Правила войны

Свой первый вечер в Остагаре Айдан проводил у псарни – держался на расстоянии, чтобы вроде как сам по себе, но в то же время – немножко в компании. Тихо и жалобно скулил больной мабари – бедолага наглотался скверны и теперь медленно помирал, слабый настолько, что даже на лапы подняться не мог уже. Айдан слушал собачий плач, а перед глазами стоял Тейрн. За собачью кличку мать долго выговаривала ему, ну неприлично же! Фергюс хохотал в голос, и даже отец не мог сдержать улыбки. Тейрн! Вот смеху-то было, когда юный Кусланд кричал на весь замок «Тейрн, Тейрн, к ноге!», а к нему бежал огромный слюнявый мабари, радостный и невероятно неуместный. Гости шли пятнами, мать – тоже, но Айдан знал, что на самом деле ей смешно. В глубине души. Очень-очень глубоко. Резню в Хайвере он почти не запомнил. Все слилось в один комок из взмахов, выпадов, уклонений и боли, боли, боли. Кричали люди – его люди – горели деревянные пристройки, расшитые тканью комнаты, горело все. И люди – его люди. Он бежал куда-то, бросался в самую гущу боя, потому что, вообще-то, уже не думал, что выживет – ему хотелось убить как можно больше этих грязных предателей, может, тогда кому-нибудь удалось бы спастись… Где-то промелькнула рыжая макушка Гилмора – и исчезла. Тейрн исчез тоже. Айдан помнил его мокрым от крови, своей и чужой, оскаленным, щерящимся, бьющимся до последнего, именно так бьются мабари. А еще Кусланды Потом все исчезло, и вырос белыми камнями до небес Остагар. А еще… — Ну и тут он мне говорит: «Не важно, кем тебе сказали быть, важно, кем ты хочешь стать», и я… Да чтоб тебя! Айдан опрометью подскочил и тенью скользнул в спасительную темень кустарника. Голос Алистера – звонкий и довольный – разносился по засыпающему лагерю как проказа. Айдан ругнулся сквозь зубы и опустился на землю, молясь про себя, чтобы его не заметили. Не то что бы Алистер не нравился ему. Совсем нет: неплохой парень, честный и открытый, наверняка приличный мечник, да и держался без этого идиотского серостражеского апломба. В другое время Кусланд бы с радостью разделил с ним и эль, и битву, но, наверное, уже не в этой жизни. Каждый раз, когда Алистер начинал нахваливать Дункана, рассказывать про то, как тот его спас от Церкви, как заменил ему отца и наставника, какой Дункан непревзойденный воин и редких моральных качеств человек, Айдану хотелось вытащить кинжал и сократить поголовье Серых Стражей в Ферелдене сразу на две единицы. Этот ублюдок заставил его бросить мать и отца. Шантажом вынудил их остаться и ждать смерти. Заставил их поверить, будто они спасали жизнь сына. Какая мать бросит свое дитя? Он не должен был уходить. Он мог сражаться. Он мог вытащить их. Создатель, что сделали солдаты Хоу с его красивой, гордой матерью? При мысли об этом желудок Айдана свело, и он с силой вцепился пальцами в жухлую траву. Этот ублюдок не дал вытащить их. Он оставил их умирать. Он убил их. А его почитают как героя. Алистер прошел мимо, продолжая что-то вещать своим спутникам, а Айдан все никак не мог подняться – лежал, уткнувшись лицом в сыроватую землю, вдыхал густой, терпкий запах, если закрыть глаза – так пах Хайевер, так пах его отец, когда возвращался домой. Так пах он сам, когда убегал за ворота на целый день и возвращался лишь под вечер – перемазанный не хуже крестьянских детей, тощий и растрепанный. Потому и Волчонок. Только Хайевер захлебнулся в собственной крови, и вряд ли земли тейрнира хоть когда-нибудь будут пахнуть как прежде. Только железом. И, наверное, уже скоро – скверной. Айдан медленно выпрямился, отряхнул колени. Мабари все так же скулил. — Ничего, приятель. Скоро отмучимся, — и сам себе не поверил. *** Серый Страж Дункан погиб в битве при Остагаре вместе с королем Кайланом и практически всем ферелденским войском. Когда Алистер – разбитый и потерянный – сидел у мутной воды, обхватив голову руками, Айдан пытался, но так и не смог найти подходящих слов. Дункан был ублюдком и заслужил смерти. Заслужил умирать с мыслью, что битва проиграна. С мыслью, что его предали. Так умирали его родители. В крови Айдана кипела скверна, горчила на языке и отдавалась тупой болью в голове. Но он был жив: Кусланды, как и мабари, всегда бьются до последнего.