Желтый бархат

      Олег замотался: впопыхах завтракал, брился неосторожно, забыл захлопнуть сквозившее окно на кухне. Играл в шашки на дороге, словно стремился выиграть турнир, бесконечно опаздывая, вливаясь в поток юркой змеей.       Сашу всегда раздражала резкая манера дергаться из ряда в ряд.       Заскучал он без Петрова. Сильно заскучал.       Приехав, два часа искал в почте письмо трехмесячной давности, поднимая голову лишь на короткие постукивания в дверь. Разбирался скупо, сухо и строго по делу. Проклятое отчетное письмо не отпускало, то и дело напоминая о себе растерянным главбухом.       Нестерпимо пахло миндалем, из коробки с рахат-лукумом, которую Петров оставил в столе. Будто нарочно напоминая, что не виделись они уже четыре дня. Четыре дня, а впереди еще целый, подпираемый пустой ночью.       Письмо отыскалось ближе к обеду, когда бухгалтерия уже готова была всем составом выйти «по собственному». Олег вздохнул и только. Суматошный денек.       К вечеру ситуация накалилась.       У костюмеров, отчаянно спорящих над плащом Дункана, короля Шотландского, конфликт грозился перейти в локального масштаба бедствие, когда Олег показался в мастерской, взглядом проходясь по туго скрученной ткани и занесенной в боевом жесте иглой костюмерши. Спор перерос в чаячий галдеж за считаные секунды.       Присел Олег лишь час спустя. Дункан был уже при мехах, но Вторая ведьма оказалась поистрепавшейся не по делу. Вот уж действительно «та шотландская пьеса». Второй год не видит света, а нервы треплет так же вдохновенно.       Перехватить стаканчик с кофе после семи, проверить телефон на пропущенные, снять пиджак, открыть, наконец, дверь в опустевший, темный коридор. Он еще с час посидел над бумагами, после чего с легким сердцем захлопнул ноутбук и подхватил пальто.       Вечер был упоителен в своей теплоте. Небесное полотно, прибитое гвоздями-звездами над головой. Бензиновые разводы по махровому асфальту под ногами.       Олег свернул влево. Не к себе, на Фрунзенскую, сверкающую оранжевыми закатами в отражении окон на парк Горького, а выезжая в Сокольники. Туда, где была у них своя квартира, спонтанно купленная в одном из безликих переулков.       Сашка явится под утро, обещался.       Ему, Олегу, поспать бы спокойно, хоть ночь, без мечущегося, раскутывающегося Петрова. У Олега сон чуткий, а работа нервная. Жизнь нервная, полная волнений.       Паркуясь, Олег фыркнул (ох, совсем не сон был его расслаблением и умиротворением) и вышел вновь под синий бархат, развешенный по крышам и антеннам многоэтажек-новостроек.       Перед домом он не крутится. Никогда. Ключи заранее в карман кладет, чтобы в подъезд войти незаметной тенью. Лифтом редко пользуется. Лишь ночью, иногда ранним утром.       А квартира еще новенькая. Пахнет свежей мебелью, въедливым лаком, пьянящей краской, сколько не проветривай, оставляя окна распахнутыми целыми сутками напролет. Олег дубеет сразу же, но запах краски люто не любит. Пускай холод.       На столе сиротливо лежит вскрытая упаковка фиников. Сашка их килограммами съедает, не замечая, как в мусорном ведре белеют пачки неаккуратной горкой. Сашка и сам уже финиками пропах, сладкоежка.       Он появляется часа в четыре. Олег смутно видит спросонья длинную, косую, коридорную тень и слышит два глухих удара – кеды о стену. В душе льется вода, а Олегу, разбуженному, кажется, что кто-то по ведру стучит. Сколько проклятий слыхали тонкие стены и их создатели? Слишком много, чтобы новые имели силу. Вскапывать носом подушку получается — заснуть снова нет.       Саша суется в кровать уже почти в пять, когда Олег заканчивает считать всех барашков, с которыми встречался по жизни. Суется, и сразу как-то весь обмякает, отрубаясь, смазав поцелуй по щеке.       Олегу завидно почти до половины шестого.       А ровно в восемь ноль ноль играет вальс. Без преувеличений.       Первый раз услышав Олегов будильник Сашу смех пробрал такой, что пришлось брать с собой в театр бутылку воды – икал несчастный до самого полудня.       Люди уже тонут в суете. Продрогший город, мокрый свет. Москва тоже тонет. В украденном у Петербурга проливном дожде.       Когда Сашка таки вваливается на кухню - убитый, хмурной - Олег уже собран, одет и разлил кофе по кружкам. Смотреть на эту бледную немощь нет никаких сил и становится так жалко его, невыспанного. Пусть он спорил до пены у рта, что «бессонная ночь не помеха молодому организму», сейчас уже нет резона объявлять о своей правоте старым-добрым «я же говорил».       Петров же подбирается весь, высматривая усмешку и устраивая детский сад. Олег лишь клонит голову на бок.       — Позавтракаем?       Выгуляй меня — думается Олегу.       И везет.       Пока едут, солнце вылазит, да такое, что любая яичница румяности позавидует. Москва сразу выкрашивается в морковный, в бордовый, в алый, в вишневый и бледно-желтый как сердцевинка нарцисса. Сразу расцветает вся, красавица.       Завтракают они на Арбате. Девять утра на часах, сонный Саша, сонная девочка за стойкой. Один Олег заливается жаворонком. Так и тянет хулиганить, не по возрасту, не по статусу, не по характеру.       Завтрак украденный, но разделенный. Олегу кажется, что вот сейчас и живут они. Живут мирно. Солнце слепит, отражаясь в стеклянных стенах. А сидят они в дальнем конце зала. Саша прихлебывает кофе, а по лицу у него солнечные блики скачут.       От кофе Петров хамеет, просыпается. Уминает завтрак в считанные минуты и смотрит сытыми глазами, словно кот, залезший лапками в сметану.       — А до работы подвезете, Олег Евгеньевич? – Шепотом, которым только сакральные секреты выбалтывать.       Олег кивает легко, дергает подбородком, а глаза улыбаются.       Машина легонько пересчитывает колесами метры, мерно, словно метроном. Олег ведет спокойно. Позволяет себе слегка сокрушаться насчет медленной езды. Саша сидит, сложив руки на груди, натянув капюшон до носа и, кажется, дремлет.       В театре они объявляются к десяти. Дороги утром не свободные, даром что пятница. Даром что Москва.       В кабинете все так же пахнет рахат-лукумом, когда Олег закрывает дверь изнутри.