In my head we are always We are (c)

После очередного сольного концерта Ёнхва такой мягкий, опустошенный и послушный, что у Джонхёна напрочь сносит крышу. Но, вопреки всему, ему это очень нравится. Нравится хватать лидера за запястья, там, где бешено бьется пульс, еще не успокоившийся после полуторачасового метания по сцене. Нравится тащить его в сторону запирающихся исключительно изнутри гримерок. Нравится, что лидер послушно следует за ним, небрежно мотая головой в попытке стряхнуть капельки пота с влажных волос. А еще Джонхёну очень нравится, как Ёнхва непонимающе моргает, пока он толкает его к стене и, медленно приблизившись, начинает раздевать – без лишних прелюдий и вопросов. Просто ставит перед фактом. В обычные дни лидер возмущается и шипит, что он старше, сильнее, умнее и мужественнее, а значит, и вести должен именно он, но в такие моменты он просто молчит, все еще не отойдя от концертной эйфории, и это позволяет делать с ним все, что только пожелается. К тому же, Джонхён с силой дергает его за волосы, заставляя поднять голову, и грубо целует, на корню прерывая любые намеки на возмущение с его стороны. Ёнхва вообще любит целоваться, отдаваясь этому процессу целиком, поэтому совсем пропускает тот момент, как Джонхён, практически не отрываясь от поцелуя, каким-то магическим образом избавляет его от одежды и начинает раздеваться сам. Хотя как ему это удается – загадка. В разгаре избавления от мешающей одежды гитарист отбрасывает свою футболку подальше и, проследив за ней взглядом, вдруг замечает на столе оставленный кем-то из стаффа кожаный ошейник. Это внезапно будит в нем потаенные, тайные желания, поэтому, отстранившись от лидера, Джонхён подхватывает своеобразное украшение и сразу же одевает его на шею старшего, не в силах сдержать улыбки. Ему очень нравится, как темная полоска кожи плотно прилегает к шее Ёнхвы, но при этом не заставляет его задыхаться. Идеально. Лидер протестующе мычит, когда чувствует, как что-то сдавило его шею, но Джонхён только улыбается, резко толкая его к стене, заставляя зашипеть от соприкосновения голой кожи с холодной стеной. Ёнхва тяжело дышит, все еще пытаясь прийти в себя после концерта, не в силах до конца осознать, что именно сейчас происходит. Он выглядит совершенно дезориентированным и потерянным. И это тоже заводит. Джонхён знает, что старшему всегда требуется немного больше времени, чем остальным, чтобы прийти в себя после такого выступления. И нагло этим знанием пользуется, когда, победно улыбаясь, наваливается сзади и кусает старшего в плечо, чтобы оставить темную отметину от своих зубов на гладкой коже. Ёнхва в ответ шипит и дергается, но уйти от болезненного прикосновения просто не может – концерты всегда отнимают у него все силы, и он стоит, крепко прижатый к стене чужим горячим телом, в кольце чужих рук, и громко всхлипывает в ответ на каждый новый укус. Ёнхва на самом деле всегда был очень эмоциональным. Хотя большую часть времени он и пытается скрыть настоящего себя от посторонних, Джонхён знает его, как никто другой. Он знает, как лидер любит стонать и всхлипывать, как любит шептать его имя во тьме, как смотрит своими влажными глазами – прямо и искренне, умея передать одним этим взглядом всю ту бурю чувств, которая кипит у него внутри. И, хотя первое время он ужасно стеснялся этого и пытался всячески заглушить любые звуки, вырывающиеся у него, когда он просто не может себя контролировать, сейчас он просто не в состоянии не всхлипывать и не подаваться навстречу проворным рукам, нагло путешествующим по его обнаженному телу, неосознанно требуя большего. Спустя некоторое время Джонхён, наконец, отрывается от шеи старшего, удовлетворяясь оставленным засосам, и мягко тянет за ошейник, заставляясь лидера податься назад и вжаться спиной ему в грудь. Ёнхва снова пытается сказать что-то протестующе, но после концерта его голос ужасно охрип, и все, что ему удается произнести – это невнятное сиплое «Джонхён». Но и этот беспомощный звук практически сразу же заглушает громкая музыка, все еще звучащая в зале и просачивающаяся сюда даже сквозь толстые стены гримерной. В обычный день Джонхён стал бы сожалеть о том, что ему не удается вдоволь насладиться звучанием собственного имени из чужих искусанных припухших губ, но сейчас у него просто нет на это времени и сил. Джонхён давно возбужден – еще с самого момента прощания с залом, когда лидер на волне эйфории кричал что-то залу и прыгал по сцене, срывая и без того пошатнувшуюся от долгого воздержания крышу гитариста. И гитарист мстит ему за это так, как умеет. К тому же, младшему ужасно нравится такая власть над практически беспомощным лидером, и он без церемоний отрывает его от себя и опрокидывает на стол, становясь между его широко разведенных ног и наслаждаясь представшей перед ним картиной. Красивый, горячий, растрепанный, мокрый от пота лидер представляет собой живое произведение искусства, распаляя, терзая воображение и практически доводя до точки. Ёнхва приподнимается на локтях, но Джонхён не дает ему времени оклематься – сразу же начинает медленно проталкивать в лидера свои пальцы, предварительно смочив их каким-то гелем, найденным на этом же столе. Тот задыхается и шипит, но не от боли, а, скорее, от непонимания, возмущения и затаенной глубоко в сердце жажды чего-то большего. И Джонхён не был бы собой, если бы не знал, как заставить лидера окончательно расслабиться и начать умолять. И он, наслаждаясь реакцией отзывчивого и податливого тела, играет, касаясь члена старшего, сжимая его и лаская так, как умеет только он, сводя распластанного под ним парня с ума. И уже спустя несколько минут Ёнхва сам, беспомощно охая, пытается насаживаться на чужие пальцы. Его глаза по-прежнему влажные и пустые, прикрытые мутной пеленой возбуждения,и он вряд ли на самом деле понимает, что сейчас действительно происходит. Но на уровне инстинктов он чувствует, что рядом с ним – Джонхён, а гитаристу он полностью доверяет. Потому что тот никогда в жизни не причинит ему боли, даже под угрозой смертной казни. И Джонхён искренне старается не подорвать этого доверия. Он старается, чтобы им обоим стало еще лучше. Хотя что может быть лучше хорошего секса после самого классного концерта в их жизни – их собственного? Джонхён не видит ничего, что хотя бы отдаленно могло сравниться с этим. Кроме, конечно, хорошего секса с самим Ёнхвой. Когда младший, закончив с подготовкой, входит в него одним плавным, уверенным движением, лидер со стуком откидывает голову на стол и до боли закусывает губу, пытаясь заглушить рвущийся наружу стон. Стройные ноги Ёнхвы инстинктивно обхватывают талию гитариста, и Джонхён замирает, позволяя самому себе небольшую передышку. Его голова начинает нещадно кружиться, а в глазах мелькают черные точки от горячей бархатной узости старшего. И, пытаясь восстановить дыхание и контроль над собой, гитарист осторожно касается чужих щиколоток своими ладонями, щекочет тонкую кожу, а затем нестерпимо медленно ведет пальцами по чужим ногам, все выше и выше. Прикасается, ненадолго замирая, погладив колени, а потом смело устремляется к гладкой коже внутренней стороны бедра, слишком интимно прикасаясь к горячей коже, наслаждаясь тем, как Ёнхва под ним вздрагивает от этих слишком чувствительных для него касаний. Вот такой их лидер на самом деле – искренний и чувствительный. Эмоциональный. И как бы он ни пытался закрыться от всего мира, от Джонхёна он спрятаться не может. И Джонхён наклоняется ниже, чтобы благодарно поцеловать его в солнечное сплетение, а потом вновь осторожно берет лидера за щиколотки, прикасаясь к одной из них губами, и, прикусив косточку, закидывает его ноги себе на плечи, заставляя старшего дернуться и застонать, побелевшими от напряжения пальцами крепко вцепляясь в край стола над головой. Джонхён знает, как надо двигаться, где прикоснуться и что сказать, чтобы старший начал сам подаваться навстречу, хватая воздух открытым ртом, задыхаясь от наслаждения и ощущения чужого члена внутри себя. И гитарист это делает – делает для них обоих. Он начинает двигаться - размеренно, плавно, зная, как доставить больше удовольствия и заставить Ёнхву метаться под ним, прося еще больше, резче, сильнее, глубже. Лидер крепко зажмуривается, с трудом цепляясь ослабевшими пальцами за край стола, влажные волосы облепляют его лицо и мешают открыть глаза, но он все равно практически ничего не соображает прямо сейчас – ему слишком хорошо, чтобы думать. Особенно когда младший, раз за разом задевает волшебную точку внутри него, попутно накрывая рукой его член и двигая ею в том же темпе, что и сам двигается внутри, стирая любые границы и избавляя от мыслей, страхов и напряжения. Спустя некоторое время, в окружении звуков соприкосновения тел, тихих стонов и их собственной музыки, раздающейся откуда-то сверху, Джонхён, сделав один резкий толчок и замерев на секунду, вспоминает про ошейник на шее лидера. . Ёнхва иногда беспомощно цепляется за него пальцами, но снять не может - он ничего не понимает, в его мире все смешалось, поменялось местами, а он сам растворяется, плавится от наслаждения. К тому же, ослабевшие пальцы постоянно соскальзывают с черной гладкой кожи ошейника, не успевая даже нащупать застежку. И Джонхён не может сдержаться – сделав особенно резкий, глубокий толчок, он дотягивается до украшения своей рукой, практически складывая лидера пополам и заставляя его задохнуться от непривычного угла проникновения. Гитаристу нравится реакция Ёнхвы, и он тянет за ошейник, заставляя черную полоску впиться в кожу, а лидера – начать задыхаться. И, видя, как бьется под ним старший, чья жизнь прямо сейчас буквально находится в его руках, как он жадно хватает воздух ртом и, протяжно, отчаянно застонав от нового толчка, вдруг выгибается всем телом и хрипло вскрикивает, обильно кончая и пачкая собственный живот, мир самого Джонхёна вспыхивает и разлетается на куски, не оставляя после себя совершенно ничего. Лишь пустоту и неимоверную легкость. *** - Ты в порядке? - Джонхён медленно снимает ошейник с шеи лидера и откидывает его в сторону. Он чувствует вину за постепенно появляющийся темный след на его коже, и поэтому, избегая смотреть ему в глаза, медленно начинает вытирать его влажное лицо и тело, бережно стирая все следы, кроме тех, которые может стереть только время. Ёнхва хрипит что-то в ответ сорванным голосом, и Джонхён не может сдержаться, бросая на его лицо быстрый взгляд. И удивляется тому, что прямо сейчас, вопреки всему, лидер выглядит каким-то безбашенно счастливым: шальные мутные глаза устремлены в потолок, а на губах играет довольная полуулыбка. Так, как и должно быть. - Нас уже обыскались, наверное. – Джонхён выкидывает салфетки в мусор и подходит ближе, заставляя лидера сесть. Он бережно прижимает старшего к себе, прислушиваясь к его успокаивающемуся дыханию и улыбается, когда лидер утыкается лбом ему в солнечное сплетение. Ёнхва такой гладкий, такой горячий на ощупь, что Джонхёну безумно хочется взять его еще раз, но легкий шум от вибрации лидерского телефона гасит его пыл. Гитарист тяжело вздыхает, ругая судьбу, но знает – надо идти. Хотя бы для того, чтобы поскорее оказаться дома. - Пойдем. – Младший помогает Ёнхве одеться и спрятать шею, и не может заставить себя скрыть счастливую улыбку, видя, как взгляд лидера постепенно становится все более осмысленным, но без намека на осуждение или ненависть – одно сплошное неприкрытое удовлетворение и расслабленность. И, перед самой дверью, поправляя смятую пиджак поверх футболки, Ёнхва, наконец, выдавливает из себя осипшим голосом: - Только сам будешь объяснять, где мы пропадали. Джонхён согласно кивает, напоследок подходя ближе и целуя лидера – долго, терпко, очень нежно. Да, он готов объясниться хоть со всем миром. Готов выдержать всё его негодование и упреки. На самом деле, ради Ёнхвы он готов на всё. И однажды он сможет сказать ему это прямо в лицо. Как и те заветные три слова, которые втайне мечтает услышать каждый человек. Хотя он уверен, что лидер и так все прекрасно знает.