Вас когда-нибудь настигали призраки прошлого?
Я говорю не о кошмарах, чьё ледяное дыхание бросает в дрожь и не даёт заснуть, позволяя лишь забыться под утро, утонуть в чехарде тревожных странностей, изматывающих больше, чем весь прошедший день. И никакие барьеры, никакое очищение сознания не даёт полного освобождения.
Однажды ты срываешься и погружаешься в лабиринт одинаково незначимых дней, постоянно вздрагивая, постоянно двигаясь вперёд к чему-то неведомому, но не менее разрушительному. Сохранить рассудок, всплыть и вернуться к жизни — трудновыполнимые задачи.
Однако я преуспел в том, что других губило. Мне удавалось справиться с теми кошмарами, которые тянули ко мне свои когтистые лапы. Сотни, тысячи, миллионы. Чем ближе они подбирались, тем чётче я слышал их голоса: молящие, проклинающие, плачущие. Каждый всхлип — как удар бича. Каждая минута моей жизни словно отнята у миллионов, пропитана их кровью. Но я научился подавлять отчаяние и чудовищное чувство вины за смерть своего народа. Столь сильные деструктивные эмоции не принесут ничего, а пока я жив, мне есть за что расплачиваться.
И если от кошмаров так хочется убежать, то от призраков... лишь изредка.
Я помню, когда это началось — лет через десять после того, как я остался один, без Него. Двадцать четвёртый век предлагал настоящее буйство технологических возможностей, научных открытий, но ничего не увлекало по-настоящему, ведь не давало возможности воскрешать умерших. Вокруг меня было множество людей и вулканцев: знакомых, сослуживцев и коллег, но не было Его. Я лишился человека, чьё биение сердца, как мне казалось, я чувствовал на расстоянии десятков световых лет. Я с юности был так увлечён познанием своей земной природы, лучших и самых приятных её сторон, что не оказался готов к тем ударам, которые она так легко получает. Боль — это не страшно. Страшна пустота.
Когда это случилось впервые, стоял ясный, солнечный день, от которого я прятался за тяжёлыми шторами, стараясь не воспринимать болезненных ассоциаций с человеком, жизнь которого была так тесно переплетена с моей. Кресло было жёстким, предназначенным для работы, не для отдыха, но оно было единственным в комнате, так что выбора у меня не было. Медитации проходили успешно, но их эффект длился недолго, поэтому я старался каждую свободную минуту занимать работой, благо её был непочатый край. Главной задачей было не думать, не вспоминать, а память, как назло, оставалась превосходной.
Закончив один из отчётов, я откинулся на спинку кресла, решая, чему далее следует уделить внимание, и именно тогда я почувствовал чьё-то присутствие. Мне показалось, что в комнате стало светлее и теплее, как бывало всякий раз, стоило появиться Ему. Я понимал, что этого быть не может, это абсурд, что за сиюминутной иллюзией, вспышкой моего скудного воображения последует мощнейшее самовнушение, результат которого я уже начал ощущать. Вдохнув поглубже, я почувствовал Его запах. Не собираясь верить в невозможное, я обернулся и...
Конечно, я ничего не увидел. Более того, ощущение «не одиночества», которое робко ступило на территорию моих завешенных семью замками чувств, спаслось бегством прежде, чем я уничтожил его своим логическим анализом ситуации. А значит, когда-нибудь оно вернётся. Это меня радовало, и я ничего не мог с этим поделать.
Последующие дни, потом недели, я периодически замирал посреди работы и прислушивался, но ничего не происходило до тех пор, пока я не прилетел на Землю.
В первую же ночь я проснулся от ощущения, что за моей спиной, на другой части кровати, кто-то лежит. Точнее, я знал, кто это. Или что это. Мои фантазии, мои желания, моя тоска. Всё это объединилось в образ, который обрёл некую форму.
«Ты ужасен...»
И потом я бы услышал недовольное сонное ворчание (он не любил, если я поворачивался к нему спиной), а потом властным движением он бы обнял меня и уткнулся носом в затылок. Он так делал с первой ночи, которую мы провели вместе. С первой, и до последней. Увы, их было сравнительно немного.
Так я и заснул, ожидая прикосновения.
С тех пор Он стал периодически навещать меня, появляясь тогда, когда был более всего нужен. Банально, глупо и предсказуемо, но стоило ему покинуть меня на несколько недель, как я испытывал мучительное чувство беспокойства. Что с ним? Где он там? И есть ли вообще это «там»?
Несколько лет я старался доказать, что он на самом деле способен приходить ко мне, используя более совершенные машины или технологии, или неизученные мною техники управления сознанием. Но не имея доказательств и прочного фундамента, все мои теории рассыпались осколками беспочвенных надежд. В итоге я утвердился в мысли, что это всё лишь игра моего воображения. И мне удалось его усмирить.
Я прогнал своего призрака, обосновывая нелогичностью зависимость от чего-то безмолвного и совершенно абстрактного. Я его не видел, не слышал, даже не чувствовал, если быть откровенным с самим собой. Мне лишь казалось, что я его чувствую.
И призрак ушёл. Просто перестал появляться. Поздравляя себя с излечением от типичного человеческого недуга, я верил, что это навсегда. И гордился тем, что вулканская сущность всё больше подавляет человеческую.
А потом случилось то, чего не мог ожидать никто: бесконечная тишина, бездонная пустота и не существование в одном мгновении чёрной дыры.
Почти сразу после падения сквозь время, на моих глазах древо моего народа было выкорчевано и уничтожено. И не важно, прямо или косвенно, но моя вина в этом была. Никогда прежде я с такой силой не жалел о том, что не выжег, не уничтожил в себе саму способность испытывать эмоции. А потом я вновь встретил Его, как в безумном сне, невозможном и отчаянно желанном.
Только что оперившийся птенец, смелый, бойкий, но неразумный и слишком несдержанный. Чужой и незнакомый. Но это был Он. Передавая ему свои воспоминания, я будто впервые упивался уже забытыми ощущениями единения наших разумов. Я сделал то, что должен был, поборов соблазн продлить сеанс, побыть подольше с ним. В этом не было смысла. В его жизни уже был Спок. Такой же молодой, несдержанный и неразумный. Мы все хотим встретить себя в юности и предостеречь от ошибок и сомнений, но, увы, это оказалось невозможным. Я никогда не был им, а ему не стать мной. Хотя бы просто потому, что в его возрасте мне не случилось сражаться с ромуланцами, потерять мать, стать капитаном корабля и встретить самого себя, только лет на двести старше. И в его возрасте у меня не было такого неприятия к Джиму. У меня тогда вообще никаких мыслей о нём не было.
Имей я возможность вернуться в своё время, я бы забеспокоился, поскольку иные отношения между капитаном и помощником могли бы привести к совершенно другому для нас будущему, но... Вернуться я не мог, как и исчезнуть, поэтому решил просто не вмешиваться. В другом времени у меня была возможность жить своей жизнью и думать своей головой. Отнимать это право теперь у себя же я не мог.
К тому же, было кое-что в нашей первой встрече, насторожившее меня. До сих пор не до конца уверен, чем это можно объяснить. Спустя время у меня появилась теория, на которой базируются мои нынешние научные изыскания, но тогда я был в полном замешательстве, поскольку известные мне источники не предоставили нужной информации.
Суть в том, что при концентрации внимания я могу слышать мысли Спока так же отчётливо, как свои (если же его мысль достаточно сильна, то и концентрироваться не приходится: никто же не прислушивается, если вам кричат на ухо). Для этого не нужно физического контакта. Мы можем находиться вне зоны видимости друг друга, вот только расстояние этого эффекта ограничено. Но подобные способности проявились только у меня. Возможно, причиной этому является больший возраст и продолжительное занятие ментальными практиками. Он до сих пор не подозревает о том, что все его мысли и рассуждения звучат у меня в голове, как аудиокнига. А я и не стал его просвещать на этот счёт. Однако, как только была выбрана планета, предназначенная для создания Нового Вулкана, я покинул Землю.
Наблюдать за тем, как Спок разрушает возможность совместного будущего с Джимом, которое я уже познал, а он ещё нет, и ничего не предпринимать — было в этом что-то ненормальное. Более того, я боялся, что вернётся мой призрак, пусть даже в изменённой форме. Поэтому единственное решение было верным: с глаз долой, как можно дальше, и медитации, медитации, медитации. Не могу судить о степени воздействия сих мер на результат, но они определённо были положительными на протяжении нескольких лет. Ровно до того момента, как я получил письмо.
Здравствуйте, Мистер Спок.
Через два месяца, в августе, Энтерпрайз загоняют «в доки» на профилактику, а экипажу дают месячный отпуск, который мы (я и ещё несколько человек) собираемся провести на Земле. Я был бы рад видеть Вас у себя в любое время. Адрес, вероятно, Вам уже знаком:
25 W****m Drive Iowa City I**** 52246 US
С уважением,
Джеймс Т. Кирк.
Я перечитал письмо дважды, впервые с трудом улавливая смысл написанного. Оно было не похоже на то, что я когда-либо получал от Джима, но подпись, и адрес...
Мне показалось, что я больше не один в комнате. Что оглянись через плечо, и знакомая тень мелькнёт в дверном проёме. Я Его чувствовал. И если бы моё воображение было способно создавать звуковые иллюзии, я бы услышал, как Он смеётся.
Письмо было удалено сразу же ввиду своей абсолютной неинформативности. Ехать я никуда не собирался, а адрес я и так помнил наизусть. Только я не ожидал, что Джим живёт в том же доме. Видимо, его мать решила не переезжать после смерти первого мужа.
Чтобы прогнать тень прошлого и заодно убедить себя в непоколебимости своего решения, я вернулся к материалам по разработке способа ускоренной модификации и регенерации вулканского генома. А пятого августа я уже стоял перед деревянной дверью выкрашенного в белый цвет дома в небольшом городке штата Айова, вслушиваясь в гул голосов и современной человеческой музыки. И мыслей.
«Если он ещё раз принесёт мне тарелку с этой гадостью, то с вероятностью 132,8346% я смогу затолкать в него её содержимое. Если заталкивать с тарелкой вместе, вероятность сокращается вдвое. Но 66,4173% тоже весьма неплохо»
Дверь открылась, и я на себе испытал довольно часто используемое в земных книгах «меня окатило волной» чего бы то ни было. В данном случае — звуков.
— Добрый день! Я уже подумал, что вместо вашего общества получу сообщение с вежливым отказом где-нибудь через пару недель.
Улыбка Джима была именно такой, какой я её запомнил: тёплая, яркая. Глядя на неё невозможно самому не улыбаться. И, сколько я себя помню, я всегда улыбался в ответ, но где-то глубоко внутри.
— Если бы я отказался, то не стал бы так тянуть с ответом.
— Охотно верю. Проходите!
Он взял мои вещи и понёс их на второй этаж, попутно рассказывая про мою комнату, про то, что там мне будет удобнее всего, и что рядом комната Спока.
В гостях у Джима я бывал не часто: первый раз — на похоронах его матери, а потом мы приезжали в те редкие дни, когда наше свободное время совпадало. Комната, которую Джим окрестил моей и в которой оставил одного, чтобы отдохнуть с дороги, в моём прошлом (и его будущем) была нашей спальней. Сидя на краю кровати и рассматривая по-другому расставленную, но точно такую же мебель, я готов был поверить в судьбу. Или в круги ада, которые проходят грешники после смерти. Конечно, всё просто. Я умер, попал в ад, и теперь плачу за грехи. И видимо я всё ещё на первом круге.
Примерно с такими мыслями я принял душ (настоящий, с водой, а не привычный ультразвуковой) и спустился вниз. В гостиной на диване сидел Спок, а в коридоре Джим с Боунзом о чём-то шептались, бросая на него короткие взгляды. Рассмеявшись, Джим подошёл к Споку.
— Послушай, ты совсем ничего не ешь в последнее время. Скоро на костях одежда будет протираться.
И поставил перед ним тарелку с морской капустой.
Меня обожгло своей-чужой мыслью.
«Stau ish-veh nash-god».*
Угроза казалась смехотворной, но и конфликта избежать было бы трудно: я в его возрасте с трудом мог сдерживать эмоции, а уж если Кирк пытался до них докопаться...
— Джим, — мне пришлось вмешаться. — Мы не едим морскую капусту.
Услышав мой голос, Спок обернулся и встал, а Джим как-то сразу сник. Было непривычно видеть его таким молодым, да ещё и чувствующим себя несколько скованно в моём присутствии. Наверное, не мог воспринимать меня, как Спока. Впрочем, ничего удивительного.
— А я-то думал. Вот, оказывается, в чём проблема...
И, бросив Маккою кривоватую ухмылку, смылся на кухню, прихватив тарелочку.
К вечеру я насчитал в доме пятнадцать человек: помимо старшего офицерского состава, с которым я когда-то выполнял пятилетнюю миссию, были ещё незнакомые мне друзья Джима по академии. Похоже, все были предупреждены о том, кто я, поэтому неудобных для людей ситуаций не возникало. Со временем особенно смелые даже задавали вопросы о своём будущем, радуясь или расстраиваясь, что многому не суждено стать реальностью.
Дни я проводил преимущественно в обществе Спока и Джима, который уже на следующий день после моего приезда стал чувствовать себя более раскованно, а временами даже нагло. Если его попытки подколоть Спока проваливались, он обязательно переключался на меня с вопросами: «До какого возраста вы были таким занудой?» и всё в том же духе. Спок не менялся в лице и никак не реагировал, но я слушал, как взрывается он внутри: то от гнева на Джима, то от гнева на себя за неспособность противостоять эмоциональным порывам, а иногда его просто раздражала нелогичность людского поведения, к которой я успел привыкнуть, но не устал удивляться.
Днём я отдыхал, получая удовольствие от наблюдения за молодым поколением, замечая их отличие от тех, кого я знал в их возрасте. Джим постоянно придумывал новые занятия, изматывающие физически, но заряжающие отличным настроением. На одни выходные он увёз друзей на уроки «скалолазания». Вернулись все едва живые и на сутки завалились спать.
Вечерами мы играли в шахматы. Говоря мы, я имею ввиду себя, Спока и Джима, который периодически пробегал мимо. Играть один на один со Споком не имело смысла, поскольку я всегда бы выигрывал по трём причинам. Первая — я мог читать его мысли, хоть такое мошенничество претило моему естеству. Вторая — даже без чтения мыслей я легко мог бы разгадать все его стратегии. Третья — за годы общения с капитаном Кирком, за сотни сыгранных партий, я смог не понять, но запомнил очень большое количество его «нелогичных» ходов, которые в итоге выводили к победе. Конечно, я бы мог чему-то научить своего протеже, но почему-то именно в этом мой педагогический дух залегал на дно. Победить Споку удавалось лишь в том случае, если Джим ненадолго отвлекался от весёлой шумной компании и мешал ему играть, отбирая фигуры и делая свои чудо-ходы. Это помогало отнюдь не всегда, но помогало.
Спать я отправлялся последним. Вулканцам в принципе требуется меньше часов сна, чем людям, а уж на старости лет и подавно. Когда гости начинали лениво расползаться по комнатам, мы со Споком уходили в сад, разбитый матерью Джима много лет назад. Мы сидели, разговаривали. Точнее, он спрашивал, много спрашивал, а я старался ему отвечать, используя как можно больше слов и раскрывая как можно меньше сути. Он это замечал, но ничего не говорил. А я и не старался узнать, что он думает по этому поводу. Заглядывать в его мир без его разрешения, было в этом что-то сродни воровству. Я многому научился у людей, их образ жизни и мыслей сильно расширил мои границы восприятия мира и рамки дозволенного, но не настолько. Я старался отгораживаться, когда получалось.
Между тремя и четырьмя часами утра или ночи меня покидал последний собеседник, оставляя наедине с шелестом ветра, прохладой ночи и безмолвием теней.
На одиннадцатую ночь я неожиданно для себя осознал, что разговариваю вслух со своим призраком. Рассказываю о прошедшем дне, периодически вклинивая «да ты и сам всё видел», делюсь мыслями о том, какое будущее ждёт этих двоих молодых людей. Очень тихо, вряд ли кто-то посторонний смог бы что-то расслышать, но мне было достаточно того, что я сам об этом знаю. Я поставил себе диагноз «ментальное расстройство» и откинул дальнейшие рассуждения, ведшие меня к понимаю, как же сильно я скучаю по этому яркому и безмерно дорогому для меня человеку, и как тяжело видеть «не его» каждый день, и всё чаще замечать взгляды, обращённые на «не меня».
Но обо всём этом я тогда не думал. Была ночь, была жизнь, были знакомые запахи самого уютного в мире сада и дома. Ощущение уюта — одно из множества чувств, которые смог во мне пробудить этот удивительный человек.
Покидал сад я обычно уже перед рассветом и забывался либо чёрно-белыми снами, либо пустотой, не думая о том, почему от подушки пахнет солнцем и яблоками.
— Я нашёл корабль! Деревянный! И сегодня же мы отплываем!
Сколько энтузиазма и предвкушения было в голосе Джима, когда за завтраком он сообщил о своей находке. Он — капитан морского судна!
Все восприняли эту новость, как обещание увлекательного приключения. Чехов даже пытался рассказать о русском царе Петре I, но был заглушён смехом, суетой и обсуждением маршрутов. Джим хотел на Гавайи.
Только мы со Споком сидели, гоняя в кружках уже остывший чай. Вулканцы не любят воду. Я сказал, что предпочту остаться.
— Вы уверены?
— Да, Джим.
— Точно?
— Абсолютно.
— Может, вы ещё передумаете?
— Нет, не передумаю.
— Будет весело!
— Не сомневаюсь.
— Нелогичное времяпрепровождение, да? Хотя бы Спока убедите ехать с нами.
Убеждать не пришлось. Спок ещё только поднимался по лестнице к моей комнате за советом, а я уже слышал его структурированные «за» и «против» поездки, которым не хватало лишь результирующего толчка.
— Если ты не поедешь, то будешь об этом жалеть.
Он меня не понял. Жалость. Иррациональное чувство, как и любое другое. Но уехал вместе со всеми. В доме остались я и одна землянка, которая была совсем не вдохновлена моим обществам и на протяжении всей их поездки (а длилась она пять дней) старалась как можно меньше пересекаться со мной. Я не имел ничего против. Дом казался пустым. Дом снова казался «нашим».
Так явственно я ещё никогда не ощущал его присутствия. Когда я входил в комнату, казалось, что разглаживается сидение кресла, словно он только что встал с него, остывает дверная ручка после секундного прикосновения, колышется воздух от резкого движения.
Море. Я рассчитывал, что Спок поймёт причину, по которой я воспользовался своим авторитетом перед ним, хоть и знал, какое отторжение вызывала в нём сама идея этой поездки. Но он должен был увидеть, должен был почувствовать...
***
Тогда шёл четвёртый год нашей Миссии. По новому курсу, придуманному начальством на пару с Джимом после очередного совещания, нам встретилась незнакомая планета класса М. Размер её составил 0,3124 размера Земли, и на 94,235% её покрывала вода. Средняя температура в год на суше предположительно должна была составлять девяносто пять градусов по Фаренгейту, и на момент нашего прибытия оказалась на несколько градусов выше. Состав воды, окружающий сушу, был идентичен земному океаническому, а немногочисленные пресные источники — пригодны для питья. Живых организмов, кроме насекомых, на суще обнаружено не было, растительность обильная, но весьма однообразная. Подобие пальм, папоротников и различных цветов, чья клеточная структура не отличалась от той, что я когда-то учил в школе.
Безынтересное место с научной точки зрения.
Первыми вниз спустились доктор Маккой, главный эколог судна и, естественно, Джим. Вернулись они уже через несколько часов. Боунз суетился, что ему необходимо провести научный эксперимент для определения пригодности местных пляжей под застройку межгалактических курортов, а подопытными кроликами просто обязаны были выступить члены экипажа. Влияние окружающей среды на измученные искусственной гравитацией и отсутствием солнца организмы, должно было оказаться исключительно положительным. Тем более, что местное солнце обладало всеми свойствами земного, только было моложе, и в его лучах содержалось меньше радиации.
Проверив графики, капитан дал добро на четырёхдневный эксперимент. Началось массовое бегство с корабля под видом крайней заинтересованности в работе доктора. В итоге на Энтерпрайз остались лишь те члены экипажа, чья вахта оказалась первой на очереди. Я тоже хотел остаться, чтобы контролировать ситуацию на случай, если капитан проглядел источник опасности, но Джим встал за моим плечом и в течение часа вещал о том, почему я должен спуститься вместе со всеми. Он даже приводил мало вменяемые доводы, которые ему самому, видимо, казались логичными, но отнюдь не они заставили меня покинуть пост и спустить на планету. Просто ещё один час его вдохновенной болтовни я бы выдержал путём слишком больших энергетических затрат, а это казалось нелогичным. К тому же, это был «приказ».
Когда мы телепортировались на планету, практически все члены экипажа уже переоделись в плавательные костюмы и носились по пляжу, поднимая в воздух тучи брызг. Я проверил воздух трикодером, но в нём не содержалось каких-либо примесей, способных оказывать на человеческое сознание наркотический или веселящий эффект. Пришлось остановиться на иррациональности человеческой сущности.
Джим, недолго наблюдавший за поведением экипажа, радостно засмеялся и, как мальчишка, помчался к воде, снимая по дороге рубашку. Поддаваясь внутреннему протесту и негодованию за нерациональную трату моего времени, я сел на песок прямо там, где стоял, и через некоторое время даже начал получать удовольствие от пребывания на берегу. Солнце грело почти так же, как на Вулкане, но воздух, влажный, солёный и сладкий одновременно, действовал странно одурманивающее.
Я заметил небольшое замедление в реакциях тела, поворот головы стал даваться тяжелее, руки двигались медленнее, однако младшие члены экипажа так и продолжали носиться, перекрикивая шум волн. Их тела сверкали алмазными капельками на солнце. Я подумал, что они могут обгореть, но это проблемы Боунса. Он начал это безобразие, пусть сам с последствиями и разбирается.
Джим, мокрый и немного запыхавшийся, плюхнулся рядом на песок.
— Не пытайся изображать здравый смысл, у тебя это плохо получается с таким довольным выражением лица. Лучше бы искупался.
И, не дождавшись ответа, кинулся на зов Чехова, который стащил из спортзала мяч и теперь предлагал какую-то игру, активно жестикулируя.
Время шло, а солнце двигалось по небу медленнее обычного. После несложных расчетов у меня получилось, что на этой планете в сутках 39 часов. Задавшись вопросом, количество каких дней отвёл капитан под эксперимент, я слишком поздно заметил шорох песка и крик: «Осторожнее!».
Джим пятился, пытаясь отбить мяч, но споткнулся и рухнул на меня, придавив всем своим весом. Он тут же поднялся, извинился и вернулся к игре, вот только я ещё десять минут пребывал в оглушённом состоянии. Наблюдая за его сияющей на солнце фигурой, я не мог прогнать заглушающий все другие ощущения запах его кожи: солнечный, морской, пряный и пьянящий. Он двигался, ласкаемый светом, объятый порывами тёплого ветра, уносимый прочь голосами и руками, пробующими отобрать у него мяч, а я задыхался и пробовал подавить пробуждающуюся дрожь. Снова.
Нарушать приказ и подниматься на корабль я не стал, просто ушёл вглубь жидкого тропического леса, надеясь отвлечься изучением чего-нибудь, что не удалось обнаружить сканеру, но закончилось это тем, что я сел на камень у небольшого пресного водоёма и попытался медитировать. Каждая попытка очистить сознание только впускала больше образов, от которых я как раз и хотел избавиться. То же самое со мной было несколькими месяцами ранее.
***
Энтерпрайз остановился у одной из баз Звёздного Флота, чтобы восполнить запасы, многие члены экипажа покинули корабль, а двое из инженерного отдела попросили Джима провести церемонию бракосочетания, раз уж у них появилось немного свободного времени. Меня по собственной инициативе оставили на судне.
Глубоко за полночь, когда празднование свадьбы, видимо, переросло в стадию плохо контролируемого веселья, я получил сообщение от капитана с просьбой поднять его на борт и зайти к нему в каюту.
Он был пьян. Увидев меня, очень обрадовался, стал предлагать выпить вместе, неразборчиво пытался объяснить, что свадьба — это прекрасно, и какого размера должна быть фата на Энтерпрайз, если он всё-таки решит узаконить их отношения, хотя и так уже законней некуда, но андроиды его не поймут. Вскоре его позитив улетучился, и он стал убеждать, что без меня праздник был не праздником, и вообще, как хорошо, что я есть, что я единственный могу его понять и «что бы он без меня делал». У меня не нашлось, что возразить, а Джим повис на мне, обхватив за плечи одной рукой, и долго пытался сказать что-то, завершая каждое своё начинание вариацией на тему «нет» или «не так».
— Спок... Я тебя люблю. — С трудом проговорил он и поцеловал меня.
Я его отключил вулканским захватом, не зная, что ещё делать с ним в таком состоянии, кроме как уложить спать. На утро у него был зеленоватый цвет лица, и он излишне уверенно говорил о том, что не помнит вчерашнего вечера. Всю последующую неделю он старался не встречаться со мной взглядом.
***
Мне тогда потребовалось много времени, чтобы подавить волнение и внутренний жар, повадившиеся посещать меня каждый раз при случайных, даже самых незначительных прикосновениях Джима. Похоже, всё было напрасно.
К экипажу я вернулся, когда небо приобрело розовато-серый оттенок. Близилась ночь. Кто-то собирал сухие палки, подбрасывая их в огромный костёр, Сулу развлекал Ухуру обещаниями рассказать старинные японские страшилки после захода солнца, Маккой с капитаном стояли у импровизированного шалашика и что-то пили. Заметив меня, Джим вручил свою рюмку (или что это было) собеседнику и направился ко мне. Несмотря на близость ночи, воздух оставался тёплым, тяжёлым, и необходимости одеваться не было. Глядя, как Джим ко мне приближается, в плавках, с немного покрасневшей от солнца кожей, я готов был развернуться и попросту убежать обратно в джунгли, иначе... Я прекрасно отдавал себе отчёт в собственных желаниях, и ругал за то, что помешал нам тогда, в его каюте, что не подошёл к нему после. Сколько проблем и недомолвок удалось бы избежать.
— А мы уже почти решили отправить на твои поиски целую бригаду, — и он с улыбкой кивнул на лениво гуляющих, зарывая ноги в тёплый песок, экипаж.
— Несомненно, вы бы это сделали. Мой поступок был опрометчивым и в корне неверным. Мне следовало предупредить вас о том, что я отправился исследовать этот...остров.
Джим поморщился.
— Как бы вживить в тебя ощущение времени и места. А ещё уместности и нелепости, поскольку ты сейчас выглядишь именно нелепо. — И он окинул взглядом мою форму, которая соответствовала всем требованиям устава.
— Мне не жарко.
— Не сомневаюсь.
Он поднял руку, видимо, хотел ударить меня по плечу, но передумал и завёл её за голову.
— Нашёл что-нибудь интересное?
— Если небольшой пресный водоём вызывает у вас интерес, то мой ответ положительный.
— Тебя нужно перепрограммировать.
Джим повернулся в сторону моря, или океана. Научный отдел Звёздного Флота до сих пор не дал названия этим местам. Я смотрел на своего капитана и не знал, какой именно реакции он ждёт от меня. Уж явно не того, что я переоденусь в набедренную повязку и устрою древние ритуальные вулканские танцы у костра.
— Пойдём.
Он сорвался с места и быстрым шагом направился вдоль берега. Через семнадцать с половиной минут мы поднялись на песчаный холм, лишённый растительности и тем самым дающий возможность оглядеться вокруг. То, что я его не заметил сам, ещё раз подтвердило рассеянность концентрации по не зависящим от меня причинам. Или, я бы сказал, по причинам, на которые ещё не в полной мере распространялось моё влияние.
— Ну что, я был не прав, затащив тебя сюда?
Глядя на заходящее солнце, он выглядел особенно счастливым.
— Ты хоть раз в своей жизни видел закат?
— Да. На Земле...
— Конечно-конечно. Ты видел, как солнечный диск скрывается за домами, полями или чем-нибудь ещё. Но.... — Он развёл руки, явно теряясь в своих описаниях.
— Когда я был маленький, и мы с родителями ездили на море, я всегда ждал заката. Мне нравилось наблюдать, как солнце тонет в темнеющих водах, и я каждый раз ждал, что море вот-вот закипит.
Я тогда не сдержал усмешки. Какими же наивными мне представились земные дети. Как звезда, находящаяся на расстоянии 149,6 миллионов километров способна утонуть в крохотном море, и тем более — разогреть его всего лишь до температуры кипения. Вот только Джима моя реакция разочаровала.
-Да ты смотри!
Он схватил меня за плечо и протянул руку туда, где волны поглощали последние лучи заходящего солнца, оставляя небо сиротливо алеть последние минуты угасающего дня.
Пожалуй, я не мог разделить его восторга, но неожиданно для себя я осознал, что это красиво. Будто часть ощущений, вызванных этим обычным явлением природы, передалась мне от Джима. Я так и стоял, глядя на размывающиеся краски, пока небо не приобрело грязный серый оттенок. Всё это время Джим продолжал держать меня за плечо и смотреть на мою реакцию. Когда я повернулся к нему, то встретил знакомую тёплую улыбку, а воздух, лишённый ветра и кажущийся ещё более влажным и тяжёлым, словно пропитался его запахом.
-Спасибо.
Я не знал, что хотел от меня услышать Джим, и это показалось самым универсальным ответом. Но почему-то у меня осталось ощущение незавершённости, как будто мне нужно было что-то ему сказать, но я не знал, что именно. И стрелой в сознании вернулось желание, которое на мгновение было отодвинуто на второй план. Джим хотел, чтобы я увидел, а я хотел, чтобы он понял. Мне стало необходимо вознаградить его за все те усилия, что он приложил, чтобы дать мне понять: «Ничего не случилось. Всё в порядке. Ничего не изменится. Это только моя ошибка».
Я поцеловал его, а он, словно только этого и ждал, но не верил в возможность, вцепился в форму, сминая её в кулаках и отвечая на поцелуй, словно тот был единственной желанной для него вещью, которая никогда не повторится, если разбить мгновение. У него словно ослабли колени, он потянул меня вниз, и мы опустились на песок. Я терялся в его ощущениях, в его дыхании, в его запахе, в его тихих стонах, переходящих в такое же тихое рычание, стоило мне сильнее прижать его к себе или на мгновение отстранится.
Он путался в моей форме, снимая её, мы погружались кистями рук в остывающий мягкий песок, мы тонули в тёмном звёздном небе, тяжело дыша и приходя в себя до следующего поцелуя, до следующего прикосновения. Мир, в который мы ухнули с головой, казался мне реальнее всей предыдущей жизни, и в то же время невозможным. А Джим... Он весь светился, словно выпуская вобранные в себя за день солнечные лучи.
— Я тогда был так пьян, — шептал он, хотя нас всё равно никто бы не услышал. — Но иначе я бы просто не решился, не смог сказать тебе.
— А нужно было говорить?
Он словно окаменел и медленно убрал от меня руки. Больше не казалось, что он светится. С минуту он вглядывался в моё лицо, затем поднялся и стал вытряхивать набившийся в плавки песок. Я ощутил себя очень умным и образованным по части науки, но абсолютным идиотом по части отношений. Я уже тогда понимал, что если «мы» — это единственно желанный для него выбор, то нам будет очень и очень сложно.
— Джим?
Я поднялся следом и взял его за руку.
— Спасибо за доверие.
— Да не за что, — я слышал улыбку в его голосе, хотя разглядеть её удалось с трудом. — На большее я пока и не рассчитываю. Но только пока.
Стоило нам вернуться к экипажу, как Ухура прервала своё пение и заявила, что без моего аккомпанемента не издаст больше ни звука. Все поддержали её идею, тем более, что мне самому хотелось играть.
Ночь, не менее незабываемая, чем прошедший день и вечер, оказалась ещё и не менее долгой. Самая долгая ночь в моей жизни.
***
Щёлкнул замок входной двери: девушка вернулась домой после двухдневной прогулки.
— Добрый вечер? — Услышал я робкое приветствие в глубине дома.
Она не знала, сплю я, или нет, а заглянуть в сад не догадалась.
— Добрый! — Громко ответил я, зная, что до моего слуха даже на старости лет ей далеко.
— Вы не голодны?
Мне всегда импонировало хорошее земное воспитание.
— Нет, спасибо.
— Тогда, доброй ночи, — на мгновение она мелькнула между дверьми и скрылась в полумраке дома.
— Доброй, — ответил я. Но мои мысли уже оставили девушку и предались упрёкам за данную воспоминаниям свободу.
Ветер потревожил кусты, они отозвались недовольным шелестом листьев. Мне осталась одна ночь до возвращения ребят, и я с тревогой думал, не совершил ли я ошибку.
— Это всё ты виноват.
Пустота мне не ответила. Зато ответили Джим и Спок, которые по возвращении вели себя друг с другом совсем иначе, чем несколько дней назад, а дистанция между ними просто растворилась. Ответил также Маккой, недовольно поглядывающий на них, и периодически пытающийся вправить Джиму мозги. Но самый развёрнутый ответ на все свои вопросы я получил ночью, улавливая доносившиеся из соседней комнаты вздохи и яркие, режущие до боли своей чистотой и откровенностью свои-чужие мысли, принадлежавший уже не только Споку.
«Люблю...»
«Хочу...»
«Лл-юю-бб-лл-юю»
Я подошёл к окну и услышал за спиной лёгкий шорох простыней, почувствовал знакомый запах солнца, моря и нагретого за день песка, и чего-то, чему никогда не мог придумать названия.
— Как ты думаешь, у них есть шанс?
— Да... — услышал я тихий, но всё-таки невероятно реальный шёпот.
И все мои барьеры убеждений и логики были сметены горячей и солёной волной вновь пробудившейся надежды.
