The Fall.

      Осень — вечно сплетающаяся змеиная бесконечность.       Есть множество способов ненавидеть свою жизнь… Я выбрал, по-видимому, самый извращённый. Я загоняю себя в клетку, созданную собственным сознанием.       Я загоняю себя в рамки неких «нельзя» и «можно» — исчадий моего узко мыслящего рассудка. Я запер себя в сжатом застенке своей головы. Может, поэтому она у меня так болит? Словно что-то хочет выбраться из черепной коробки… как легендарная Афина Паллада, богиня разума, которая появилась на свет из головы Зевса. В моей голове, конечно, едва ли обитают подобные изящные существа. Разве что… там водятся змеи.       Змеи по-своему изящны.       Они оплетают твоё тело хитрыми, незаметными узлами; грациозны и утончённы их ловушки. Они держат тебя в самом изысканном на свете плену.       В моей голове, очевидно, много змей. Меня со всех сторон оплетают змеи моих сомнений.       Змеи бесконечных дорог обвиваются вокруг моих щиколоток, и я не знаю, куда мне ступить.       Я знаю, что запутался только сам в себе. Я знаю, что не могу разбить окно башни лишь потому, что меня не пускают собственные страхи. Ведь там, за стеклом… там холодно, там опасно, там высоко.       Легче остаться в объятиях змей. Легче… можно расслабить разум, ввести его в стылую неподвижность, позволить гнить; можно ни о чём не думать и просто покориться змеям. Сдаться.       «Сдавайся, если хочешь выжить»…       Узорчато-коричневые тела змей сплетаются в золочёную клетку. Они кормят тебя своим ядом, сладким и усыпляющим, от него млеешь и разморённо смежаешь веки. Чтобы не видеть. Чтобы не знать.       Чтобы не делать шаг вперёд, в холод.       За пределами клетки так страшно.       В золочёной клетке из змей есть иллюзия безопасности… иллюзия того, что о тебе заботятся. Иллюзия того, что ты всегда будешь невредим…       Но яд постепенно накапливается в организме, и когда-нибудь это неизбежно приведёт к тому, что у тебя откажут почки. Они перестанут очищать кровь, — а плохая кровь отравит сердце и заставит его замереть навсегда.       Причина болезней почек — это, как утверждают вездесущие сейчас эзотерики, страх. Твой скрытый страх и неспособность им управлять.       Почки отвечают за водную стихию в организме; змея — символизирует воду.       Змеи моего страха каждый день выпивают мою кровь до капли, чтобы я не мог пошевелиться. Змеи сомнений заставляют меня жрать самого себя. Снова, снова, снова… до бесконечности. Как те же самые вращающиеся двери… как время, которое вечно идёт по кругу, от начала к концу, от конца вновь к началу, и нет этому предела, нет остановки…       Символ бесконечности — древнейший уроборос: змея, кусающая себя за хвост. Змея, поглощающая сама себя.       Змей нашего сомнения ест сам себя, и от этого его не становится меньше.       Моих сомнений не становится меньше оттого, что я переживаю их день за днём. Моя душа не становится отшлифованнее оттого, что я точу её своими угрызениями… И я не становлюсь лучше, каждый день глодая сам себя. Почему же я не могу прекратить? Почему не могу остановиться?       Мне приходит в голову, что я, возможно, попросту делаю это неправильно… останавливаться надо спокойно, плавно. Как те же змеи. Разве змея когда-нибудь двигается угловато и неуклюже? Нет. Каждое движение змеи размеренно и закономерно следует из предыдущего. Её золотисто-бурые кольца неторопливо перетекают одно к одному, точно спокойные потоки воды… Змея не спешит — она выжидает. У неё нет ни единого лишнего движения, она бьёт только в решающий миг — метко, точечно, без промаха. В самое сердце. Змея не дёргается: она знает нужный момент. Она владеет временем.       У змеи всё плавно и спокойно… это у меня всё дёрганно. И даже когда я хочу нажать на «стоп», я не могу замедлить шаг постепенно, я не могу проделать этот необходимый для сил инерции тормозной путь… Я могу только сразу, отрывисто, резко, как гром среди ясного неба, и оттого совершаю глупости.       Змея расслаблена. Она не нервничает. Вода — мудрая, она не знает беспричинных тревог.       Я — скован, каждая струнка моего тела в постоянном напряжении. Если перетянуть гитарную струну, она когда-нибудь лопнет. Сколько раз я учился в детстве менять струны… и сколько раз уродовал инструмент. Да, я натягивал их слишком туго.       Чтобы разбить стекло, необходимо совершить удар змеи: выверенный и чёткий, необходимо выбрать правильную точку и правильное время… Нужно не поспешить, но и не опоздать. Как?       Только расслабившись. Когда ты слишком нервничаешь, ты обязательно поневоле сделаешь ошибку. Когда руки стрелка дрожат и плечи дёргаются, он рано или поздно промахнётся.       Я не могу разбить стекло потому, что делаю это как-то не так, как нужно. То ли не в тот момент, то ли не с того ракурса… я вечно промахиваюсь, и оттого либо калечу себе руки, либо выпадаю с километровой высоты и оказываюсь безнадёжно внизу. Выкарабкиваться оттуда приходится слишком долго… на путь наверх уходит бесценное время.       Время. Снова оно.       Змея свивается в кольца, ложится у входа моей башни и засыпает зачарованным сном. Она будет спать вечно, и вечно сторожить меня, чтобы не убежал.       До тех пор, пока я не пойму, как правильно бить по стеклу.       У меня есть всё время мира. Вся бесконечность предоставлена к моему распоряжению… вот только моя жизнь не бесконечна. Долго ли ещё я буду сидеть здесь?..       Может, яд змеи отравил меня слишком глубоко, безвозвратно усыпив мой и без того не блещущий разум. Может, я просто недостаточно хочу выйти на волю?..       Когда я думаю так, я опять начинаю дёргаться, змеи шипят на меня со всех сторон и затягивают свои кольца ещё туже.       Нет, моя болезнь никак не связана с почками… Она связана только с головой, а в моей голове сотни змей, и они не пускают меня. Однако змей этих создал для себя я сам. Моя болезнь — нервически-судорожные путы, от которых я не могу отделаться, которые заставляют меня поступать так, а не иначе… так, как я не хочу поступать, но почему-то считаю, что надо. А кому надо? Мне? Нет. Другим?..       Мне всегда казалось, что другие — может, те, кто за пределами башни, может, и те, кто в ней, а главным образом, те, кто не-я, — всегда поступают так, как они хотят. У них есть какая-то свобода, которой нет у меня… Отчего я не могу, как они? Отчего я не могу тоже делать то, что хочу? Не заставлять себя из-за некоего мифического «надо».       Разве я не имею права? Почему? Разве я чем-нибудь хуже других?       У других нет змей в голове, нашёптывает мне ядовитый голосок; другие свободны оттого, что отсутствует у них эта червоточина, которая заставляет их везде и всюду сомневаться… а ты никогда не будешь, как они. Никогда, потому что держишь сам себя и не можешь отпустить. Разве ты не понимаешь, что змей, который спит у подножия твоей башни, — это ты сам? Разве ты не видишь, что твоя башня — это стенки твоего собственного рассудка? Ему там тесно, внутри твоей черепушки, вот она и болит. Но пока ты жив, ты не можешь выкинуть рассудок из своей головы. И так будет всегда. Всегда… до гибели самой бесконечности, до тех пор, пока змея не пожрёт сама себя…  — Нет… — я подскочил, ловя губами воздух.       Я лежал на кровати; вокруг была полутьма, и тишину нарушало только моё собственное хриплое дыхание.       Я огляделся вокруг, понимая, что всё это время спал… Приснится же такое.       Коснувшись лба рукой, я неожиданно нащупал что-то на голове. Мокрая повязка. Странно, когда я ложился, я… Чёрт, даже не могу вспомнить, когда я ложился. Совсем спятил, идиот-Ди, забываешь, где и как засыпал…       Я приподнялся на кровати — перед глазами тут же всё поплыло. Я замер неподвижно, ожидая, пока приступ пройдёт, и вдруг заметил чью-то фигуру, сидящую на стуле в углу. Я слегка дёрнулся от неожиданности, а затем недоумённо нахмурился… Нудл?       Я потерпел, пока голова перестала кружиться, затем встал и подошёл ближе.       На стуле напротив моей кровати, свесив макушку, точно увядающая фиалка, полусидела Нудл. Веки её были плотно сомкнуты, она тихонько сопела. Спит…       Я непонимающе уставился на неё. А она-то что здесь делает?..       Нудл неожиданно открыла глаза и сонно приподняла голову; заметив меня, она улыбнулась.  — О, Ди, — произнесла она, — тебе уже лучше… — Она выпрямилась, сладко зевнула и потянулась.  — А что… что произошло? — спросил я оторопело. Нудл спрыгнула со стула, приблизилась ко мне и дотронулась до моей щеки — я чуть вздрогнул от этого прикосновения. Девушка критически оглядела меня, затем убрала руку, очевидно, удовлетворённая осмотром.  — У тебя температура была, — пояснила она, — очень высокая. Кажется, уже спала, но ты бы лучше всё-таки лёг.  — О… хм… — я моргнул и неуверенно продвинулся обратно к кровати. Присев на край, я заметил, что на тумбочке возле меня — градусник, ворох каких-то лекарств и миска с холодной водой для компресса. Видимо, я совершенно ничего не воспринимал, раз не помню, откуда всё это взялось.  — И давно ты здесь? — я снова повернулся к Нудл.  — С вечера, — она хмыкнула, садясь возле меня.       Я неподвижно взирал на неё.  — И ты всю ночь тут сидела? — уточнил я. — Со мной…  — Ага, — пожала плечами Нудл. — Ты бредил про каких-то змей. Расс боялся к тебе подходить, вот и пришлось мне. — Она чуть усмехнулась. — Видимо, он испугался, что ты тоже одержим призраками.       Я помолчал, глядя в пол.  — Спасибо, — проговорил я наконец.  — Ха! Нашёл, за что благодарить. — Нудл покачала головой. — Тебе как, уже полегче?  — Мне… — я всё-таки усилием заставил себя снова посмотреть на неё. — Ну… ну да. Спасибо…  — Опять «спасибо»? — хохотнула Нудл. — Кажется, ты ещё не совсем в порядке… Выпей лекарство и ложись, поспи. До утра далеко, — она покосилась в сторону окна.       Снаружи было темно и, кажется, шёл дождь. Октябрь… вот ты и вошёл наконец в свои канонные рамки. Вчерашняя осень была, очевидно, слишком сияющей, но её дождливо-промозглая змеиная сущность добралась наконец и сюда… Я невольно поёжился. Погодите-ка, а куда это — сюда?..  — Где мы сейчас? — пробормотал я.  — В Далласе, — отвечала Нудл, — в отеле. Мы приехали вечером, но ты, видимо, уже тогда плохо соображал. — Она снова потрогала мой лоб. — Ложись обратно. Может, ты чаю хочешь?  — Нет-нет, не нужно, — заверил я, — не беспокойся… — Я слегка улыбнулся ей, затем послушно забрался под одеяло.  — Вот таблетки, — Нудл взяла со столика два белых кругляша и протянула мне. — Ой, тебе же надо их чем-то запить. Я всё-таки сделаю чай. — Девушка вскочила с места и быстро унеслась, не успел я и придумать каких-либо слов для протеста. Через несколько минут она вернулась.  — Горячий ещё, не обожгись только. — Нудл осторожно поставила чашку на тумбочку. Затем снова присела на стул, посмотрела на меня и улыбнулась, обнажая жемчужно-белые зубы. Я едва слышно вздохнул, потянувшись за чаем.  — Нудс, — пробормотал я, — ты так возишься со мной, что мне как-то неудобно. — Я поглядел в чашку.       Нудл удивлённо уставилась на меня.  — А почему я не должна? — спросила она. — Когда человек болен, он нуждается в помощи. — Она вдруг просияла. — А я ещё помню, как вы с Расселом сидели возле меня, когда я болела в детстве. Ты мне даже сказки рассказывал, — Нудл хихикнула.  — Я? — я поднял на неё взгляд.  — Ну да, — кивнула девушка, — а ты не помнишь? У меня тоже тогда была температура или что-то в этом роде, мне снились кошмары, и я боялась оставаться одна в комнате. — Она улыбнулась. — А ты мне тогда рассказал какую-то странную сказку про принцессу в башне, которую сторожит здоровенный змей. Только твой змей был почему-то добрым и сторожил принцессу не для того, чтобы она не сбежала, а для того, чтобы ей не было страшно одной. — Нудл рассмеялась. — Ну ты и выдумщик, Ди!  — Ты до сих пор помнишь? — я изумлённо поднял брови. — Даже я уже забыл.  — Конечно же, я помню. — Нудл встала со стула, подошла к моей кровати и опять забралась на постель рядом со мной. — Заботу и доброту не забывают… даже дети. — Она улыбнулась и погладила меня по волосам. — А хочешь, я тоже с тобой посижу, чтобы тебе не снились кошмары?       Я поражённо глядел на неё несколько мгновений, затем улыбнулся краем губ.  — Ты намекаешь на то, что я похож на принцессу в башне? — осведомился я.  — А что! — Нудл по-турецки уселась на кровати. — Буду сторожить тебя, чтобы тебе не было страшно. А ты представишь, что я — огро-о-омная змея.       Я чуть усмехнулся.  — Ты не змея, — возразил я, — ты… — я запнулся.  — Кто? — Нудл скрестила руки на груди. — Вот только не вздумай говорить, что я принцесска.  — Нет, — со смехом отвечал я, — принцессы не палят из автоматов. Но и для змеи ты слишком… слишком, — я снова помедлил, пытаясь подобрать слово, вертящееся у меня на языке. — Слишком тёплая.  — Чего?! — Нудл расхохоталась и плюхнулась на спину.  — Ну, змея — это же… водная стихия, — пояснил я, оправдываясь. — Они холодные.  — Да не обязательно, — Нудл наконец села и, усмехаясь, поглядела на меня. — Есть ведь змеи, которые извергают огонь. Вот я и буду такой!       Я улыбнулся и не стал ей возражать. Проглотив таблетки и допив чай, я поставил чашку обратно на тумбочку и улёгся.  — Теперь поспи, — шёпотом велела Нудл, — а я расскажу тебе сказку.       Я покорно закрыл глаза, про себя продолжая усмехаться. Нудл поудобнее устроилась на кровати. Я представил себе её серьёзный и задумчивый взгляд, и меня пробрал смех, но я сдержался, чтобы не нарушать её сосредоточенность.  — Давным-давно, — проговорила Нудл, — жил да был прекрасный принц. Жил он в высокой-высокой башне, такой высокой, что с её верхушки было не видать земли. Принцу не хотелось жить в этой башне, однако по какой-то причине он не мог уйти, вот и приходилось коротать там дни и ночи. А ещё рядом с башней жила змея, длинная-длинная, летающая и извергающая пламя из своей пасти. Принц часто смотрел на неё из окна и думал, должно быть, о том, как же славно вот так летать на свободе. Однажды он решил выбраться наружу и разбил окно, но порезался об острое стекло… Принц выпал из башни вниз, погрузившись в холод и серый туман. Он потерялся, не знал, куда ему идти, и долгое время бродил в одиночестве, раненый и озябший… Пока вдруг не увидел, как что-то разгорается на горизонте золотисто-алым пламенем сквозь пелену мутной мглы. Вначале он испугался, а потом понял, что это пламя выдыхает змея, которая всегда летала вокруг его башни. Змея подлетела к нему и сказала: «Полезай ко мне на спину! Я отвезу тебя домой»… Принц послушался и сел на неё верхом. Змея взмыла ввысь, к самому синему небу, поднимаясь над унылыми и грязными облаками тумана. Принцу сразу же стало хорошо и радостно, и он понял, что на самом деле освободиться из заточения было очень просто. Для этого нужно было всего лишь протянуть руку… Протянуть руку к тому, кто находится в двух шагах от него. Ведь тот, кто рядом, никогда не откажет тебе в помощи…       Я неслышно выдохнул, не рискуя разлеплять веки. Вот это да. Вся моя жизнь в двух словах.       А я-то решил, что никто ничего не понимает. Рассел был прав, — кажется, я становлюсь эгоистом… да ещё и слепым эгоистом.       Всё это время я не видел, что я не один.       Есть много способов ненавидеть свою жизнь, и сжимать собственное горло в кольцах змеи — один из худших.       Но может, настала пора ослабить хватку. Ведь в этом на самом деле нет никакой нужды… для этого нет ровным счётом никакой причины. Никому не станет легче оттого, что ты держишь себя в оковах, которые придумал сам для себя.       Наверно, иногда стоит просто посмотреть вокруг и… увидеть. И даже змеи в твоей голове неожиданно могут стать твоими друзьями.