Отвратительно.

Он растягивает в улыбке свои сухие губы. Мерзкие тонкие ниточки тянутся в стороны и застывают. Отвратительно. Он смеется над любой не смешной, пошлой шуткой Яны и кривит и без того несимметричные уродские губы в усмешках и ухмылках, а тебе блевать хочется от этого зрелища. Над ним и так жизнь поиздевалась — пусть взглянет в зеркало — а он продолжает измываться над своим отстойным лицом. Чёрт бы тебя побрал, сука. А глаза? Светятся как у бляди после вызова. Ты знаешь. Знаешь многих шлюх в Москве. И его ты тоже теперь знаешь. Отвратительно. Ариэль закатывает свои тупые намарафеченные глазенки и мерзко болезненно хихикает над тобой. И над собой тоже, нервно подергивая плечом. А ты отлетаешь от окна как ошпаренный. Заткнись, заткнись, заткнись, овца. — Тебя Климова там не заждалась? — грубо вылетает из твоего грязного рта. Оттуда и не такое летало, но сейчас тебе — самую малость — захотелось себе въебать. Эля затыкается и сжимает зубы. Её безупречная эмаль едва заметно тесается, когда она клацает ими и смотрит так пиздецки-заебанно и зло, что тебе, вдруг — на секунду, сука — хочется перемотать всё, нахер, на пару минут раньше и заткнуть себе рот. Или научиться, наконец, фильтровать сказанное. Отвратительно. — А тебя Данечка не ищет? — шипит Эля и пихает тебя в бок. Ты хмуришься и закидываешь ей руку на плечо. — Какого хера вообще произошло, а? Ты хоть врубилась, когда эти два ботана перевернули нашу ебучую жизнь? Ариэль на миг задумывается и в прострации водит своим ободранным маникюром по твоей футболке. Её растрепанные волосы лезут тебе в рот, а потёкшая тушь пачкает светлую футболку. Но тебе плевать. — Да хер его знает. Пока Данька не появился — мне похрену на неё было, так, мелькала иногда в толпе, но кто ж знал? — Оганян истерично фыркает и отстраняется. — Нда, пока он не появился, всем на всё было похуй, — ты снова разворачиваешься к окну и прислоняешься к раме своими содранными пальцами, продолжая насиловать свой мозг этим, сука, милым зрелищем. Водишь по стеклу в месте, где сейчас рыжая голова что-то весело нашептывает Климовой. Так и раздавил бы дрянь. Только Ариэль потом тебя раздавит, да, Вань? — Отвратительно, — в слух замечаешь ты, но тебе похуй. Эля знает и то, и другое. *** Родители и те, и другие, свалили хрен поймёшь куда, кого это вообще интересует, блядь, если хата свободна? Только тебе нихуя не хочется. Ни бухать, ни устраивать вечеринки, после которых неделю еще придётся объяснять матери (матерям, сука), какого же хрена дом провонял сигаретами и где же, твою мать, батин любимый коньяк, ни-ху-я. И наедине с Даней ты не останешься. Не сможешь. Сломаешься. Отвратительно. Поэтому Эля идёт к тебе. А Яна к Даньку. Вы опять разделяетесь. Ваша с Данилой комната единственная, что провоняла сигаретами и где валяется пара пустых бутылок уродского сухого вина и вы с Ариэль на одной кровати. Гостиная, где Яна с Даней захлёбываются чаем и тонут в крошках от печенья, по разные стороны дивана, пахнет приятно, цветочными духами Климовой и фруктовым ароматом чая. Отвратительно, сука. Даньке с Янкой тоже есть что обсудить. Данёк улыбается, будто смущенно, Яночке, а она наигранно громко хихикает и запускает свои ухоженные блядские руки Даниле в волосы, в то время, как он всё больше натягивает улыбку и косится ей за спину, когда чувствует твой тяжелый взгляд из окон, выбираясь с ней на улицу, или из-за дверного косяка, когда ты решаешь поиграть в шпионов. Обычно пьяный и очень громкий, но не ты один. Эля крадётся сзади и громко топает своими маленькими ножками и одним только топотом может заставить любимую вазу Полины упасть с комода в конце коридора. Даня с Яной этого будто не замечают, болтают о своём. Ха-ха, блядь. Только до того момента, как ты не кроешь себя и подругу матом и сваливаешь обратно в комнату. Потом Данька с Янкой просто сидят, пьют ебланский фруктовый чай, который за такое короткое время из любимого превратился в мерзкий и хотят послать нахуй друг друга. Думают, что вы издеваетесь, что вам весело, а им, вот, нихрена. Отвратительно. *** Вечером всё идёт по пизде и ты хуяришь до ближайшего мего-хуй-пойми-какого-супер-пупер-маркета за сигаретами. Данёк идёт с тобой, потому что этот ебанутый хомяк, вместе со своей Яночкой, сожрал всё печенье. На самом деле, он его выкинул, но тебе, долбоёб, не обязательно об этом знать. Он кривится, когда видит сигареты, ты шлёшь его нахуй с его же хлебо-булочными и вы идёте к разным кассам, потому что долбоебизм — семейное, что поделать. Девочки сидят всё это время в разных комнатах, на разных этажах, одна вся помятая, с размазанной тушью и прокуренным голосом, другая прекрасна как и всегда, с аккуратными стрелками и легким блеском на губах, только души разворочены у обоих, и чувства — один в один — безысходные, тупые, никому не нужные. Кроме их самих. Отвратительно. *** Вечером всё идёт по пизде повтором. Вы с Даньком часто цапаетесь, девочки часто насмехаются друг над другом, для этого вы разделяетесь (нихуя). Ты остаешься в комнате и дымишь, прокуриваешь свои легкие и Данины вещи. Пусть от вас хотя бы воняет одинаково, с хрена ли вы такие разные, сука? Ариэль шатается и что-то бурчит про себя. Еле доползает до двери и в коридоре падает, опять кряхтит и шурует в сторону ванны. Ты бы помог, но она тебя нахуй пошлёт. Слишком быстро скрипит дверь, и ты уже думаешь, блядь, насколько же ты, Эля, успела протрезветь, что бы встать на свои две прелестные, обтянутые капроном, ножки и прохуярить от ванной до комнаты за пару секунд, когда оборачиваешься на возмущенное шипение. — Ты ахуел? — Данёк оглядывает комнату и гневно сверкает своими уродскими\прекрасными глазами бляди и ты не можешь сдержаться, твой мозг, если он, сука, у тебя был, вырубается, и ты просто не понимаешь, что говоришь. А говоришь дохуя. И про отвратительного брата, и про его ебанутую шлюху, и про чай, про печенье, про то, как Даня заебал, и пропускаешь кривой удар в челюсть. Сигарета выпадает из твоих ободранных пальцев, но ты тут же тушишь её ногой. Похуй на персидский ковёр. Хрен поймёшь за что пиздятся. Вроде и убить хочется, а вроде и заебать до звездочек перед глазами. Ты же смелый, Ванечка, кого хуя тогда ты зассал как школец, а? Потому что сверху не ты. Данька сверху. Сидит и хмурится, а глаза его блядские никак не успокоятся, метаются от твоих серых глаз к обкусанным губам и обратно. Он, блядь, не зассал. Наклоняется, и ты, будто, можешь почувствовать его мягкие ресницы на своей коже. И губы у него не тонкие. Извилины у тебя, Ваня, тонкие, а не губы у Даньки. И мягкие они, как у баб. Только у баб они ещё гладкие такие, перемазанные всякой хернёй, от увлажнителей до помад, а у него шершавые, пидорские. Но тебе похуй, тебе нравится. Он отстраняется и ебашит тебя по груди, орёт какой же ты мудак, урод, козёл. Кто угодно, тебе похуй. Ты улыбаешься как дебил и тянешь его на себя, чтобы упал на тебя и заткнулся. Реально дебил, Вань. — Заебал курить, пидарас, — хрипит Даня тебе в шею. — Привкус ужасный. Это… — ты снова обхватываешь его губы своими и забиваешь хуй. -…отвратительно, — заканчивает Данька, когда у тебя заканчивается воздух в проёбаных легкий. Ты удовлетворительно киваешь и щуришься, а Данил опускается на тебя, утыкается в шею и мурчит, сука. Он тебя любит. А ты, какого-то хуя, счастлив, и тебе, вдруг, на кого-то не похуй. Вань, ты ахуел? *** Ариэль не настолько проебалась со своей жизнью, ясно? У неё всё есть. Дома, тачки, образование, которое ей нахуй не сдалось, которое ей жизнь испоганило. Климовой только, сучки этой, нету. Обидно до слёз, пиздец. Доползти до ванной не получается, но сквозняк, из открытого в коридоре окна, отрезвляет. Эля залипает у комода с любимой вазой Полины, а когда поднимает свой расфокусированный взгляд, видит божество. По другому не назовёшь. Своим мелодичным трещанием заставляет голову раскалываться на части и Ариэль огрызается всё громче и яснее. И жестче. Нахуй она ей, нахуй ей ещё хоть что-то. У Эли есть всё, ясно? Оганян умудряется, в порыве злости, встать прямо и не шататься, и разговор перетекает в гостиную. Девушки высшего общества — дохуя леди, чтоб вы понимали. Они не дерутся, что вы. Орут как сучки и выносят друг другу мозг идиотскими претензиями. И заткнуться не могут, и о важном заговорить боятся. Хотя Эле похрен. В ней вино, пол пачки какой-то хуйни типа Парламента и холодная решимость обрести определенность. В Яне только болезненное непонимание и обида на злые слова. Они не помогают друг другу, но сдаются всё отчётливей. Тонкая душевная организация Яночки не держится кирпичной стеной, а рассыпается как карточный домик и она шепчет всё тише, оправдываясь, боясь разреветься от громких заявлений. Просто сливается, потому что не может больше держаться за воздух. За пустоту. Заткнуться не получается, и слезы, блядь бы их побрала, просто катятся на щекам, стирая тоналку, льются с такой скоростью, что хватило бы на массовый потоп в Ватикане. И Эля теряется. Просто, блядь, не знает что ей делать, стоит и почти не дышит, завороженная идеальностью этой ебучей картины. Яночка отворачивается и глухо рыдает, пытается остановится, но не может. Задыхается от этой херни. Чувства, сука. Хуюства, блядь. Ариэль обнимает её. Просто подходит сзади и опускает подбородок ей на плечо, умоляя её простить, успокоиться, ёбнуть её чем-нибудь тяжелым. Прижимает так близко, как только можно, зарывается в её волосы, которые пахнут лавандой. Эля ненавидит лаванду. А Яну любит. Яночка оборачивается, а Ариэль отцепляется от неё и опускает взгляд. На каком хую твоя решимость, а? Яночка сама лезет обниматься, опускает свои легкие тонкие ладошки Эле на талию и та просто тает от этого. Они прижимаются лбами друг к другу и неловко улыбаются. Эля проводит губами по дорожке от слез и опускает их на теплые Янины. Климова отзывается очень ярко, прижимается сильнее, боясь упустить свою опору, но Ариэль никуда не уходит. Она остается и прижимается так же отчаянно в ответ. Это отвратительно. Отвратительно правильно.