***
В первую нашу встречу он назвал себя Николя и кокетливо стрелял в мою сторону глазами, наигрывая Моцарта на изящной скрипке. В глазах отражались блики прожекторов, позолота сверкала на расписных стенах большого театра, люди забывали дышать, смотря на твоё выступление, я нарушал божью заповедь, делая себе кумира. Когда мы впервые встретились в обычной обстановке, он назвался Николя, кокетничал, угостил меня дорогим красным вином («я заметил, что вы не притронулись к шампанскому») и после третьего бокала признался, что ненавидит игру на скрипке. Люди подходили к нему толпами, чтобы выразить восхищение и пожать руку, он улыбался и медленно двигался в мою сторону. Он пытался спрятаться за моей спиной. Когда мы встретились в следующий раз, во мне были кварта медовухи, две чекушки водки и пинта мартини. Он был трезв, расстроен и отвёз меня к себе из-за моей неспособности правильно выговорить собственный адрес. Мы видимся чаще, чем я посещаю бар за углом дома. Я заглядываю к нему после лекций и всегда поражаюсь, как его лицо светлеет, а уголки губ тянутся вверх. Он весь опухший, с покрасневшими глазами и щеками, с высохшими дорожками слёз на скулах, Николя улыбается мне, а я никогда не спрашиваю причин.***
Мне хочется сказать, что время неумолимо, но я молчу и глажу его по голове, пачкая руку о сальные волосы, глажу по мокрой и липкой спине и шучу свои не смешные шутки. Я рассказываю, как прошёл мой день, как в очередной раз облажались наши общие знакомые и как пришлось мокнуть под ливнем, возвращаясь домой. Я покупаю нам столько мороженного, сколько могу себе позволить, беру кленовый сироп, малиновый джем и сливки. Размешивая пломбир до густой кашицы, я слышу его тихое "спасибо" куда-то в ключицу — и продолжаю мешать. Я делаю то, что считаю необходимым, но этого, кажется, всё равно недостаточно. Достаточно никогда не бывает, будем уж с собой честны.***
Когда руки мои сковывает холод, и они кажутся синими, почти фиолетовыми, Николя улыбается и говорит, что шрамы — это красиво. Ниточки вен, малиновые отметины, выпуклый заживший некогда порез, замёрзшие пальцы с изломанными ногтями, — Николя говорит, что любит. И я боюсь не верить.***
С его подачи люди забывают моё имя («просто я заметил, что ты на него не откликаешься»), заменяя на яркое "Альпа", потому что Николя любит игрушечных альпак и, кажется, меня.***
У Николя нос с горбинкой и светятся на солнце глаза. Говорит, ему это не к лицу. Говорит, почти разучился улыбаться. Говорит, нужно к врачу. У мира, в его понимании, наступила чёрная полоса на ближайшие пару веков. Ещё в прошлой эре, ага. Автобус потряхивает, и Николя ложится мне на ноги, утыкаясь носом в живот. У него кружится голова, и в моих силах лишь положить ему на макушку ладони.***
У Альпы жизнь порезана лоскутами и больше похожа на чей-то глупый сон. Николя улыбается почти что приторно, как глупому наивному ребёнку, и говорит, что им не удалось обмануть даже бога. Не удалось обмануть кассира в алкогольном. Не удалось обмануть и себя. — Не переживай по пустякам, солнышко. У нас и без того полно в жизни проблем, не усугубляй их.***
«И смысл жизни нашей сотворится из малозначительных и несуществующих мелочей», — сказал бы тот, кто перестал верить в собственные слова. Николя повторяет их снова и снова, и из уст его с каждым разом пропадает всё больше смысла. Мы держимся за руки во время обеда и полдника, ребячески пряча переплетённые пальцы под столом. И время для нас зачастую замирает, оставляя лишь запах цитруса и наши горячие мокрые ладони. Когда на телефоне моём появляется напоминание «Жизнь твоя ценнее стрел» с пометкой "очень важно", мне остаётся только дышать и позволять течению себя нести. — Веришь ли ты в Господа, Альпа? И как не верить, если я держу его за руку?***
Николя говорит: — Ты опять усугубляешь. Этого мне достаточно, чтобы перестать думать обо всём и, желательно, вообще. Иногда лучше молча смотреть и бездействовать. Иногда лучше отойти в сторону и пустить всё на самотёк. Лучше не делать ни-че-го. Так и правда спокойнее. — Твоя доброта тебя и похоронит. — А тебя — спасёт.***
Они вляпались друг в друга до молчаливых улыбок в пустоту и поднятых к небу глаз.