король был мертв, он постарел. Успокоился, должно быть, и с глухим шипением тянулся к теплу живого тела, стоило только переступить порог его каюты. Воробей смеялся над тщетными попытками выговорить его кличку без испанского акцента, срывавшегося раз за разом в рычащую букву «Р», словно рокот воды, засевший в барабанных перепонках, и думал, что только этот мурлычущий баритон, обычно жесткий и хлесткий, как кнут, но сейчас до неприличия потеплевший и ласковый, как у огромной кошки с дальних берегов, стоит того, чтобы согреть его обладателя. И пускай, если прижать к груди руку, не почувствуешь мерного биения сердца, пускай на ощупь Армандо был холоден, как океанская вода, а его кожа трескалась, как фарфор, — Джек не считал это отвратительным, признаваясь себе в истине, ведь для него это стало так же необходимо, как океан, и смеялся столь искренне, что даже неприлично невинно, и улыбался так самозабвенно, что мертвый капитан был готов вновь пойти сегодня против своих принципов, забывая об их существовании, прикрывать глаза и нежно клекотать, вдыхая в утонувшие легкие жар чужой опаленной солнцем кожи, вызывающей жажду берега и желтого горячего песка, по которому тяготится каждый моряк, а моряк, что никогда не сможет ступить на землю — сильнее, чем по своей былой жизни. И каждый раз, когда пират внезапно замолкал, переставая даже смеяться, лишь сосредоточенно сопя и кусая губы, Армандо не мог сдержать лукавой улыбки, абсолютно капитулируя перед этим несносным, невозможным, но живым, как сама жизнь, пиратом, сдиравшим ему кожу со спины, покрывавшимся мурашками и красневшим, как юнец, будто не прошло этих десятков лет, когда капитан Немой Марии метался в треугольнике Дьявола, как зверь в клетке, теряя время и изводя себя бессмысленной ныне жаждой мести. Джек Воробей был для Армандо недостижимым берегом, Армандо для Джека — воплощением темной и скрытой, но от этого еще более желанной, стороны океана, с его утопленниками, остовами кораблей и навсегда потерянным золотом.       И целуя мертвого капитана в последний раз за эту ночь, слизывая с губ вкус старой запекшейся крови, Джек думал, что в этом нет ничего отвратительного, и что лишь за одно слово, произнесенное все тем же низким испанским баритоном столь нежно и болезненно, его стоит любить.       Когда первые утренние лучи коснулись волн, уже не казавшихся такими черными, как ночью, от Немой Марии не осталось ни следа присутствия. Она растворилась в тумане, словно никогда и не появлялась.       И каждый раз Джек Воробей думал, что это был странный сон, если бы не слова, который он прокручивал в голове до самого заката снова и снова. «Возвращайся, querido. Я буду ждать».